I wanna see you be brave (СИ) - Страница 52

— Не хотела мешать, — голос девушки режет, как нож по стеклу. — Но там всех зовут на обед, после которого будет собрание.

С этими словами Трис уходит, и Четыре, не сказав ни слова, следует за ней. Я снова остаюсь одна, но мне уже легче. Благодаря Четыре и Скотту я чувствую, что не всё потеряно и, что не менее важно, не всё произошло зря.

Перед тем как пойти в столовую, я на всякий случай оставляю свой автомат прямо за дверью, чтобы в любой момент его можно было схватить, не переступая порог комнаты.

Столовая переполнена. Люди перестали носить одежду только одного цвета: все присутствующие совмещают и серый, и синий, и жёлтый, и красный, и чёрный. Я сажусь между Четыре и Лу. Последний тут же тянется обнять меня, и я не сопротивляюсь. Напротив меня сидит Лора. На ней красный сарафан, подчеркивающий карий цвет её глаз. Лора улыбается мне, и я улыбаюсь ей в ответ.

— Айзек был славным парнем, — зачем-то говорит Скотт, сидящий через Лу и Лидию от меня. — Я знал его всего два года, но этого было достаточно для того, чтобы обрести друга. Именно он помог мне осознать, что я подойду Лихости… Он сам никогда не был настоящим альтруистом, как ни старался.

Я хмыкаю.

— Спасибо, Скотт, но… — начинаю я, но Зик перебивает меня.

— Мы с Айзеком жили по соседству, — Зик, сидящий рядом с Лорой, протягивает мне свою руку через весь стол. Я сжимаю его тёплые пальцы на короткое мгновение. — Этот парень был живым олицетворением поговорки о тихом омуте и чертах в нём. Возможно, как сказал Скотт, он и не был альтруистом, но он и лихачом до конца не был. Айзек умудрялся попадать в движущуюся мишень с десяти метров с закрытыми глазами, а потом идти и подолгу сидеть на мосту над пропастью и что-то писать у себя в тетради. Я пытался стащить её и посмотреть, что там, так он скрутил меня в бараний рог и заставил поклясться собственными пальцами, что я больше никогда в жизни не посягну на его имущество. — Зик то ли хмыкает, то ли хрюкает. — Короче, я люблю этого парня.

Каждый человек, сидящий за столом, позволяет себе рассмеяться. Когда Четыре достаёт из-под стола чёрную флягу, знакомую мне с детства, до меня начинает доходить смысл происходящего.

Они решили устроить символические поминки. Ради меня.

— Где ты её взял?

— Твой отец одолжил.

— Я так и думала.

Под общий гул товарищей, занимающихся своими делами и ведущих разговоры, нас не касающиеся, Четыре разливает по стаканам что-то светло-жёлтое и пахнущее виноградом, почти прозрачное.

— Не знаю, говорил ли тебе Айзек, но мы с ним встречались.

Вилка с нанизанной фасолью замирает на полпути ко рту. Я наклоняюсь к столу и ищу обладателя знакомого голоса. Эрика сидит с самого края и вертит свой стакан в руках. На бледном лице покрасневшие от слёз глаза слишком выделяются.

— Начали спустя полгода после его Инициации. Он был удивительным парнем, добрым, заботливым, с ним всегда было, о чём поговорить. Он был замечательным человеком. Он был моим человеком. Но была одна проблема… — Эрика поднимает глаза точно на меня. — Он никогда не любил меня так сильно, как тебя. Он сам признался мне в этом; женская глупость подтолкнула спросить о его бывших девушках. Он сказал, что никогда не состоял в серьёзных отношениях, но была одна, которую он любил. Я всё поняла, потому что он это сказал в настоящем времени, не в прошедшем.

Я кладу вилку на тарелку, хватаю стакан и осушаю его залпом. Напиток крепкий, и тут же обжигает горло. Я морщусь.

— Не извиняйся, — горько добавляет Эрика. — Сердцу, типа, не прикажешь.

Повисает пауза, сопровождаемая стуками опускающихся на стол стаканов. Слова Эрики отлично заменили тост.

— Амар был великим лихачом, — говорит Четыре. — Нам с Вдовой он стал не просто инструктором или наставником. Он стал нам другом ещё до того, как мы сами стали полноправными лихачами. Он был достойнейшим. Он позволил мне начать новую жизнь и выбрать, кем именно я хочу в ней быть. Если бы не Амар, меня бы здесь не было.

