И проиграли бой - Страница 53
— Лады!
Лондон растянулся на матраце рядом с Джимом. Далекий поезд все набирал скорость. Снова затеяли перекличку петухи: теперь начал старый, а молодой подхватил. Лондон почувствовал, как сон тугой пеленой обволакивает его. Но он все же приподнялся на локте, взглянул еще раз на Джима и лишь после этого окунулся в тяжелый сон.
14
Только-только начала рассеиваться ночная мгла. В палатку заглянул Мак. Лампа на шесте посередине все горела. На матраце рядом спали Лондон и Джим. Как только Мак вошел, Лондон дернулся, резко привстал, сощурился, вглядываясь.
— Кто это?
— Я. Только что пришел. Как Джим?
— Заснул я, — признался Лондон. Зевнул, почесал лысину.
Мак подошел, наклонился над Джимом. Усталые морщинки на лице разгладились, напряженность и озабоченность исчезли.
— Выглядит он много лучше. Отдых ему на пользу.
Лондон поднялся с матраца.
— Который час?
— Не знаю. Уже светает.
— Костры еще не разводят?
— Кто-то там крутился. Вроде и дымом пахнуло. А может, это с андерсонова пепелища ветром принесло.
— Ни на минуту его не оставлял, — кивнул на Джима Лондон.
— Молодец.
— А ты сам-то когда спать ляжешь?
— Бог его знает. Пока вроде и не хочется. Вчера ото спался, точнее, позавчера, А кажется, будто неделю назад. И Джоя только вчера похоронили, ведь только вчера.
Лондон снова зевнул.
— Небось, на завтрак опять говядина с фасолью. Эх, вот бы чашечку кофе сейчас!
— Иди в город. Там тебя и кофе, и яичницей с ветчиной угостят.
— Брось шутки-то шутить! Ладно, пойду поваров потороплю. — И, пошатываясь со сна, он вышел.
Мак подвинул ящик под самую лампу, достал из кармана газету, развернул.
— Я уже не сплю, — услышал он голос Джима. — Куда ты ходил?
— Письмо нужно было опустить. Вот, на газоне подобрал газету. Посмотрим, как события разворачиваются.
— Мак, вчера вечером я себя небось последним идиотом выставил.
— Ничего подобного, Джим. Ты такого шороха навел! Мы с Лондоном перед тобой щенками себя чувствовали.
— На меня что-то нашло. Никогда такого не было.
— А сегодня-то как самочувствие?
— Отлично. Но той внутренней силы, что вчера, уже нет. Вчера я бы и корову на руках вынес.
— Нас-то ты «вынес» чисто! И неплохо с парами машин придумал. Только вот понравится ли затея хозяину той машины, что должна заграждение разнести. Ну, посмотрим, что новенького в городе. Ух ты, заголовки такие, что вырезать да оставить на долгую память
«Вчера в десять часов вечера пожар уничтожил дом на окраине, принадлежащий Уильяму Хантеру. Полиция утверждает, что это — дело рук бастующих садовых рабочих. Заподозренный в преступлении был схвачен, но, ранив задержавшего его, бежал. Пострадавший — помощник шерифа по особым делам Олаф Бингем — находится при смерти».
А дальше вон еще:
«Несколькими часами раньше по недосмотру или по злому умыслу забастовщиков сгорел амбар на ферме Андерсона. Некоторое время тому назад Андерсон дал забастовщикам разрешение разбить палаточный лагерь на своей земле».
— Тут, Джим, много понаписано. Хочешь — почитай, он перевернул страницу. — Это надо ж! Слушай редакционную статью!
«Мы полагаем, настало время действовать. Пришлые сезонные рабочие парализовали важнейшую отрасль экономики в округе. Бездомные бродяги, которых ведут и науськивают платные агитаторы из-за рубежа (это мы с тобой, Джим), сжигают дома, совершают акты вандализма, внедряют нравы красной России в тихой, мирной Америке. Наши граждане уже опасаются ездить по дорогам, боятся, как бы и их дома не запылали от рук смутьянов. И поэтому мы считаем, что нельзя долее сидеть сложа руки.
