Ида Верде, которой нет - Страница 7

– Время – животное. Одно – или стая: годы, десятилетия, столетия – не знаю, – разрубая кулаком воздух, проскандировал неугомонный Пальмин так, как делают это поэты – по слогам, на ударных вскидываясь голосом. – Ваша идея, Рунич. И она великолепна. Значит, людей пожирают часы. Стрелки множатся и оказываются челюстью, которая скалится. Представьте: ночь, темень, цикады, птица кричит, бьют часы на Спасской башне, и что-то странное начинает происходить со стрелками. Они стремительно вращаются. Быстрей, быстрей, быстрей! Циферблат стекает со стены и…

– Я бы начинал не со Спасской башни, а с обычных городских часов. На пустынной утренней улице… – перебил его Лозинский.

Между тем Пальмин поворачивал лицом к обществу холсты, с которых в разных видах скалились циферблаты.

Приятель его покачивался в кресле-качалке, вытянув длинные скрещенные ноги, и иногда – Рунич случайно обратил внимание – не без удовольствия смотрел на свое отражение в зеркале, прорезая пальцами волнистую шевелюру волос. Позер! Наверное, ходит павлином по съемочной площадке. Не замечает, что с соавтором они составляют комическую пару: энергичный коротышка и меланхоличный дылда.

Пальмин поэту сразу понравился, а Лозинский – сразу не понравился.

– Да ты просто трусишь, Лекс! – захохотал Пальмин. – Боишься, что заклюют за такой шикарный образ – кремлевские часы, пожирающие граждан!

Лозинский отмахнулся.

– А если превратить стрелки в нож с вилкой? – вмешался в дискуссию Рунич. – Или это слишком… хм… убого будет смотреться? Как вообще вы сможете представить это, – широким жестом он обвел валявшиеся на столе эскизы, – на экране? Рисунки, впрочем, очень многообещающие.

– Система декораций, освещение, двойные экспозиции, – затараторил Пальмин, и его руки и ноги тут же пришли в движение, как будто невидимый кукловод начал дергать за ниточки. – У меня есть знакомый мультипликатор – обещает, что стрелки действительно оживут! Мы покажем, как внутри гигантского часового механизма размером с дом перемалываются и перевариваются съеденные людишки! Это несложно. Посмотрите. – Он достал из ящика еще одну папку, и перед Руничем снова замелькали наброски.

– Впечатляет, – несколько высокомерным движением руки Рунич остановил листопад. – Меня беспокоит другое. Останется ли живым сам образ? Да, Время – зверь, страшный необъяснимостью. Некоторая аналогия может быть с дантовским грифоном, курсирующим от одного круга ада к другому. Впрочем, и эта аналогия неудачна.

– Да отчего же неудачна! Я, собственно, к старику Данте и пытался подобраться, но мой соавтор – противник высоколобого искусства. Он даже в сюрреалистическом полотне пытается искать, так сказать, коммерческие ходы. Правду я говорю, Лекс? – Пальмин обернулся к Лозинскому.

– Однако заметь, Митя, Юрий Константинович тоже не уверен, оживет ли на экране дантовский грифон, – откликнулся тот. – Может быть, стоит продумать, кто стоит за часами-убийцами? К примеру, безумный рабочий часовой фабрики, измученный трудами и…

– Да отлипни ты, Лекс, со своими рабочими! – перебил его Пальмин. – Что ты все тянешь пошлые детективы! Если бы еще ученый-маньяк, тогда…

– Хорошо! Пусть будет ученый-маньяк! Хоть какая-то реальность должна стоять за часами-обжорами! Ученый, открывший новый ритм времени, – почему нет? Скажем, он прибавит к суткам двадцать пятый час. Это будет его тайной! – гнул свою линию Лозинский.

– А двадцать пятый час – реальность? – саркастически хмыкнул Пальмин. – Впрочем, неплохо. Но прибережем для следующего фильма. Будет феерический детектив, в котором человек станет прятаться в последнем часе дня, о котором, кроме него, никто не подозревает. В двадцать пятом часе.

– Потрясающе! – Лозинский чуть не вывалился из кресла. – Как тебе такое в голову приходит?!

Довольный Пальмин с важным видом закурил.

