И силуэт совиный - Страница 4

Вот так, – грустно подумал я, – и роют себе яму.

Больше вопросов ни у кого не возникло. Что тут спрашивать-то? И что делать с ослиным упрямством, когда оно исходит от человека в сане?

Так и вышло. Когда секретарь извлёк из кувшина опущенные нами шарики, белых оказалось только два, серых – один, а чёрных – девять.

– Что ж, иерей Евгений, – огласил приговор владыка. – Поскольку ересь ты проповедуешь несомненную, покаяться в ней не желаешь и явно намерен и далее проповедовать её неискушённым людям под видом учения церковного, то надлежит нам сие пресечь. А потому постановляем: раба Божьего Евгения извергнуть из священного сана и поместить в темницу Святой Защиты до исправления. По исправлении же, буде таковое произойдёт, выпустить его на волю, но в мирянском чине. Быть по сему!

А ведь когда-то, подумал я, за такое могли бы и на костёр отправить. В той, старой Византии. Но к хорошему привыкаешь быстро – вот и нынешний приговор кажется молодому батюшке жестокость.

Да и не только ему. Интересно, кто был тот второй, опустивший белый шар?

– Сильно устал? – Лена обхватила меня за плечи и смешно дунула в лицо.

– Как обычно, – я не был сейчас расположен к нежностям. Отстранив ее руки, прошёл в ванную, пустил струю холодной (пусть счётчик вертится, плевать!) и, присев на край ванны, застыл соляным столбом. Ничего сейчас не хотелось – ни Лениных котлет с луком и яйцом, ни постели, ни даже R-подключения. Всё стало пусто, серо и бессмысленно. «Господи! – тихо сказал я, – забери меня отсюда! Ну не могу уже!».

Наверное, нужно было помолиться нормальным образом, а ещё лучше – прочитать вечернее правило, всё равно же сейчас пожую – и на боковую, ни на что иное сил не осталось. Но думать о вечернем правиле было тяжко. «Есть такое слово – надо», вспомнилась армия, казарменные поучения сержанта Епифанцева. Любил тот наставлять молодых. Эх, армия… Там, по крайней мере, всё было понятно. Есть правила игры, и дуй вперёд. А вот когда никаких правил, когда любая полянка может превратиться в трясину, а из любой лужи вырасти скала… И почему я не родился в прошлом веке?

Вечно так сидеть было нельзя, да и воду жалко. Копеечка к копеечке… Я встал и направился на кухню, навстречу котлетам.

Лена, как выяснилось, ждала меня, не притрагивалась к ужину. Тоже какая-то вся блёклая и серая. Волосы схвачены синей резинкой в пучок, на глазах старомодные очки – контактных линз она боится почти так же, как и лазерной коррекции.

Мы перекрестились на икону, я скороговоркой прочитал молитву перед едой. Неистребимая привычка, с детства. Кирилла это раздражало дико. Особенно если друзей приводил.

– Ну как прошло сегодня? – осторожно спросила она, накладывая мне макароны.

– Как-как… – уставился я в белую клеёнку стола. – Всё так же… будто сама не знаешь. Мотают нервы… для того и придумано.

– Я надеюсь, ты не выступал там? А то ведь индекс понизят…

– Не учи ученого, – я так сдавил вилку, что слегка погнул. – И так противно, словно дерьма наелся, а тут ещё твои наставления.

– Саша, успокойся. Ешь котлеты, они вкусные, – Лена сидела напротив меня, подперев ладонью впалую щёку, и смахивала на жареную рыбу.

– Да, вкусные, – сухо подтвердил я, хотя сейчас мне что котлеты, что рубероид – всё было едино.

– Мне сегодня Юрченкова звонила, из Ю-Центра, – сообщила Лена. – Говорит, у твоей справки по зарплате кончился срок. Сейчас ведь октябрь уже, а ты в августе брал.

– Завтра новую возьму, – кивнул я.

– Саша, не спи! – Лена смотрела на меня самым неприятным взглядом, на какой только способна: взглядом кролика, гипнотизирующего удава. – Ты слышишь меня? Надо же, в конце концов, что-то делать!

– Ты о чём? – я притворился, будто не понял.

– Я про Кирилла! – в её голосе послышались звенящие нотки. – Суд 14-го ноября, а мы с тобой даже не чешемся!

Я отодвинул тарелку с недоеденным.

– А как, по-твоему, следует чесаться?

