Идеальность (СИ) - Страница 18

Лера помнила множество разгоряченных лиц вокруг. Рты выкрикивали вопросы. Глаза шарили по её телу, по зеленому платью и выпирающему животу. Пальцы касались её плеч, рук, шеи.

— Ответьте, пожалуйста!

— Вы зачали ребенка под кайфом?

— Сколько мужчин у вас было во время вашего порно-рейда?

— Почему вы скрывали от продюсеров, что снимались в порнографии?

— Вы спали с животными и несовершеннолетними?

Пашка упорно расталкивал осаждающих. Действие походило на эпизод из зарубежного фильма. У Леры кружилась голова. Они продвигались по коридору к лифту как в замедленной съемке. У дверей Лера споткнулась и едва не упала. Живот болезненно сжался, Леру стошнило на красную ковровую дорожку, на блестящие ботинки и белые кроссовки, на туфли и на собственные голые ноги. Толпа вокруг зароптала, рассыпалась на фрагменты, но потом живо стеклась вновь и оглушила новыми вопросами.

Теперь уже кричал Пашка, но его никто не слушал. Он едва не пустил в ход кулаки, расчищая проход. Оба юркнули в лифт, и Пашка не пустил больше никого. Едва двери закрылись, наступила тишина, от которой заболели уши.

— Кажется, я угробила свою жизнь, — хихикнула Лера, ощущая во рту скользкий привкус красного вина.

— Это у нас в крови. Такая мы семья. — ответил Пашка.

Они вызвали такси, которое — слава Богу! — подъехало почти сразу же. Лера выключила телефоны и задремала. Сквозь мутную дрёму слышала, как Пашка с кем-то договаривается насчет тихого места, где никто не будет тревожить. Затем он назвал таксисту адрес, развалился на сиденье и принялся поглаживать Леру по волосам.

— Куда мы едем? — спросила она, не открывая глаз.

— Когда я служил в армии, у нас был один очень неадекватный прапор, — сказал Пашка. — В свои наряды он напивался до одури, нюхал кокаин, шырялся. Время было такое, разгильдяйское. В такие моменты лучше было ему не попадаться на глаза. Если попадался, он мог заставить тебя делать всякую фигню. Например, отжиматься сто раз. А он ставил ногу в берце на спину. Или отправлял в город за алкоголем. Просто так, без увольнительной и без денег. Знающие люди советовали, что если умудрился встретиться с этим прапором в коридоре, то лучше всего было валить от него куда подальше. То есть просто разворачиваешься и бежишь. Неважно, что он будет орать тебе вслед. Он мог угрожать, кричать, что запомнил лицо и фамилию. Мог даже броситься в погоню, но быстро отставал. И вот если ты убежал от него, то в казарму лучше не возвращаться. Час или два. За это время пьяный прапор всё забывал или переключался на какое-нибудь другое занятие. — Пашка продолжал гладить её спутавшиеся волосы. — Так вот сейчас журналисты — это пьяный прапор. А ты — испуганный солдатик-срочник, который бросился бежать. Надо же тебе где-то переночевать, правильно?

— Домой нельзя, — пробормотала Лера. — Все знают, где я живу.

— Маме тоже придется не сладко. Надо будет её предупредить. Ей и так не нравится внимание прессы.

— А ты куда?

— А я буду слать всех в задницу. Люблю такие вещи.

Пашка рассмеялся. Лера знала, что он болезненно переносит любое вмешательство в личную жизнь. Смех его вышел невеселым.

— Давай, сбежишь со мной. Спасемся от прапора вместе, хорошо? Вдвоем и навсегда.

— Хорошая поговорка. Я подумаю.

Они приехали в северную часть города, продуваемую всеми ветрами промышленную зону, где торчали над крышами заводов и «хрущевок» кирпичные трубы, источающие в серое небо серые же клубы дыма. Большими хлопьями не падал даже, а пикировал мокрый снег. Погода в последние дни декабря сделалась капризной, как влюбленная малолетка: температура то опускалась до минус пятнадцати, то вдруг резко поднималась до плюс пяти. Снег не успевал таять, растекался искристым льдом, превращал дороги в площадки для дрифта, а тротуары в натуральные катки.

Поскальзываясь, прошли мимо однотипных кирпичных пятиэтажек, мимо пустующей детской площадки. Остановились у тускло освещенного подъезда. С жестяной трубы капала ржавая вода, но ступеньки были оледенелые и щербатые от мороза.

Пашка кому-то позвонил, буркнул в трубку:

— Спускайся, открывай, — потом объяснил Лере. — Домофон не работает. Приходится дедовскими методами.

