И переполнилась чаша - Страница 23

Какой кошмар! Как она могла сносить это так долго? И как другие могли сносить ее, как мог Жером любить ее, вернее, как мог довести свой мазохизм до любви к ней? Вот! Вдобавок ко всему она еще называла мазохизмом и эксцентричностью безмерную нежность и нескончаемое терпение, в которых воплотилась необыкновенная любовь, и ненавидела себя за это, так же как давеча в ресторане не могла не презирать себя за то, что увлеченно отплясывала чарльстон, зная о гибели Тольпена, Фару и Дакса – трех лучших помощников Жерома. В ее жизни они лишь промелькнули, как три тени, три мужских силуэта с серо-белыми лицами, какие только и встречались среди друзей Жерома. Их расстреляли. Как рассказать об этом Жерому? Хорошо, по крайней мере, что сегодня она рисковала оказаться в их числе – это ослабляло чувство ее собственной вины, однако не делало их гибель менее болезненной для Жерома. Да нельзя же, в конце концов, смешивать свои мелкие эйфории и депрессии с судьбой страны и свободой родной земли, а ведь как раз этим она сейчас невольно занималась. Ах, если бы она могла хоть на минуту перестать думать о себе, только о себе! Перестать ныть и копаться в себе! Если б она только могла!.. Сделав над собой усилие, она прислушалась к Шарлю. Что он говорит?

– Если мы все-таки чудом каким-то выживем, – звучал голос у нее над ухом, – я поведу вас туда танцевать и пить настоящее шампанское. Только слабо верится, что мы уцелеем…

– Но вы-то почему? – воскликнула Алиса, шокированная, перепуганная мрачным обреченным тоном Шарля. Почему вдруг оптимист, не желающий к тому же вмешиваться в войну, предрекает им такой скорый конец?

– Почему? – рассмеялся он. – Да потому что я всего лишь человек, и вы это отлично знаете, – а вынести такое способен разве что верблюд.

Его спутница взглянула на него с неожиданным изумлением.

– О чем вы? – спросила она дребезжащим, испуганным старушечьим голосом. Голосом старухи, безнадежно цепляющейся за жизнь.

– Да я все об этой гадкой жидкости, которую нам выдавали за коньяк. – ответил Шарль. – Мы почти целую бутылку распили на двоих, а вы и не заметили?

У Алисы отлегло от сердца, причем так явно, что Шарль взял ее под руку и повел дальше, проговорив только: «Вот как?» – тоном, исполненным недоуменного сострадания, от которого Алиса едва не бросилась к нему в объятия со слезами на глазах. Едва не залепетала, словно героиня бульварного романа: «Мне было страшно, так страшно, так страшно». И еще она простодушно удивилась, обнаружив в себе вслед за способностью наслаждаться жизнью способность испытывать ужас при мысли о расставании с ней.

Произошло это на углу площади Согласия и улицы Руаяль. Тишина и темнота вмиг оказались мистификацией. Словно на гигантской сцене по мановению руки ополоумевшего режиссера прожекторы осветили безымянных статистов; грузовики с ревом затормозили на полном ходу, едва не задев обелиск, затем – что-то уж совсем несуразное – со стороны Сены раздались выстрелы и превратили мирный буколический город, уже два года как отданный фиакрам и пешеходам и двигавшийся в ритме девятисотых годов, в современную охваченную войной, чреватую опасностями столицу. Шарль держал Алису за руку. Он обалдело смотрел, как на них, слепя фарами, надвигается грузовик. Он успел лишь, повинуясь инстинкту, заслонить собой Алису от этих фар. Из грузовика выскочили два солдата в серо-зеленых гимнастерках, с насупленными и бесчувственными лицами и наставили на них винтовки. В это время за спиной у них тоже раздались свистки, обернувшись, они увидели второй патруль («И чего орут, как кретины?» – буркнул Шарль) – у этих винтовки были нацелены не на них, а на бледную фигуру без возраста, с окровавленным, как они разглядели позже, лицом и связанными за спиной руками. Арестованного мотало от одного солдата к другому, те всякий раз грубо отпихивали его с хохотком и каким-то довольным подтявкиванием, будто псы на охоте. От одного особенно резкого толчка он пошатнулся и упал к ногам двух неподвижно стоящих офицеров, и вся свора застыла навытяжку. Алиса опустила глаза, она была бледна, она сжимала руку Шарля и, казалось, прислушивалась к чему-то далекому, гораздо более страшному, чем все, что видела сейчас, к чему-то давно ей знакомому.

