И снова про войну
(Рассказы и повесть) - Страница 1

ЕСЛИ МЕНЯ УБЬЮТ…

Рассказ

Я родился спустя почти двадцать восемь лет после начала и спустя двадцать четыре года после окончания той войны.

Я не мог быть на той войне, но я там был.

Я до сих пор там…

Мой дед Григорий Михайлович Черепахин, срочную отслужив несколько раньше, во второй раз ушёл в армию в мае 1941 года. На краткосрочные сборы. Место их проведения было обозначено чётко: Бершетские лагеря. Не так уж и далеко от родной деревни Черепахи — в течение светового дня пешком дойти можно.

Краткосрочные сборы для многих кунгуряков, березниковцев, оханцев, осинцев оказались не такими уж и краткосрочными. В июне передовой отряд, а за ним и вся 112-я — пермская — дивизия двинулись к границе. Навстречу надвигающейся войне…

До осени никаких вестей в Черепахи не приходило. А там… Почтальонша из своей сумки достала тонкий конверт. В нём была казённая бумага: «Ваш муж пропал без вести».

Бумага эта пришла к моей бабушке, и всю жизнь потом она, Варвара Николаевна, ждала и надеялась на чудо: вернётся всё-таки её Григорий Михайлович с войны. Вернётся домой. Ведь не убит — пропал.

Бабушка надеялась, хотя в другом письме, коротеньком, в пол-листа, пришедшем к её соседке, односельчанин и Гришин друг сообщал: «Григорий был пулемётчиком. Прикрывал отход. Рядом разорвалась мина. Где похоронили Григория, напишу позднее. Начинается бой».

Потом соседка тоже получила казённую бумагу. Но там было написано: «Ваш муж погиб смертью храбрых»…

В 2012 году моей маме, дочери моего деда, пришло из военкомата официальное письмо. Многие дети той войны, ныне старики, получили подобные.

Маме сообщили: «Черепахин Григорий Михайлович погиб 22 июня 1941 года».

Двадцать второго июня началась Великая Отечественная война. Она продолжалась четыре года. Она унесла жизни почти тридцати миллионов советских людей: солдат, старикову женщин и детей, — фашисты не щадили никого.

Ложь, измышления… — как старались когда-то извне, чтобы советские люди забыли, какой ценой досталась Победа. И что это была за война.

У них получилось.

Сейчас не то что дети, многие взрослые в странах бывшего СССР не знают и знать не хотят историю своей страны. Глупые!

Дай Бог, чтобы с ними не случилось того, что случилось с их прадедами, дедами, отцами. И со мной.

Мне тогда было двенадцать лет. Я уже перешёл в шестой класс. Была осень.

Вечером болела голова. Сильно.

Спать лёг рано, вроде бы даже десяти вечера не было — двадцати двух ноль-ноль. А проснулся — на рассвете. От холода и почему-то — сырости.

Я огляделся. Меня со всех сторон окружал лес: тёмный, страшный.

Наверное, от испуга я крепко зажмурился и… умудрился заснуть снова.

Во второй раз, окончательно, проснулся уже днём. От голосов, которые раздавались, казалось, отовсюду.

Подскочил я, словно осой ужаленный. И тут же услышал. Сначала:

— Ёлы-палы! Это что за?.. — А затем: — Стоять! Руки вверх!

В нескольких сантиметрах от моей майки, точнее, груди, прикрытой тканью майки, поблёскивало жало штыка.

Штык был винтовочным. А саму винтовку держал в руках молодой парень — лет двадцати или даже меньше.

Парень выглядел почти как настоящий солдат. Одет был в гимнастёрку, соответствующие штаны и сапоги. Вот только гимнастёрка была весьма потрёпана, штаны тоже выглядели не лучшим образом, и сапоги давно утратили свой положенный блеск. Кстати, погон на гимнастёрке парня не наблюдалось, имелись лишь петлицы без знаков различия.

