И умрем в один день - Страница 20

Так мы писали друг другу, и уже не могли жить без наших писем. Как только я оказывалась у компьютера, то сразу проверяла, нет ли письма от Джанни, и он, конечно, поступал так же, хотя со временем я, конечно, узнала — он сам написал мне, — что никуда от компьютера и не отходит, потому что отойти не может и не хочет, у него проблема с ногами, он сидит в инвалидной коляске… Ты знаешь, ни у меня, ни у него даже желания не возникало узнать, где, собственно, каждый из нас обретается — я могла предположить, что Джанни живет в Антарктиде, а он мог думать, что моя квартира — в Китае или Японии. А то, что мы подписываемся итальянскими именами… Ну, что такое электронная подпись… Если ты спросишь, как выглядел Джанни, я его опишу, но ты не сможешь составить по этому описанию даже фоторобота, потому что к реальности мои представления могут не иметь никакого отношения. Хотя… мне все-таки кажется, да что там, я просто уверена, что воображала себе Джанни именно таким, каким он был на самом деле.

Прости, я употребила глагол не в том времени, как нужно, и ты вздрогнул, я сказала «был», но это не значит… Для меня Джанни действительно был, потому что, исчезнув второго февраля из сети, он перестал существовать… Мы с Джанни жили более чем реальной жизнью в мире, который всякому другому представляется иллюзорным, воображаемым, виртуальным. Для нас мир компьютера, Интернета, мир слов, писем, был настоящим, а все остальное — как придуманное… Возможно, я плохо объясняю. Наверно, тебе кажется, что объясняю я совсем не то, что нужно. Потерпи. Уверяю тебя, Джузеппе, я ни на йоту не отклонилась от темы, я только стараюсь, чтобы ничего не было упущено, а для этого важнее всего — понять, в какой реальности мы с Джании жили эти месяцы…

Я переходила из мира наших писем, где испытывала все чувства, ощущения, страсти, какие может испытать живой человек, женщина, в мир, столь же реальный, но по-другому — где был мой муж Вериано, с которым мы вместе ужинали, рассказывали друг другу новости, ездили в оперу, в гости, гуляли, ложились в постель и занимались сексом, и, уверяю тебя, то, что я испытывала в минуты близости, было для меня не более реально, чем то, что я ощущала, читая письмо Джанни, в котором он сообщал, что сам съездил в магазин, чтобы купить новый плеер, а потом писал, что в принципе невозможно понять, в каком мире мы живем на самом деле — реальном физическом, материальном, жестком, или в мире описаний, в мире, существующем только потому, что его эмулировала Точка «Зет», о которой пишут космологи, в том числе Вериано.

И если они правы, нам придется отвечать за собственные поступки, не только уже совершенные, не только те, что мы задумали, но пока не совершили, но и за те, которые в принципе возможны, но, как нам кажется, никогда совершены не будут. Разве ты никогда не думал о своем враге: "Чтоб ты сдох, проклятый"? Не воображал, как сбрасываешь его в пропасть или наезжаешь на него колесами автомобиля? Ты думаешь, что это игра воображения. Но все, что возможно в принципе, осуществляется — в другой эмуляции. Все, что в принципе невозможно, осуществляется тоже, и ничего с этим не сделать, кроме как…

Я сейчас перейду к этому «кроме», Джузеппе, и ты поймешь, что имел в виду Вериано, когда говорил тебе… Давай я буду последовательно… Хорошо? Не перебивай меня, пожалуйста. Да, ты меня все время перебиваешь своим взглядом, не смотри на меня, смотри… скажем, на эту чашку. Вот так.

Однажды мы с Джанни разговаривали о том, как жили раньше. До нашей встречи. Мы часто вспоминали прошлое — нам казалось, что в прошлом мы скрывались от будущего. Вспомнили, как в начале девяностых случайно оказались в один вечер на премьере в опере, давали «Полиевкта» Доницетти, это мы оба помнили одинаково, а остальное… Тенор, как я помнила, не взял в первом акте верхнюю ноту, и свет в антракте зажегся при гробовом молчании зала, а Джанни уверял, что тот же тенор на том же спектакле взял ноту великолепно, и ему устроили в конце акта овацию, трижды вызывали на сцену… Понятно, сначала мы решили, что это были разные представления, сравнили числа… нет, это было в один вечер, у меня даже программка сохранилась, я всегда их храню, люблю время от времени перебирать… Джанни, конечно, программку не сохранил, билета тоже, доказать он ничего не мог, но нашел запись в дневнике… да, именно за то число. Более того, мы одинаково помнили, как перед началом спектакля одному из зрителей в первых рядах партера стало плохо, это был седой старик, он стал задыхаться, и его вывели… мы оба это помнили, и не могло же такое произойти на двух представлениях подряд… то есть, могло, конечно, но так мало вероятно…

