'От разбойника' - Страница 39

Я тоже встал. Мне хотелось сказать ей несколько слов, и я чувствовал, что теперь мне не сможет помешать в этом никакая внутренняя сила.

Когда я уже шел к выходу, меня зацепил какой-то мужчина.

- Это ваша машина? - спросил он.

- Нет, - ответил я совершенно машинально.

- А я видал, как он подъехал на ней к ресторану, - сказал знакомый официанта стоящему рядом с ним полицейскому.

"И зачем я только крал эту чертову машину?" - мелькнуло у меня в голове. Я уставился на террасу за стеклянной стенкой, где стояло шесть карабинеров. Все были живыми и заглядывали в ресторанчик, где в ярчайшем сиянии "Кройвенского Маяка" окруженный статистами актер второго плана указывал на меня пальцами.

- Не надо выкручиваться, Онтена, потому что эта машина никакого значения уже не имеет, - сказал полицейский, доставая наручники.

Я оттолкнул его. Карабинеры бросились к двери. Я бросился к боковой стенке. Звон разбитого стекла был последним звуком, запечатлевшимся в моем сознании перед тем, как я грохнулся на раскаленный солнцем песок.

В самой обыкновенной, но настоящей камере, куда меня бросили после того, как я пришел в себя, помимо Блеклого Джека и "неуловимого" Давида Мартинеса находился и какой-то еще пластиковый преступник. В час дня искусственные конвоиры доставили всех нас в зал суда. Защитники и судьи были отлиты из гипса. Фигуры присяжных Художник-Декоратор вырезал из фанеры. Все эти фигуры за время более чем часового судебного заседания ни разу не пошевелились: говорил один только прокурор, и его слова сопровождались окриками из толпы псевдо-зрителей.

Раз в год генеральный обвинитель Кройвена имел право освободить одного обвиняемого, которого изберет народ.

После допроса четырех обвиняемых прокурор спросил:

- Кого желаете, чтобы я выпустил: Давида Мартинеса, называемого неуловимым гангстером, или же Блеклого Джека, которого зовут Режиссером мира?

Казалось бы, что у проповедника еще имеется шанс выйти на свободу. Но священники уже уговорили народ, чтобы тот во время суда настаивал на смертном приговоре пророку.

- Отпусти Мартинеса, - хором звучало отовсюду.

- А что мне делать с Блеклым Джеком?

- На смерть его!

- Но что он вам сделал плохого?

На этот вопрос куклы не отвечали. Живой обвинитель еще раз попытался утихомирить манекенов, но, чем больше он их уговаривал, с тем большей ненавистью они кричали:

- На смерть его!

В два часа дня прокурор в последний раз дал знак всем замолчать и несколько минут, молча, глядел на группу поддельных представителей церкви. Повидимому, он думал про то, как отреагирует губернатор в том случае, если священники ему пожалуются, будто прокурор освободил пророка по своей воле. После этой последней попытки защитить Блеклого Джека, видя, что слова его падают в пустоту, генеральный обвинитель полил себе на руки из графина и умыл их пред всеми собравшимися.

- Не виновен я в крови этого справедливого человека, - сказал он. - Вы сами увидите это!

Оконные стекла задрожали от громового крика:

- Кровь его на нас и на детях наших!

В результате он выпустил Давида Мартинеса, а Блеклого Джека, меня и другого пластикового преступника передал в руки палачей.

По дороге на место казни я чувствовал себя совершенно парализованным: до меня практически ничего не доходило. Во дворе суда, как будто через завесу тумана, я видел как фальшивые карабинеры бьют Блеклого Джека по голове прикладами, плюют на него, а после того становятся перед ним на колени и кланяются со словами: "Приветствуем тебя, Режиссер мира".

Нас посадили в машину и повезли в Пиал Эдин. Оттуда - в сопровождении других машин, забитых статистами - мы направились через Таведу до Куэнос, где заканчивалась линия метро. На горе, покрытой фальшивой растительностью, нас вытолкали. Из всех городских районов Куэнос располагался от Центра дальше всего.

На вершине горы росли три живые пинии. На половине высоты ствола одной из них карабинеры повесили табличку с надписью: "Это Блеклый Джек Режиссер мира".