Я согласно киваю и добавляю:

— И меня.

— Линн была классной девчонкой и отличным лихачом, совсем как старшая сестра, — подаёт голос Эллисон. — Я знала её с детства. Свою первую стрелу я выпустила в маффин, стоящий именно на её тогда ещё небритой голове. И, если честно, я пока понятия не имею, как жить дальше в мире, где её больше нет.

Эллисон смеётся, но одинокая слеза, скользящая по щеке, не успевает скрыться от моего взгляда.

— Джексон не был таким уж хорошим человеком, как все, о ком вы здесь говорите, — вступает Лидия. — И он побил Стайлза, но… Когда нас поставили в пару с ним, меня он не тронул и пальцем.

— Я помню тот бой, Эрик был в бешенстве, — шепчет Скотт. — Правда, он ничего не сделал, потому что, похоже, внушительные размеры Джексона и его смущали тоже.

— И, в общем, он был не плохим человеком, — продолжает Лидия, которую перебили. — Возможно, плохим парнем, но уж точно не человеком.

— Они все были недостойны смерти. Не важно, сколько плохих или хороших дел они совершили, — наконец говорю я.

Со мной никто не спорит. Четыре разливает остатки крепкого напитка по стаканам, и мы снова пьём, не чокаясь.

Собрание проходит не так, как я предполагала. Сегодня нет общего обсуждения, есть только я, которую поставили перед собственным братом и фактом: говорить то, что считаю нужным. Как только Стайлза вводят в комнату, наши взгляды пересекаются. Его глаза распахиваются шире, а губы беззвучно произносят моё имя. Я подавляю порыв подойти и обнять его и лишь присаживаюсь на отведённое место в центре комнаты.

— На предыдущем собрании вы уже вынесли свой вердикт, — начинает папа. — Временное заточение с последующим прощением. Но вы хотели услышать мнение человека, который прошёл через многое за последние дни: мнение сестры одного из обвиненных в предательстве. Вы посчитали, что оно будет самым объективным.

Папа замолкает. Я резко встаю со стула, отчего тот с грохотом падает на пол.

— Джессика, тебе есть, что сказать по поводу Стайлза, Дерека и Уилла?

В нескольких шагах от меня стоят трое молодых людей, но я смотрю только на брата.

— Дженим… Ты ведь не предатель, правда?

Звучит по-детски наивно, но никто не смеётся. А я не хочу быть ответственной или объективной — только не сегодня.

— Нет, — Стайлз качает головой. — Конечно нет, Джессика! Я бы никогда… Я бы не смог… Предать родного отца и родную сестру… Лучше смерть.

И я верю ему, и не потому, что ранее сказал Скотт, а потому, что хорошо знаю своего брата.

— Они бы никогда не предали людей, которыми дорожат, — произношу я. — Кровь и чувства никогда не будут важнее фракции. Они делали это не по своей воле, и потому заслуживают прощения.

Раньше бы меня пристыдили за такие слова, но сейчас все поддерживают тихим гулом и улюлюканьем. Со Стайлза и других снимают веревки, фиксирующие запястья. Он тут же идёт ко мне, и я незамедлительно обнимаю его.

— Я не справился, — шепчет Стайлз. Я слышу слёзы в его голосе. — Я чуть не убил папу…

— Всё хорошо, — мягко произношу я. — Чтобы разочаровать меня, тебе придётся хорошенько постараться.

— Я не сказал им, что Дерек действовал по собственной воле. У него были на это очень важные причины, он не мог поступить по-другому. Я не сказал, потому что иначе пришлось судить его по-другому…

— А что делать с Эриком? — спрашивает кто-то из толпы.

Я выпускают Стайлза из объятий. Буквально из ниоткуда за моей спиной вырастает Четыре.

— Эрик принадлежит фракции Лихости, и судить его мы будем по своим правилам, — отвечает Тобиас и поворачивается к моему отцу. — Если позволите.

Папа не говорит нет.

— Просто скажи мне, зачем?

Я присаживаюсь перед ним на корточки. Теперь моё лицо намного ниже уровня его лица. Он смотрит на меня из-под опущенных ресниц, таких длинных, что любая девчонка обзавидуется.