Когда мы об этом вспоминали, Джанни сказал мне, что мы, скорее всего, живем в разных эмуляциях. Я уже знала, что это такое, Вериано мне столько раз объяснял… "Нет, — написала ему я, — это невозможно". "Но это, по-видимому, так, — ответил Джанни. — И с этим придется смириться". "Нет! — сказала я. — Никогда".

— Я не перебивал тебя, верно? — сказал я, когда Лючия неожиданно замолчала — наверно, чтобы перевести дух. — Я даже старался на тебя не смотреть, хотя это было трудно: знаешь, довольно часто приходится смотреть человеку в глаза, чтобы понять, насколько он…

Я помедлил.

— Насколько он адекватен, — закончила Лючия. Она уже долгое время сидела в одной и той же позе: прямая, напряженная спина, руки вытянуты, ладони на коленях, взгляд… о взгляде я ничего не мог сказать, потому что смотрел искоса, стараясь не сбить ее с мысли, если у нее сейчас была в голове какая-то мысль. Ясно мне было одно: этот Гатти хорошо с Лючией поработал. Мне были известны случаи Интернет-помешательства, не много, но я хорошо их запомнил. Первый такой случай (о нем мне рассказал Иво Кабайно из третьего округа) показался мне невероятным, но детали, изложенные Иво, не оставляли места для сомнений. Начинается все с переписки, с чатов, с невинного общения, а потом одна сторона привлекает психологические приемы, известные техники, вторая сторона подпадает под словесный гипноз, теряет себя, начинает в реальной жизни поступать неадекватно… только зачем это было нужно синьору Гатти, вот вопрос. И если еще учесть, что Гатти таинственным образом исчез из собственной квартиры, а Лючия некоторое время спустя учинила скандал своему любимому мужу и ушла из дома… Точно — без «Интернет-наркоза» не обошлось.

— Насколько он адекватен, — повторил я. — Ты сказала.

— Ты думаешь, — медленно произнесла Лючия, — что я все еще нахожусь под психологическим воздействием Джанни?

— Ты сказала, — еще раз повторил я.

— Возможно, — сказала она, подумав. Умная женщина.

— Знаешь, Джузеппе, — продолжала Лючия, — я и не надеялась, что ты все сразу поймешь. Но ты хоть веришь, что это правда?

— Что именно? — осведомился я. — Переписка с синьором Гатти или предположение о том, что мы и весь этот мир на самом деле всего лишь компьютерная программа, которая…

— Послушай, — воскликнула она, — конечно, ты ничего не понял!

— Куда мне… — вздохнул я. — Кстати, хочешь еще чаю? И… Ты говорила, у тебя свидание?

Я не хотел, чтобы она сейчас поднялась и ушла. Но еще меньше мне хотелось, чтобы Лючия обвиняла меня в том, будто я оказывал на нее давление, мешал делать то, что она считала нужным… в общем, вел себя не как мужчина, а как следователь.

— Свидание? — удивилась она. — С кем? Я просто… Послушай, ты действительно не видел никого в коридоре, когда…

— Не видел, — я покачал головой. — Там никого не было. Даже синьора Балцано.

Лючия пропустила это имя мимо ушей.

— Нет ничего глупее, — сказала она, — чем думать, что мы с тобой всего лишь компьютерные программы.

— Из твоего рассказа… — начал я.

— …Это вовсе не следует, — закончила она. — Эмуляция — не программа. Это физическая реальность, только сконструированная… Хорошо, налей чаю. У меня в горле пересохло. И мысли путаются. И вообще, я…

Она не закончился фразу, мне показалось, что я понял недосказанное, и я сделал вид, будто не расслышал. Поднялся и пошел в кухню, прикрыв за собой дверь. Она не уйдет, теперь она точно не уйдет, и чай выпьет, и рассказ доведет до конца — не о том, что ей наговорил синьор Гатти, а о собственной сломавшейся жизни, она уже подошла к тому, чтобы начать заново, пусть посидит в одиночестве, подумает, а точнее — почувствует, ощутит внутри себя то давление, ту силу, которая не позволит ей молчать…