Она вспомнила про свои выключенные телефоны, лежащие на дне сумочки. Вытаскивать их не хотелось. Проверять пропущенные звонки и смски — тем более.

Через несколько минут открылась дверь и на пороге возник Вадик Шубин. Лера была с ним знакома через Пашку. Несколько раз встречались, завтракали втроем, а как-то даже сходили в кино (опять же втроем). Вадик был чуть ли не единственным Пашкиным другом, хотя Лера точно не знала насколько Пашка вообще понимает значение слова «друг».

Вадик был длиннолицый, вихрастый, с красивыми большими глазами. Он походил на какого-то старого, еще советского актера, давно умершего, а поэтому навечно оставшегося молодым. В школе за такими парнями обычно бегали все девицы. При встрече с ним Лера ловила себя на мысли, что прокручивает в голове возможное развитие событий: свидание, крутой секс, кофе утром. Ей бы подошла одна из футболок Вадика (особенно на голое тело). Сейчас, конечно, было не до этого, но мыслишка всё равно закралась. Ирония судьбы, Лера собралась прятаться в квартире у парня, которому отлично подошла бы фраза: «Как за каменной стеной».

— Забегайте, — сказал Вадик, коротко кивнув. — Холодно.

Он был одет в драные джинсы, в тапочки на босые ноги и — в самый раз — в футболку, с которой на Леру смотрела бульдожья морда с огромным носом.

Дважды повторять не пришлось. Они поднялись пешком на третий этаж, Вадик отрыл дверь, пропустил гостей вперед, в тесный коридор, где развернуться даже одному человеку было сложновато.

— В тесноте, да не в обиде, — говорил Вадик. — Располагайтесь! Проходите, не стесняйтесь. Можно разуваться в кухне. Тут всего шаг до кухни. Ага. Вон табуретка. Присаживайся. Наследили — уберем. Главное, что? Главное, чтобы все живы и здоровы. Пожрать у меня нечего. Разве что закуска. Выпить есть. Кто-нибудь хочет выпить? Горячая вода после семи вечера. У нас тут веерное, мать его, отключение. Сначала вода, потом свет. Хочешь купаться — будь добр при свечах, ага. А хочешь приготовить что-нибудь вроде пельменей — без воды. Так и живем.

Он, казалось, болтал без умолку, и этим своим оживленным монологом закрутил Леру, отвлек от проблем, выудил из её головы путаницу колючих мыслей. Она и сама не заметила, как оказалась на кухне, сидящая за квадратным столиком, с чашкой горячего чая в руках. А Вадик что-то рассказывал об их с Пашкой работе, о каких-то важных людях, о власти информации в современном мире, о роли желтой прессы и гаджетов.

Пашка же, разложив на столике газету, достал из набедренного кармана пачку «Беломорканала», потом коробочку с марихуаной и принялся мастерить самокрутки.

— Переночуешь здесь, — сказал Пашка вклиниваясь в монолог Вадика. — Завтра с утра посмотрим, что происходит вообще. Если о тебе не забудут, тогда решим, что делать. Но будем надеяться, что всё обойдется. Пока можно выдохнуть и расслабиться.

— А теперь расскажите-ка мне, — попросил Вадик. — Я человек новой формации, то есть охочий до сплетен и слухов. Что произошло? Кого ты разозлила? Или, может, кто-то очень сильно разозлил тебя?

— И то и другое, — ответила Лера, задумалась и принялась медленно и неторопливо рассказывать о том, как её жизнь стремительно скатилась в пропасть.

Настал тот неприятный момент, когда нужно было складывать минувшие события в один ряд и делать выводы. Выводы, между прочим, неутешительные. Её растоптали в прямом эфире, а она — заслужила. Поведением, образом жизни, всеобъемлющей глупостью.

Заныли разбитые пальцы. Но еще хуже — заворочалась под сердцем обеспокоенная дочь.

— Тебе нужно думать о ребенке, — сказал Вадик, когда Лера закончила. — Неправильно это, когда мать танцует пьяной, гуляет в клубах, курит. Я не морали учу, ага, я просто размышляю вслух. Я вообще не пример для подражания. — Он взял от Пашки раскуренную самокрутку и затянулся, прикрыв красивые глаза. — Видишь? Дурной пример. Я из хорошей семьи, а потому раздражаюсь от всего правильного. Доказываю, значит, предкам, что я оторва-парень и могу жить без них. Но ты слушай. У меня от родительского воспитания кое-чего осталось. И самое главное — если получилось так, что есть ребенок, то бросай нахрен всё и заботься о нём. Ибо ребёнок — это центр вселенной. Как маленькое, мать его, солнышко. А все остальные крутятся вокруг него.