Идеальный враг - Страница 10

– Да, – Некко вжался спиной в стену. Он не решался поднять глаза на обступивших его бойцов.

– Громче!

– Да!

– Что да? Отвечай, как положено!

– Понял! – Некко тяжело сглотнул. – Все понял, сэр!

– Так-то, – умиротворенно сказал Зверь. – А что касается нашего чемпиона… – Он выразительно посмотрел в сторону Павла. – Если тебе доведется с ним когда-нибудь сойтись в рукопашной – то я советую сдаться сразу. Иначе он так тебя отделает, что твою рожу будут показывать в шоу «самый уродливый человек на свете». И вот что еще я тебе скажу о нашем Писателе… – Зверь, брезгливо морщась, двумя пальцами взял Некко за ухо, притянул к себе и шепнул так громко, что все слышали: – Я сам его боюсь! Я никогда никого не боялся, разве только сержанта Хэллера, но Писателя я боюсь больше. И знаешь почему? Потому что сержант Хэллер изуродует тебя на всю жизнь, но не более, а Писатель может изуродовать тебя на долгие века. Понятно тебе, горилла? – Зверь за ухо повернул голову Некко, заглянул ему в глаза. Вздохнул: – Вижу, что ни черта тебе не понятно…

– Ну ты загнул, – уважительно сказал Цеце.

– Порой я становлюсь довольно словоохотливым, – отозвался Зверь. И снова обратился к съежившемуся Некко: – Даю тебе ровно двадцать секунд, чтобы ты убрался из нашей казармы. Время пошло… Раз! Два!..

– Но дверь! – Некко дернулся к выходу. – Дверь заперта!

– Три… – продолжал счет Зверь. – Четыре…

Некко из всех сил рванул ручку на себя. Треснул деревянный косяк, лопнул язычок замка – дверь распахнулась. Стоящий за ней Шайтан шарахнулся в сторону. Заругался по-арабски, вращая глазами и размахивая руками. Здоровяк Некко пронесся мимо араба, в данный момент похожего на взбешенного гнома, и вылетел на улицу, едва не сбив с ног сержанта Хэллера, поднимающегося по ступеням.

– А он глуп, этот Некко, – сказал Зверь, хмурясь. – И значит опасен.

– Ты здорово его напугал, – усмехнулся Цеце. – О какой опасности ты говоришь?

– Поживем, увидим… Надо бы присматривать за ним.

– Я его запомнил, – сказал Рыжий.

– Трудно будет не заметить эту тушу, – хмыкнул Гнутый.

– Ты держись настороже, Писатель, – посоветовал Зверь. – Я чувствую, он захочет на тебе отыграться.

– Если что, всегда обращайся, – сказал Цеце. – Поможем, чем можем.

Пять друзей, пять боевых товарищей открыто смотрели на него. И Павел, глядя на них, твердо решил, что сделает все возможное, чтобы эти люди признали его за своего.

– Смирно! – крикнул в коридоре Шайтан.

– Сержант идет, – сказал Зверь.

– А дверь сломана.

– Ругани будет!

– Что-нибудь придумаем.

– Отовремся!

– Но замок новый все же кому-то придется вставлять, – сказал Ухо. И все снова посмотрели на Павла.

Рядовой Некко до самого вечера бродил по пустырю за складами, бормоча под нос ругательства. Он вспоминал свое недавнее унижение, и чувствовал, как вскипает в крови злоба и клокочет в горле ненависть. Тяжелые кулаки сжимались и разжимались, оставляя на ладонях полукруглые отпечатки ногтей. Скулы закаменели желваками. Маленькие кабаньи глазки совсем спрятались под выпирающими надбровными дугами.

Рядовой Некко подбирал обломки булыжников и швырял их в небо.

Сейчас он чувствовал свою силу, свою мощь и ярость, и не понимал, как так получилось, что там, в чужой казарме, он вдруг ощутил себя слабым, испуганным и беспомощным.

Это было ненавистное, почти уже забытое ощущение из страшно далекого детства.

19.06.2068

Интересно получается – я приобретаю друзей и одновременно наживаю врагов.

