Идеальные - Страница 51

Несколько секунд она пролежала, не шелохнувшись. Не зная, как себя повести. А затем прильнула к Луи, потому что ей показалось это правильнее всего.

– Я тоже боюсь, – прошептала она.

Селеста не объяснила, что подразумевала под этими словами. Но каким-то наитием почувствовала: муж понял. Не сказав ни слова, он наклонился и поцеловал ее в лоб. И Селеста вдруг ощутила уверенность в своей способности причинить ему боль. Она могла бы рассказать ему о Генри и их поцелуе, и это стало бы таким ударом для Луи, от которого он вряд ли бы оправился.

Казалось бы, эта мысль – осознание того, что муж любит ее настолько, что не переживет измены – должна была бы успокоить Селесту. Но нет. Не успокоила.

Селеста

Спустя две недели

Чикаго, штат Иллинойс

Селеста никогда не знала, как одеваться на погребальные церемонии, но ощутила себя особенно беспомощной, когда дело дошло до похорон Алабамы. Отчасти проблема состояла в том, что мать Алабамы наотрез отказалась даже называть прощание с дочерью «похоронами». «Мы проведем молитвенную службу», – объяснила она в Фейсбуке, разместив это сообщение между разными фотографиями Алабамы – начиная со снимков, запечатлевших ее при появлении на свет, и заканчивая теми, что были сделаны за несколько дней до их отъезда в Исландию. Слово «похороны» не фигурировало ни разу во всем посте.

Мать Алабамы, Пенни Бабински, продавала косметику «Мэри Кей». И в разговорах называла себя «косметологом» с такой гордостью, какой Селеста никогда не слышала в тоне отца, когда тот рассказывал людям, чем занимался (а отец ее последние тридцать лет проработал пульмонологом). Миссис Бабински обычно использовала Фейсбук для размещения объявлений о продажах и картинок в духе «Было до/Стало после». Но эффект от дорогих кремов для глаз и бальзамов для губ так контрастировал с посуленными чудесами, что у клюнувших на них покупательниц ничего, кроме раздражения и досады, не вызывал.

И вот теперь, сидя на церковной скамье и внимая завыванию плохо настроенного органа, столь чуждому ей и тягостному, Селеста радовалась тому, что надела то, что у нее было: комплект из брюк и блейзера. Правда, она поначалу поколебалась, не надеть ли ей темно-синее платье из органзы – сшитое со вкусом и торжественное, но недостаточно унылое. Повертевшись в нем перед зеркалом, Селеста решила: «Нет». Что-то в платье было не то. То ли оно было слишком простым. То ли, наоборот, не выглядело простым. Оно вроде бы и подходило для молитвенной службы, но Селеста все-таки сняла его и повесила снова на плечики.

Она покосилась на Луи, сидевшего с неестественно прямой спиной на скамье рядом с ней. И поразилась тому, насколько болезненно он воспринял смерть Алабамы. Хотя, возможно, в этом не было ничего удивительного. Да, Луи недолюбливал Алабаму, но Селеста знала, что, по большому счету, в отношениях людей очевидная симпатия далеко не всегда имела значение. Луи и Алабама были как брат и сестра – не питавшие друг к другу добрых чувств родственники, но все же семья. И, похоже, ее смерть Луи переживал соответственно.

Глаза Селесты переметнулись от мужа к группе женщин-инфлюенсеров, сидевших вместе через проход. Их было всего четыре, включая Эмили, Кэтрин и Марго, с которыми она познакомилась в поездке. Селеста увидела Марго и Эмили еще до того, как зайти в церковь. Они делали на ее фоне снимки, которые сейчас набирали «лайки» в Инстаграме. Селеста так и не поняла, была ли их дань уважения Алабаме искренней или своекорыстной, хотя в обоих случаях этой парочке удалось попасть в струю с мемом #SweetHomeAlabama, невзирая на то, что эта игра слов имела только отдаленное отношение к Алабаме или ее гибели.