Около трех часов пророка раздели, и после яростной ссоры, охранники бросили монетку, чтобы судьба решила, кто получит его новые брюки и рубашку.

- Прости им, Отче, ибо не ведают они, что делают, - сказал Блеклый Джек.

- Наставник, - обратился я к нему удивительно спокойным голосом. Если можешь, сделай так, чтобы Линда не скучала по мне.

- Этого я не могу сделать, равно, как не могу сделать и так, чтобы избегла тебя ждущая нас чаша. - Только вы двое, - указал он на наши пинии, - сегодня не будете страдать.

И как только он это сказал, все окружавшие нас манекены превратились в живых людей, а установленные на горе имитации кактусов и пальм - в самые настоящие деревья и растения.

Лишь только когда нас повесили на деревьях, прибивая наши руки и ноги гвоздями, до меня дошло, что я вновь превратился в статиста второго плана, в одного из массы манекенов.

Гвозди пробили мне ладони и стопы, но, вися на них, я никакой боли не чувствовал. Все, окружающее меня, я видел теперь глазами искусственного человека... Под деревьями стояли самые естественные священники и карабинеры. Чуть подальше плакали настоящие женщины. Из находящегося неподалеку Куэнос приходили зеваки, чтобы из таблички, прибитой над головой Блеклого Джека - который испытывал неподдельные и ужасные муки - прочитать о его вине.

Я же никакой боли не испытывал, и как раз потому опасался, что никогда не дождусь смерти.

- Если ты и вправду Режиссер мира, - воскликнул я, - спаси нас и себя самого!

Блеклый Джек молчал. Но на мой крик ответил мнимый бандит, приколоченный к соседней пинии, который сейчас - в моих глазах - выглядел совершенно как живой человек.

- И ты не боишься его! - накинулся он на меня. - Мы справедливо отвечаем за поступки наши, но этот ведь ничего плохого не сотворил. Господи! - обратил он голову к наставнику. - Вспомни обо мне, когда прибудешь в царствие свое.

А Блеклый Джек на это ответил:

- Еще сегодня ты будешь со мною в раю.

Карабинеры охраняли нас, сидя под деревьями. На приличном расстоянии расположилась кучка перепуганных друзей проповедника. Среди них Блеклый Джек увидал свою мать и ученика, после чего подозвал к себе:

- Женщина, - сказал он, - вот сын твой. Ученик мой, вот твоя мать.

И случилось так, что когда ученик отвел мать на склон горы, учитель простонал: "Жажду". И дали ему уксус, и насмехались над ним.

Так проходил час за часом. Над горой кружили черные птицы. Они пикировали вниз или взмывали к солнцу, чтобы исчезнуть в лазурной глубине неба.

Я сонно разглядывался по сторонам. Внизу шумел самый настоящий, живой лес. В котловине Вота Нуфо я видел самую реальную воду и необманные дома близкого Куэнос. Потом я поглядел на юг, с настоящей Таведой посреди (где на фоне далеких небоскребов отблескивал и мой дом). Но во всем этом вроде бы и естественном пейзаже я нигде не мог увидать ни "Кройвенский Маяк", ни надежды, что после превращения в искусственного человека хоть когда-нибудь дождусь реальной смерти без помощи карабинеров.

Те, что стояли прямо под нами или же прохаживались по вершине, чтобы хоть как-то убить время, подходя к Блеклому Джеку, бросали ему в лицо слова, из которых следовало, что, хоть в моих глазах они и походили на людей, на самом же деле оставались манекенами и здесь исполняли роли статистов фона.

- Ты так надеялся на Зрителя, так пусть же он прийдет и спасет тебя, сказал карабинер, стоящий на страже у нас под ногами.

Священнослужители тоже выкрикивали, оставаясь на безопасном расстоянии:

- Других спасал, а себя не может, - заметил один.

- Спустись с дерева, - издевался другой. - И это ты, который мог разрущить храм, а через три дня его выстроить вновь... Спасайся же!

- Вот если он спустится, тогда мы ему поверим, - говорили третьи.

Я испытывал все большую сонливость и безразличие к тому, что происходило внизу. Над Кройвеном воцарилась неестественная тьма. Когда же, через долгое время, солнечный диск пробился из-за черной заслоны, Блеклый Джек возопил: