И с тех пор не расставались. Истории страшные, трогательные и страшно трогательные (сборник) - Страница 43

за чтением словаря яхтенных терминов и в беседах с милыми мне людьми у меня вдруг случайно родилась и зажила своею жизнью неудавшаяся пианистка Аида Рудольфовна Дубель-Шлюпка, дочь Генриетты Дубель, той, что Исаак Дубель и сын, с нами ваши деньги растут, и веселого афериста Руди Шлюпки, любимца всех самых шикарных барышень нашего города, капельдинерши Адочки из оперетты, билетерши Идочки из синетеатра и мадмазель Мими из Кель бон Гу.

тут надо сказать два слова о Шлюпке, который был малый неплохой, собою видный до авантажности, – разве что чуточку краснорожий, – добродушный, разговорчивый и от подружек набравшийся культурного обхождения. жил он всякими прожектами, один другого недолговечней, то чем-то торговал, то что-то закупал, бивали его бывало, но не сильно, а так, для острастки, и к сорока годам он решил остепениться, жениться на какой-нибудь нестарой еще и приятной на вид вдове с деньгами и зажить своим домком. для этого он купил темный костюм, черную шляпу, вставил в петлицу засохшую розу, вроде она покинула меня и унесла с собою мое сердце, и стал ходить на кладбище, красиво печалиться поблизости от богатых похорон, с тем чтобы сразу заметить, от кого какая осталась вдова.

месяц ходит, два, костюм уж слегка залоснился, одна штанина внизу тоже потерлась, а тут раз – и похороны папаши Дубеля, его три дня назад удар хватил в банке на конференции, хотя злые языки поговаривали, что не в банке, а в заведении Розалии Давыдовны Аарончик, и не на конференции, а как-то по-другому эту девицу звали, попроще как-то, но злым языкам только дай волю, они и не такое разнесут, а тут – человек богатый и уважаемый, почетный гражданин, добродетельный отец, полгорода собралось проводить, оркестр, губернатор с речью, Генриеттин старший брат, тот, что сын из Исаак Дубель и сын, с дородной супругой и выводком, и сама Генриетта, пожилая уже девушка хорошо за тридцать, под густой вуалью, строгая и прямая.

а эта Генриетта, она была старого Дубеля любимица и свет в окошке, и он ее замуж не неволил, тем более, говорил, что пусть она собою неказистая, но приданистая и умная, хоть за принца выскочит, если захочет, и даже и в преклонных годах, да и она сама тоже не рвалась ни в какой замуж, сидела дома, читала книжки, играла папаше на фортепианах, учителя ее хвалили очень, говорили, талант. а тут Дубель возьми и помри, брат даже похорон дожидаться не стал, заменил «и» в Дубель и сын на дефис, стало Исаак Дубель-сын, с нами ваши деньги растут, спрашивается, с кем, с нами, тем более что брата звали не Исааком, а Моисеем, но брат с Генриеттой даже разговаривать не стал, не твоя, сказал, печаль, папаша, сказал, в последнее время нюх потерял, дела запустил, и банк теперь на грани банкротства, иди, сказал, вышивай, чай пей, наливки ставь, или чем вы, старые девы, там занимаетесь. разругались, в общем, прямо над папашиной могилой, Генриетта развернулась и ушла, и вот идет она такая, вся в скорби, слезы из-под вуали капают на дорогие черные кружева, а наперерез ей Руди, как спасательная шлюпка, аж задыхается, так торопится не упустить, ах, вы горюете, а сам за сердце держится, не лопнуло бы, так бежал, ах, как я вас понимаю, я и сам, позвольте представиться, Рудольф Шлюпка, несчастнейший в мире человек, на днях похоронил свою единственную половинку, вот моя карточка. ну, Генриетта хотела сказать, что, мол, надо же, а на вид вы вполне целый, все половинки на месте, но промолчала, а Руди отдышался и порхает вокруг нее, порхает, и позвольте мне быть вашим рыцарем, и о, дайте мне отереть хрустальную слезу с вашей прекрасной щеки, а когда Генриетта вуаль откинула, мол, нате, трите, он только крякнул про себя, видел старого Дубеля, понимал, что не мог у того уродиться розанчик, но Генриетта очень уж была дурна, к тому ж – желтая вся от бессонной ночи и глаза красные, как у кролика, но Руди не дрогнул и слезу отер, и Генриетта ему была за это признательна.