Вместе с этими женщинами сидела и Холли. Но Селесте почему-то показалось, что она держалась особняком. Селеста все еще пребывала в неведении, понравилась ее подруга Холли или нет. Но то, что Холли переживала как-то по-своему, от глаз Селесты не укрылось. Холли не моргала, как большинство людей вокруг нее, а сидела оцепенело, словно парализованная до нелепого огромной фотографией Алабамы, которую выставила в церкви миссис Бабински.

Музыка на хорах стала еще тягучей и тоскливей, и внимание Селесты, как и всей остальной паствы, переключилось на центральный проход, в котором появилась семья Алабамы. Первой шагала миссис Бабински – миниатюрная женщина со светлыми волосами и носом Алабамы. Красивой она не была, но не по причине недостаточных усилий по уходу за собой. Ее лицо демонстрировало дорогостоящую комбинацию косметики «Мэри Кей», филлеров и необнародованного количества пластических операций.

Чуть позади супруги шел грузный отец Алабамы, мистер Бабински, явно ощущавший себя во фраке так же неуютно, как ряженый медведь гризли. Даже с расстояния в несколько ярдов Селеста разглядела пятно пота на тыльной стороне его толстой шеи.

За мистером Бабински следовал Генри, выглядевший мрачно-угрюмым. Когда он проходил мимо Селесты и Луи, Селеста уставилась на спинку сиденья перед собой.

Следующие три четверти часа она провела в состоянии диссоциации, практически не разбирая слов священника. Потом свои прощальные речи произнесли тети Алабамы и две ее единственные кузины. Селесту тоже попросили сказать несколько слов.

Когда пришел ее черед, Селеста поднялась по каменным ступеням на кафедру со странным ощущением. У нее возникло чувство, будто сверху за ее телом кто-то наблюдал. А, настроив микрофон и заговорив, она услышала слова, которые ей показались чужими. Закончив речь и собрав листки со своими набросками, Селеста перехватила взгляд миссис Бабински: глаза женщины были полны слез.

Когда служба завершилась, люди начали медленно вставать со скамеек. Помещение церкви вновь заполнил тихий людской гомон – более сдержанный, чем перед молебном. Правда, по ту сторону прохода слышался громкий плач. Эмили одной рукой обнимала подругу, явившуюся в церковь в черном платье с рукавами, отделанными рюшами из тюля. А Марго экспрессивно рыдала.

– Наверное, мне следует подойти к Бабинским, поговорить, – сказала мужу Селеста, не в силах отвести глаз от Марго. – Я даже не поздоровалась с ними, когда мы сюда пришли.

– Хочешь, я пойду с тобой?

Селеста наконец перевела взгляд на Луи. За все время службы он не пустил ни единой слезинки. Как, впрочем, и она.

– Я недолго. Может, ты пока подгонишь машину?

Муж кивнул с заметным облегчением на лице. Селеста не смогла его за это осудить. Она тоже не испытывала большого желания разговаривать с Бабинскими, просто ей показалось, что так нужно сделать.

– Все почти позади, – тихо произнес Луи, а затем наклонился и поцеловал ее в щеку.

И Селеста ощутила дикое желание схватить его руку и повиснуть на ней. Но она этого не сделала. Она позволила Луи развернуться и скрыться из виду в проходе. А сама, еще не чувствуя себя абсолютно готовой, двинулась вперед.

Там, в конце ее ряда, стоял Генри Вуд.

Он был, как обычно, гладко выбрит. И в шероховатом твидовом пиджаке с кожаными заплатами на локтях выглядел учителем во всех отношениях. При верхнем освещении было хорошо видно, что его волосы начали редеть.

– Привет, – нерешительно пробормотал он.

Селеста поприветствовала его в ответ. А за обменом «приветами» последовала неловкая пауза. Селеста не раз задавалась вопросом: что она почувствует при первой встрече с Генри после Исландии? Она не почувствовала вообще ничего! Это было странно, но не удивительно.

– Твоя речь была прекрасной. Правда! – сказал, наконец, Генри. – Это бы много значило для Алабамы, если бы она ее услышала.

– Спасибо.

Ее скамья уже опустела: люди за ее спиной двинулись по направлению к окнам. Если бы Селеста хотела уйти, то пришлось бы последовать их примеру, потому что Генри заблокировал ей выход в центральный проход. В каком-то смысле это было нечестно.