В нашем округе заботятся о людях, но забастовщики здесь чужие. Они попирают законы, покушаются на жизнь людей и их собственность. Сами как сыр в масле катаются благодаря поддержке тайных доброхотов. Наша газета никогда не уповала и не уповает на жесто кость, но коль скоро закон не в силах обуздать мятежников и убийц, мы призываем граждан самих взяться за дело. Головорезам никакой пощады! Изгнать из наших краев продажных смутьянов! Наша газета призывает граждан разобраться, из каких источников поступают забастовщикам всяческие разносолы. По сообщениям, вчера в лагере забастовщиков были забиты три племенных быка».
Мак швырнул газету на землю.
— А призыв газеты обернется так: сегодня вечером ватага местных обывателей — обычно они в бильярдной просиживают — забросает камнями окна тех, кто хочет перемен к лучшей жизни.
Джим резко сел на матраце.
— Господи, Мак! Неужто вся вина на нас ложится!
— А то как же!
— Я не понял, кого там видели убитым.
— Это работа Сэма. Его схватили. Как убежать-то? У них ружья. А у него только ноги.
Джим снова лег.
— Да, видел я днями, как он ногами орудует. Но все равно страшно слушать! Страшно!
— Еще бы. Редакция лихо закрутила, ишь какие яркие ярлыки, не поскупилась. «Платные агитаторы из-за рубежа». Это я-то! Родился в Миннеаполисе. Дед мой еще при Бычьей тропе[6] сражался. Он на бой как на корриду вы шел — сам рассказывал, — очухался, лишь когда враг огонь открыл. Да и ты, Джим, такой же «иностранец», как наше правительство. А-а, наплюй ты на это. Вечно хай поднимают. Только на этот раз, — он снова вытащил кисет с остатками табака, — похоже, дело к концу идет. Петля затягивается. Напрасно Сэм пожар устроил.
— Ты ж сам ему «добро» дал.
— Знаю. Амбар у Андерсона спалили, я зол как черт был.
— Ну, и что же теперь делать?
— Бороться, только бороться. Сядем на машины, по едем, разгоним новых работничков. Будем драться, сколько хватит сил, а потом, если удастся, смоемся. Страшно, Джим?
— Н-н-нет.
— Затягивается, затягивается петля. Нутром чую, он поднялся с ящика, подошел к матрацу, — сел. — Может, с недосыпу, только пока из города шел, мне мерещилась засада под каждым деревом. Такой вдруг страх напал, про шурши где мышь — я бы бежать ударился.
— Ты просто устал, — успокоил его Джим. — Будь я здоров, глядишь, пригодился бы. А так, лежу чушкой и только всем мешаю.
— Неправда! Стоит мне приуныть, ты всякий раз поддерживаешь, а сегодня мне поддержка ох как нужна. Решимости — кот наплакал. Эх, выпить бы сейчас!
— Поесть тебе надо, тогда и решимость появится!
— Я написал Гарри Нилсону: нужно помочь людьми, продовольствием. Боюсь, запоздало мое письмо, — Мак как-то необычно взглянул на приятеля. — Ночью я Дика видел. Слушай внимательно. Помнишь ту ночь, когда сюда приехали?
— Конечно.
— Помнишь, от моста налево свернули к палаточному лагерю?
— Ну, помню.
— Так вот. Слушай внимательно. Случись беда, и мы разлучимся — иди к мосту. Залезешь под арку с дальнего от города конца, увидишь ворох ивового сушняка, под ним — глубокая нора. Залезешь, прикроешь лаз хворостом. Нора глубокая, метров пять. Дик туда сейчас носит одеяла, консервы. Ты сможешь там отсидеться денька два, если нас раскидает в разные стороны. Не приду, значит, со мной что-то случилось. Тогда пробирайся в город. Иди ночью, чтобы к утру из округа убраться. Обвинений против нас никаких, разве что полгода за бродяжничество впаяют. Ну и, наверное, постараются нам причастность ко вчерашнему убийству приписать. Впрочем, может, и побоятся шум поднимать. Ведь тогда наш юрист напомнит, как Джоя хлопнули. Все понял, Джим? Найдешь убежище под мостом, подождешь меня два дня. Там вряд ли тебя отыщут.
— Мак, ты что-то скрываешь. Тебе что-то еще известно.
— Ничего мне не известно. Просто сердцем чую, в этой дыре ждет нас западня. Чую, понимаешь! Сегодня ночью из лагеря сбежало много людей, в основном семейные. Лондон держится молодцом. Не сегодня-завтра вступит в партию. Но остальным этим говнюкам я ни на грош не верю. Они напуганы, мечутся и в любую минуту нас прирезать могут.