Рунич, так и не присевший, молчал. Да, собственно, и негде было присесть: вся терраса завалена листами ватмана, черновиками, грязными тюбиками с высохшей краской; беспорядок вызывал у него брезгливость, – молчал. Ему не очень было понятно, зачем он здесь, зачем согласился участвовать в этом сомнительном предприятии. Мальчишкам чуть больше двадцати – у них другие горизонты. В чем-то они, возможно, разберутся лет через десять. А он-то… он-то для пресловутого Времени уже главное блюдо – только соусом полей, и милости просим. К тому же неплохо бы увидеть их – как сейчас принято выражаться – продюсэра. А то об инфернальном уже наговорены целые тома, а о материальном – молчок.

– Попробуйте еще наручные часики-убийцы, раз у вас идет развитие темы, – сказал он. – Помпезный циферблат на стене замка открывает пасть, городские часы чмокают грязными ртами, а на белых запястьях бездумных дамочек кусаются маленькие серебряные часики. Визг в зале обеспечен. Часовые компании подадут на вас в суд. На этом позвольте откланяться…

– Великолепно, Рунич! Удивительно, как хорошо вы нас поняли! – так и подпрыгнул Пальмин, принявший его слова за чистую монету. – Подождите, не уходите! Чай и всякое такое вас, конечно, не интересует, да у меня и нет ничего. Послушайте – я состряпал несколько аккордов для фильма! – Он скинул барахло с крышки рояля, и по желтым, будто прокуренным, клавишам поскакали его маленькие пальцы. Какофония. Но больно и страшно. – Хорошо? – подмигнул он Руничу.

Тот кивнул.

– И что же, вы нашли безумца, который захотел оплатить ваши… назовем так – прихоти воображения? – поинтересовался Рунич равнодушным тоном.

– Тут незаменимым оказался наш друг Лозинский! Осанка. Стать. Жест. Взгляд. Умеет, бестия! – Лозинский с несколько снисходительным видом кивал в такт словам друга. – Знаете Евграфа Анатольева? – продолжал Пальмин. – Лекс уломал его найти нам финансирование. Звучит многообещающе. Вы были на фотовыставке авангардистов? Нет? Жаль. Анатольев организовал. Я очень на него рассчитываю.

– Ну хорошо, – вздохнул Рунич. – Чего вы от меня хотите?

– Сюжета, сюжета! – вскричал Пальмин. – Образов! Персонажей! В два месяца уложитесь?

Рунич усмехнулся.

Знать бы, как должны выглядеть этот сюжет, образы и персонажи! Но, быть может, в этом и есть смысл – взяться за то, о чем понятия не имеешь? Все – заново? Все – с чистого листа? Оттолкнувшись от одной-единственной, когда-то придуманной фразы? Быть может, сама судьба в лице мадам Ведерниковой подсунула ему двух сумасшедших дружков, чтобы он наконец-то… Сколько он не писал? Год? Два? Три?

Рунич тряхнул головой, отгоняя мысли, от которых становилось пусто внутри, и поднял на Пальмина сумрачные глаза.

– Попробую.

– Вот и отлично! – обрадовался Пальмин, обернувшись к Лозинскому. – Можешь ехать снимать свою пошлую рекламу. Начнем в сентябре.

– Это не реклама! – надулся Лозинский, и на лице его появилось обиженное детское выражение. – Это видовой фильм с целью пропаганды автомобильного дела.

– Ладно-ладно! Представляете, Рунич, наш друг решил пуститься в коммерцию и едет в Среднюю Азию снимать автопробег, который устраивает князь Канишев. Князь собирается строить в тех местах автомобильную фабрику, и наш друг совершенно извелся – а ну как пропустит эту упоительную прогулку, участие в которой оплачивается кругленькой суммой! Не грусти, Лекс, получишь все сполна! Впрочем, надо бы спрыснуть наш джентльменский договор. Может, посетим ресторацию? Тут, на берегу озера, есть недурная.

Рунич с трудом отвертелся от настойчивых приглашений бойкого Пальмина – спрыскивать ничего не хотелось, да и сидеть в ресторации с этими щенятами казалось излишним. Фамильярности ни к чему. И о чем, собственно, они стали бы говорить за бокалом игристого? Он уже утомился этим странным длинным несуразным днем и его громкогласными обитателями, так настойчиво вторгшимися в его жизнь, и хотел как можно скорее оказаться в тиши своей библиотеки. Отдохнуть. Думать о будущем сценарии пока боялся. Если ничего не выйдет, так, верно, не выйдет уже никогда. Шанс будет упущен.