И снова утро (сборник) - Страница 53

Начались лихорадочные приготовления к эвакуации, и спустя всего четыре часа весь лагерь двинулся в путь. Дракон, которого я почти не видел в лагере, появился снова, и, на мою беду, как раз он командовал колонной, в которой шел я. Используя свой прежний опыт, Дракон принял все возможные меры к тому, чтобы исключить во время перехода любую попытку к бегству.

И все же, несмотря на это, я был полон решимости бежать.

Случай представился через три дня столь неожиданно, что не было времени договориться с Никитой, и мне пришлось действовать на свой собственный страх и риск. Может, Никите тоже удалось бежать, но я так и не встретился с ним потом. Как было бы хорошо, если бы сейчас, в болоте, он оказался рядом! Вдвоем мы, может, нашли бы возможность спасти Миладу. Я был почти убежден, что она не протянет еще два дня. Рядом со мной уже умерло столько людей, что я знал, какой подлой бывает смерть, как незаметно она подкрадывается к своей жертве.

Но Милада верила, что сможет выдержать два дня. Я положил руку на ее лоб. Она вся пылала. Если бы у меня было что-нибудь против инфекции! Милада даже не открыла глаз. Может, заснула.

На небе снова собрались тучи.

«Только бы не пошел дождь! — забеспокоился я за Миладу. Но тут же подумал: — Если она умирает, какое значение имеет, пойдет или не пойдет дождь».

Милада забылась, видимо измученная лихорадкой. Меня тоже охватила усталость, и я улегся поудобнее, решив поспать до рассвета. Но не спалось, и я припомнил подробности своего побега.

…Дело шло к обеду. Наш путь пересекала двигавшаяся по шоссе длинная гитлеровская колонна. По-моему, это был целый полк, которым гитлеровцам потребовалось где-то срочно закрыть брешь. И вот, когда колонна автомашин проходила мимо меня, я услышал сильный рев. Над нами, будто из самых облаков, появилась эскадрилья советских бомбардировщиков. Они шли высоко под прикрытием нескольких истребителей.

Сначала я подумал, что они, имея другое, более важное задание, пролетят мимо. Но я ошибся. Первым со своего пути свернул один из истребителей. Он стрелой пронесся над колонной, обстреляв ее из пулеметов, и вернулся в строй. Тут же вся эскадрилья бомбардировщиков спикировала на шоссе. На гитлеровские автомашины посыпались бомбы.

Дракон еще до начала бомбардировки приказал нам залечь в канаву на обочине шоссе. Наше преимущество состояло в том, что, пока бомбардировщики разворачивались, колонна грузовиков с гитлеровцами несколько обогнала нас. Только осколки бомб могли долететь до пленных. Но из-за истребителей, которые кружили над нами и обстреливали шоссе из пулеметов, мы вынуждены были лежать, уткнувшись лицом в землю. Пока я не оказался в плену, я все время находился на передовой, принимал участие в бесчисленных атаках и не раз попадал под обстрел артиллерии. Но никогда я не испытывал такого страха, как теперь, когда нас бомбили тяжелые бомбардировщики и обстреливали из пулеметов истребители.

И хотя мне было очень страшно, я понял, что именно теперь появилась возможность, может быть единственная, бежать. Бежать, пока не кончилась бомбардировка. Я отыскал взглядом Дракона. Он лежал, уткнувшись лицом в землю, боясь пошевелиться. Остальные конвойные были в таком же положении. Я выполз из канавы, потом, пригнувшись, бросился бежать. Пока гитлеровцы поняли, что я сбежал, еще не убранное кукурузное поле укрыло меня. Несколько автоматных пуль просвистело мимо, но мне повезло: ни одна из них не задела меня. Под прикрытием высоких стеблей кукурузы я продолжал бежать в противоположную от шоссе сторону. Я знал, что у Дракона нет возможности преследовать меня, но бежал, пока хватило сил.