Что-то зажужжало в моей голове. Сначала тихо, потом громче…

Оказалось, впрочем, жужжит снаружи.

— Воздух! — прокричал кто-то. И слово это повторилось ещё несколько раз, будто сам лес кричал: — Воздух!

Потом раздался свист — протяжный, переходящий в вой. И раздался грохот. Такой сильный — земля дрогнула под ногами! И ещё! Ещё! Ещё!

В лесу грохотало, меня мотало из стороны в сторону.

— Контуженный, что ли?! — ругнулся парень в солдатской форме и одним толчком свалил меня на землю, бухнувшись рядом. — Лежи! Не вскакивай! Это фашисты бомбят!

Он кричал что-то ещё, я не слышал. Уши словно ватой забило.

Винтовка солдата лежала теперь рядом со мной — штык поблёскивал на уровне глаз. И, как ни странно, именно в этот момент я не испытывал чувства страха, хотя бояться следовало бы. Не винтовки — бомбёжки. Ведь бомбили по-настоящему. Настоящими бомбами. А я думал о том, что мама будет ругать меня за испачканную майку.

А неподалёку стонали. Длинно, жутко. На несколько голосов.

Я не сразу понял, что снова могу слышать. Поднялся. Пошёл на стоны. Не дошёл.

Меня остановил какой-то командир. В петлицах гимнастёрки было три кубика. «Старший лейтенант», — вспомнил я военную историю; мне нравилось узнавать прошлое своей страны, книг соответствующих я читал много, кое в чём разбирался неплохо, по крайней мере, в званиях.

— Ты кто? — спросил меня старший лейтенант, больно схватив за плечо левой рукой. Правой он нащупывал кобуру пистолета. — Откуда такой? Здесь!

— Товарищ старший лейтенант! — раздался за моей спиной знакомый голос. Это был тот солдат, что, по сути, спас меня во время бомбёжки. — Это я его нашёл! Он, видно, из беженцев. Отбился да потерялся. Контуженный! Не слышит!

— Почему — не слышу? — удивился я. — Слышу!

— Оп-па! — обрадовался солдат. — Клин клином, значит…

— Стой! — остановил бойца командир и строго взглянул мне в глаза, продолжая держать за плечо, только кобуру оставил в покое. — Ты русский?

— Я советский! — ответил я с вызовом и почувствовал, что спазм перехватывает горло: почему я здесь? Как я здесь? Где мои родители? Где мой город, мой дом?

— Откуда? — ворвался в сумятицу моих мыслей голос старшего лейтенанта.

Я не сразу сообразил, что ответить, и произнёс первое, что легло на язык:

— Н-не п-помню.

Не пойму отчего, но я начал заикаться, да и страх сделал своё дело — я ещё и всхлипнул.

— Точно, контуженный! — обрадовался солдат.

— К раненым его! — приказал старший лейтенант, наконец-то отпуская меня. — Пусть медицина посмотрит. — Потом, тише, он добавил: — И пусть оденут его. Там должно быть. Там пусть и остаётся.

Минут через пять я оказался…

Наверное, это должно было называться медсанбатом — медико-санитарным батальоном. Такое воинское подразделение. Однако ничего военного в нём не было. Даже врачи и санитары не все были в военной форме. Многие в обычной одежде — гражданской: брюки, рубашки, пиджаки. Только на нескольких имелись халаты. Не белые — серые, в чёрном и красном: точках, пятнах, разводах. Это была кровь. Запёкшаяся и свежая.

Те, которые были в халатах, оперировали. Я округлил глаза: разве так можно? Даже не в специальных палатках, а под деревьями! Не на операционных столах, а… на повозках!

Лошади, выпряженные из повозок, которых в лесу было много, стояли неподалёку: фыркали, тревожно переступали ногами, изредка ржали.

Никому не было дела до какого-то двенадцатилетнего мальчишки.