– Адвоката нанять, – завела она старую шарманку. Ну, пойдёт сейчас по новой…

– Интересно, на какие шиши? Тебе напомнить, сколько стоит день адвокатской работы? Напомнить, сколько на картах лежит у меня и у тебя? Даже если всё выскребем, хорошему адвокату это будет совсем не интересная сумма. А плохой адвокат однозначно бесполезен. Я не уверен даже, что и хороший чем-то поможет. Сама видишь, что творится в стране!

– Это не вчера началось! – она добавила в голос металла. – Надо было заранее готовиться. И уж во всяком случае не подписываться на десятину!

– Ага-ага! – взвился я. – А кто мне плешь проедал, что будет стыдно в храме людям в глаза смотреть? Кто бегал советоваться к отцу Алексию? Как будто непонятно, что он насоветует…

Лена собрала тарелки со стола и громко сгрузила в мойку.

– Саша! Ну что ты вертишься, как уж на сковородке? Надо что-то делать! Иначе у нас ребёнка отберут, насовсем! Ты что, не понимаешь?

Я понимал. Очень хорошо понимал. День шестого сентября… чёрный день календаря.

Погода стояла совершенно летняя, солнышко светило, птички пели. Мне, впрочем, было не совсем до птичек… пока на основном объекте мудохались с фундаментом, нашу бригаду поставили на другой дом, тянуть встроенную электрику. И Ленин звонок был совсем уж некстати.

– Саша! – слова её шелестели в трубке точно пожухлые листья, какими они станут к ноябрю. – Кирилл пропал!

– Как пропал? – не понял я. – В каком смысле пропал?

– В прямом! Не вернулся из школы! Он же всегда до трёх приходит и отзванивается! А тут уже шестой час! Я всё время ему набираю, но «абонент не может с вами связаться». Я позвонила Зинаиде, его классной, та не берёт трубку. Друзьям его звонила, ну, Гошке и Рашиду, они не в курсе. Говорят, никуда сегодня не собирались, после уроков домой все пошли, и он тоже.

В животе у меня похолодело, но я изобразил голосом бодрость.

– Ленка, не вибрируй. Пацану двенадцать лет, начинается подростковый возраст с его закидонами. Мало ли куда намылился! Ну вот представь, что надоело ему тебе докладываться о каждом шаге! Ничего, есть захочет – вернётся. Всё будет нормально!

Оказалось, всё ненормально. До десяти вечера мы вибрировали, потом Ленка отправилась писать заявление в полицию. Конечно, без толку – толстый усатый капитан доходчиво объяснил, что таких загулявших мальчиков после двенадцати лет – табуны, и что если всех искать, то когда преступностью заниматься? Мало ли где он сейчас развлекается! Короче, согласно внутренней инструкции за таким-то номером, если ребёнку больше двенадцати, то заявление регистрируют только на четвёртые сутки пропажи.

Мы до часу ночи бегали по окрестностям, номер кирюшкиного мобильника я поставил на непрерывный дозвон. Думал, мы оба помрём этой ночью. Ну или по крайности один из нас. Выжили, однако, оба. На таблетках.

В семь я позвонил Григорьичу, объяснил ситуацию и выпросил отгул в счёт отпуска. Лене звонить в свой офис раньше десяти не имело смысла. А в девять пятнадцать зачирикал её телефон. «Гражданка Белкина, вам вместе с мужем надлежит явиться сегодня к десяти ноль-ноль в окружной Ювенальный центр, по поводу вашего сына Белкина Кирилла Александровича. В кабинет 17. При себе иметь социальные карты!»

И отбой.

Как мы по пробкам добирались до этого Ю-Центра – отдельная песня. И лишь одну грело душу: значит, всё-таки жив. Иначе звонили бы из другого учреждения.

В кабинете 17 нас приняла поджарая тётка в дымчатых очках и искусственной седине. Оказалось, 3-го сентября у Кирилла в школе проводили плановое ювенальное тестирование, и результаты теста выявили, что ребёнок подвергается дома психологическому насилию. 73 балла из максимальных ста по шкале Брундукова-Сайченко. Поэтому решением окружной комиссии ребёнок был изъят вчера из школы по завершении уроков и помещён в центр временного содержания проблемных детей. Он сейчас находится в комфортных условиях и нам не о чем беспокоиться. Дальнейшую его судьбу определит городской ювенальный суд. Который исходит из подлинных интересов несовершеннолетнего, а вовсе не из отживших стереотипов. Если нам, родителям, удастся доказать, что достойны воспитывать своего мальчика, то суд не станет разрушать семью. Если же тщательная проверка выявит негативные факты, ребёнок будет отдан приёмным родителям, а против нас с Леной возбудят дело по статье 139 Ювенального кодекса Московской Федерации. До суда видеться с ребёнком мы не можем, дабы не травмировать его хрупкую психику.