в общем, сколько-то спустя они поженились, хотя Дубель-сын был против, он-то надеялся, что сестра позаймется племянниками и потом отпишет им что-нибудь в завещании, а она возьми и роди в браке девочку, а Руди в знак благодарности всем своим предыдущим подружкам назвал ее Аидочкой, а в честь мадмазель Мими назвал собачку бишона-фризе, хотя тот был мальчик.

ну, что дальше – понятно, Руди не был предназначен для семейной жизни – посидел чуток дома, затосковал и начал потихонечку сбегать со двора, поначалу просто на несколько часов, после обеда, только Генриетта за фортепьяны – он в дверь, придет вечером – сам красный, духами пахнет, помада на воротничке, – покачает сонную Аидочку на колене, сунет ей под подушку леденец в обертке – и в кабинет на диван, чтоб Генриетта в спальне не скандалила. а потом на день стал уходить, на два, пока наконец совсем не исчез, Аиде тогда лет пять было.

Генриетта, конечно, знала, что к тому идет, и сама, наверное, уже жалела, что вышла за Руди замуж, но ей все равно было обидно очень, а кому ей эту обиду высказывать, когда все вокруг только и ждут возможности напомнить – мол, мы тебя предупреждали? только Аидочке. она и высказывала, как могла. и сядь прямо, не топырь локти, как твой отец. и что ты на себя напялила, что за сорочья страсть к блестящему, вся в папашу. и Аида, как ты ставишь ноги, ты Дубель, а не Шлюпка. и так целый день. и еще за фортепианы засадила с малолетства и по пять часов сиди играй гаммы. правда, Аидочке гаммы нравились, и экзерсисы нравились, и этюды нравились тоже, она и играла.

ну, значит, дошли мы наконец до Аиды Рудольфовны, я-то ее застала уже глубокой старухой, а тогда она была молоденькая, лет, может, семнадцати или около того. привлекательной в ней была только ее молодость, да за роялем она замечательно увлекалась, играет, бывало, волосы все растреплются, глаза горят, пальцы колотят по клавишам, ну, фурия, прелесть! а так-то она в мать пошла, тот же нос, тот же подбородок, те же острые ключицы, та же бледность, только по нежному возрасту еще не желтоватая, а матовая и как бы даже слегка перламутровая, это, впрочем, и хорошо, куда ей к такой внешности папашин кирпичный румянец, от Руди она взяла только его замечательный аппетит, Генриетта – та всю жизнь маялась печенью и разлитием желчи, и оттого ела мало, а Аидочка кушала – любо-дорого, и если кто был непривычен с нею сидеть за столом, поначалу даже немного пугался, да еще не от самого Руди, но откуда-то от его породы досталась Аидочке выдающаяся во всех отношениях грудь, большая и круглая, как две пудовые гири, и такая же твердая. а больше ничего, ни легкости его, ни добродушия, ни успеха у противоположного пола. Аидочка, впрочем, к такому успеху не стремилась, а мечтала стать знаменитейшей пианисткой, чтобы на ее концерты ломились и билетик лишний спрашивали уже у выхода из метро, а на плакатах чтоб крупными буквами было напечатано – Аида Дубель-Шлюпка, – такое она себе двойное имя взяла. Генриетта, конечно, на Дубель-Шлюпку скривилась, но в целом мечту одобрила, она вообще втайне гордилась Аидочкиными успехами, тем более что это она ее учила на пианинах играть.

дальше, конечно, будет про печальное, потому что нельзя же, чтобы все шло так мирно, а поскольку Руди у нас неизвестно где, а Аидочка – главная героиня, пришла, значит, пора избавляться от Генриетты, так что Генриетта у нас умрет ближайшей же эпидемией испанки, Аидочке только исполнится двадцать лет, и дома ее не будет, а будет она принимать участие в своем первом в жизни конкурсе молодых пианистов и займет там первое же место, а потом ей скажут, что мать умерла, и Аидочка страшно зарыдает и проклянет рояль.

нет, не пойдет, рояль мне еще пригодится, значит, Аидочка будет на конкурсе, о смерти матери ей скажут до ее выступления, но она возьмет себя в руки и выступит, и слезы будут безостановочно катиться у ней из глаз и капать на клавиши, и пальцы будут оскальзываться, но все равно ей присудят первое место, потому что от ее игры все жюри тоже будет рыдать, да так безутешно, что к председателю вызовут врача, и врач даст ему сердечных капель и таблетку под язык.