Враги на войне – непозволительная роскошь. Не знаю, то ли это сказал кто-то из великих, то ли это я сам только что придумал…

Вчера был странный день. Я перестал ощущать себя гражданским человеком и вдруг превратился в солдата, в военного. А все, что происходило со мной раньше, отдалилось, словно бы подернулось дымкой. Конечно, я хорошо помню всех своих, помню город, помню старых друзей. Но все это где-то в прошлом, в другой жизни. Я как-то переменился, точнее поменялась точка зрения, и свою жизнь на гражданке я вижу сейчас словно бы со стороны.

Я не знаю, хорошо это или плохо. Но это очень необычно. Даже не могу толком описать свои чувства.

Моя жизнь изменилась – я понял, ощутил это только сейчас. Не на сборном пункте, куда прибыл с вещами и документами, не в учебном центре, где нас муштровали беспрерывно восемь месяцев, вдалбливая то, что я почувствовал лишь вчера.

У солдата нет прошлого и нет будущего. У него есть только настоящее. Короткий миг, где-то на полпути между рождением и смертью. Причем, скорей всего, ближе к смерти. Намного ближе.

Вчера я лег спать и не мог заснуть. Все думал об этом. Не мог понять, почему этот сдвиг произошел в моем сознании. Почему именно сейчас.

Теперь я знаю – дело в моих новых товарищах. Они защищали меня, потому что не видели разницы между собой и мной. Я был одним из них.

И я стал одним из них – я изменился.

Жизнь переменилась.

Сегодня я буду драться.

И я сделаю все возможное, чтобы победить.

Едва только прозвучала команда приступить к приему пищи, как у Павла за спиной вырос сержант Хэллер и негромко сказал, глядя в потолок:

– Не ешь много. После ужина тебе на ринг.

Обычно после ужина, с половины седьмого до самого отбоя, начиналось личное время солдат. Сегодня же вечером открывался спортивный комплекс Форпоста. На этом событии, официально именуемом спортивным праздником, должен был присутствовать весь личный состав гарнизона. В том числе офицеры с женами и детьми. Впрочем, предполагалось, что дети и особо впечатлительные женщины, прослушав вступительную речь и посмотрев показательные выступления опытных бойцов, уйдут домой до того, как начнутся рукопашные бои новичков.

– Хорошо, сэр, – Павел надеялся, что никто не замечает легкую дрожь ожидания, с которой он боролся на протяжении всего дня.

– Волнуешься? – спросил Хэллер.

– Нет, сэр, – Павел не вставал из-за стола, разговаривал сидя, поскольку в уставе это позволялось.

– А зря, – сержант покосился в сторону четвертой роты. Там, в одиночестве сидя за крайним столом, чавкая и рыгая в кулак, набивал свое брюхо рядовой Некко.

– Уже начинаю волноваться, сэр.

Сержант опустил голову, внимательно посмотрел на Павла. Хмыкнул то ли издевательски, то ли одобрительно. Посоветовал:

– Съешь мясо и фрукты. Выпей компот. Больше ни к чему не притрагивайся.

– Да, сэр! Понял, сэр!

– До чего вы, русские, понятливы, – помолчав, проговорил холодно сержант Хэллер. И вновь непонятно было, одобряет он поведение Павла, или же, напротив, осуждает.

Им не дали даже заскочить в казармы, оправиться и умыться. Сразу после ужина командиры построили их и повели к спортивному комплексу – цилиндрическому бетонному зданию с полукруглой крышей из небьющегося, армированного волокнами стали стекла.

Возле главного входа уже толпились люди. Офицеры с семьями, вольнонаемные в штатском ждали открытия комплекса. Позолоченные ручки широкой двустворчатой двери были связаны алой лентой, и начальник отдела информации, с фальшивой улыбкой отпуская дежурные шутки, раскланиваясь с дамами, уже в нетерпении пощелкивал изогнутыми медицинскими ножницами – других, видимо, в спешке не нашли.

Солдат построили в стороне, так, что им почти ничего не было видно.

Потом брехун, размахивая ножницами, стал говорить. Он обходился без микрофона, и потому стоящие в отдалении бойцы почти ничего не слышали. Впрочем, они и не слушали, им было чем заняться. Громким шепотом делались последние ставки, шуршали передаваемые бумажные лоскутки. Сержанты, которые должны были поддерживать порядок, шумели не меньше своих бойцов. Впрочем, строй держался ровно, не распадался, не разваливался, и потому взводные офицеры старались не обращать внимания на гул за спиной. Они знали и помнили – с половины седьмого у солдат начинается личное время.