– Документы, schnell[2], – говорил офицер. – Вы шли на встречу с этим человеком, nein[3]? Вы есть террористы? В машину, schnell, schnell…

– Да нет же, нет, мы идем из «Орленка», – раздраженно отвечал Шарль, – мы танцевали! Позвоните туда, вам подтвердят. Мы возвращаемся в гостиницу на улице Риволи. Вот мои документы.

– В машину, schnell, schnell, полезайте, schnell, – блондин ни с того ни с сего рассвирепел. Он только сейчас заметил Алису, скрытую прежде в темноте за спиной Шарля, и вид молодой, красивой, внешне невозмутимой женщины вывел его из себя. Пока Шарль раздумывал и вопросительно смотрел на Алису, словно у него был выбор, офицер мотнул подбородком, и свора бросилась на них. Они схватили Шарля под локти и, так как он стал отбиваться, швырнули к ногам Алисы одновременно с незнакомцем, пресловутым террористом, каковым он и сделался теперь в глазах Шарля; этот человек разрушил все: заинтригованное ожидание, и почти неприкрытое влечение Алисы к Шарлю, и хрупкую, очень хрупкую надежду Шарля провести с ней ночь в белоснежной постели гостиничного номера с шумящими под окнами каштанами парка Тюильри и зарей, встающей слева, над мостом Толбиак; зарей, завершающей их первую бессонную ночь, зарей, которую бы они, дрожащие, усталые и расслабленные, встретили вдвоем на балконе, мечтая о тысяче других таких же зорь. Вот что невольно разрушил этот несчастный, он и эти скоты со свастиками.

В грузовике пахло бензином, мокрыми тряпками, блевотиной. В нем пахло страхом, и Шарль тотчас узнал этот запах – запах фермы, где он укрывался со своим отрядом, когда они по глупости напоролись на танк, запах фермы, где погиб Леша. Впрочем, ехали они недолго.

Казарма на площади Святого Августина представляла собой безобразное помпезное сооружение, там даже и в этот поздний час попадались по коридорам лишь тщательно выбритые лица и щелкали каблуками до блеска начищенные сапоги. Коридоры тянулись бесконечно, холлы, лестницы; их сопровождала щетинившаяся штыками свора, в конце концов втолкнувшая их в белую комнату с ожидавшим хозяина кабинета письменным столом под портретом Гитлера. Солдат указал им на стулья, они присели, а террориста бросили на пол и за ноги поволокли в другое помещение. Потом его снова провели мимо них: лицо его было обезображено ударами, одежда изорвана в клочья, он держался руками за грудь, корчась от боли. Шарль предложил ему сигарету, тот попытался ее взять, силясь изобразить улыбку, но с разбитой челюстью не улыбнешься.

– Вам больно? – спросила Алиса.

Караульный огрызнулся на нее по-немецки, Алиса пожала плечами. Тут появился офицер в сопровождении другого чина – капитана: этот выглядел старше, спокойнее, а потому опаснее. Мужчинам он оглядел нижнюю часть лица, как смотрят скот. Алисе же, напротив, иронически и церемонно поцеловал ручку.

– Итак, – сказал он, усаживаясь за стол, – наряжаемся, значит, светским человеком, гулякой и отправляемся на свидание с террористами? – Эта речь адресовалась Шарлю. – Не так ли? Гуляем ночью по Елисейским Полям? Документы безупречны, с чем вас и поздравляю. Вы, кажется, изготовляете туфли из картона? – спросил он резко.

– Да, с тех пор как появились вы, – ответил Шарль. Он понемногу начинал ненавидеть этого типа и уже не мог хранить спокойствие, несмотря на безмолвную мольбу Алисы. Все равно ночь загублена, так хоть потешиться над этими тупицами.

– Вы замужем, сударыня?

– Да.

– Да, майн капитан, – поправил тот мягко. Он вообще был мягкий, слишком мягкий голосом, движениями, взглядом. – Но не за этим господином? И не за тем, который тут был? – спросил он, указав сначала на Шарля, а после на следы крови на полу.