Восемь дней, вернее, восемь ночей шел я в сторону фронта, обходя села, питаясь тыквой и картошкой, которую находил на нолях. На восьмой день я попал в болото. Измученный, я крепко проспал двое суток, не чувствуя комариных укусов, а когда проснулся, все руки и лицо у меня распухли и горели. Зудело тело, страшно хотелось есть и пить. Затянув потуже ремешок, я стал обдумывать свое положение. Я свободен, но нахожусь в чужой стране. Надо быть осторожным и не полагаться просто на везение, поэтому села, которые встретятся на моем пути, буду обходить. По болоту я могу идти и днем…

Страшно мучил голод. За последние сутки в поле я не нашел ни тыквы, ни картофеля, ни початков кукурузы, хотя вместо того чтобы продолжать свой путь, потерял всю ночь, бродя по полю в поисках пищи. Утром, когда рассвело, я вернулся в болото, потому что при свете наступающего дня обнаружил село, которое на самом деле было городком, как я узнал об этом от Милады в следующую ночь. Не в силах больше переносить голод, я решил, что ночью, любой ценой попытаюсь проникнуть в город. От сырой тыквы и картофеля у меня болел желудок, а я, на мое несчастье, не был курильщиком и потому не имел ни одной спички, чтобы разжечь огонь.

…И когда снова наступила ночь, голод пересилил чувство осторожности. В болоте, где стоял запах гниющих растений, ила и войны, мне вдруг померещился запах сосисок с тушеной капустой. И, как лунатик, я двинулся по направлению к селу, которое на самом деле было городком, чтобы утолить голод воображаемыми сосисками с капустой, подобными тем, какими кормила меня в первые студенческие годы красивая и дородная фрау Мицци.

В конце концов я все же уснул. Проснулся утром, когда едва рассвело. Милада спала. Если бы ее грудь не вздымалась и не опускалась при вдохе и выдохе, я мог бы подумать, что она умерла в течение ночи. Но она спал, и я мог рассмотреть ее. Милада была очень красива. При свете дня на ее лице можно было увидеть и красоту, а не одно страдание, которое пронизывало все ее существо. И теперь меня продолжали мучить вопросы, которые терзали ночью.

«Кто же эта женщина?» — спрашивал я самого себя.

Без сомнения, я поступил глупо, связавшись с ней. То, что на ней вечернее платье, вызывало у меня недоверие к Миладе. Жертва гитлеровцев, одетая в вечернее платье, которую застрелили за городом! В это нелегко поверить. Ее имя еще ни о чем не говорило. Конечно, Милада — чешское имя. Но если она на самом деле чешка, то почему в бреду говорила по-немецки, а не на своем родном языке? Ведь все должно бы быть наоборот. Сколько бы языков люди ни знали, в ста случаях из ста они считают только на своем родном языке и бредят тоже на своем языке. А Милада бредила на немецком языке. С другой стороны, в бреду она повторяла вовсе не чешское имя Георг! Это имя вполне могло быть немецким. Не обманула ли меня Милада, сказав, что она чешка? Но в этом случае…

Я не успел прийти ни к какому выводу, так как Милада как раз начала просыпаться. Она открыла глаза и смотрела на меня изучающим и удивленным взглядом, будто вспоминая, кто я такой. Через несколько секунд вспомнила, и тогда случилось то, что еще больше усилило мое недоверие к ней. Я уже говорил, что она была красивой, но все же главным, что отражалось на ее лице, было страдание, причем скорее душевное, чем физическое. Так вот в момент, когда она вспомнила, кто я и какую роль сыграл в последние десять часов ее жизни, каким-то усилием она сумела прогнать с лица печать страдания. Теперь она была еще более красивой. Этот талант преображения меня удивил, укрепив мое недоверие к ней.

— Доброе утро, — сказал я.

— Доброе утро! — ответила она и спросила: — Что с тобой случилось?

— Ничего! Почему ты решила, что со мной что-то случилось?

— Ты изменился. У тебя суровый взгляд, и даже лицо у тебя стало суровым.

Ох эта женская интуиция!

— Могу тебя заверить, что ты ошибаешься. Как ты себя чувствуешь?

— Боль стала терпимой. Думаю только, что температура высокая.

Я потрогал ее лоб. Он горел. Температура у нее была самое меньшее тридцать девять градусов.

— Да, температура есть. Градусов тридцать восемь. Но ты не тревожься.

— Раз уж мне захотелось есть, значит, действительно можно не тревожиться. Слышишь, мне захотелось есть. У тебя есть что-нибудь из еды?