И переполнилась чаша - Страница 11

Он вытерся рукавом, «как ребенок», подметила Алиса, не в силах противостоять долее безумному и заразительному смеху. Жером тем временем без особой охоты, но и без напряжения вежливо улыбался им обоим, точно больным.

Обед подходил к концу, они приятно провели время. Алиса чистила яблоко, и Шарль, глядя на ее длинную шею, тонкие запястья, узкую ладонь, завидовал и лезвию ножа, и яблочной кожуре. Он был еще под хмельком, но чувствовал себя совершенно счастливым и с трудом сдерживал желание протянуть руку, схватить эти длинные ловкие пальцы с накрашенными ногтями и больше не выпускать.

Жером рассказывал о какой-то их давней проделке с холодным юмором, как он умел, а Шарль смеялся. Надобно отметить, что, когда Шарль, смеясь, закидывал голову назад, его черные как смоль волосы над ухом казались такими густыми и шелковистыми, а приоткрытый рот обнаруживал такие белые (в том числе и один надломанный сбоку) зубы, – так вот, когда Шарль запрокидывал голову, показывая вздутые вены на шее, его мужская суть и бьющее через край здоровье наносили укол в сердце всякому, кому доступно ощущение радости жизни. Спору нет, Шарль Самбра вызывал желание; он вызывал желания вполне конкретные, а также более неопределенные; грубо говоря, он вызывал у женщин желание лечь, а у мужчин желание встать, словом, у каждого – желание переместить свое тело, и чаще всего – в направлении другого. Так думала Алиса, рассеянно и мечтательно, аккуратно откусывая яблоко краешками зубов, точно белка. От яркого солнца ее черные волосы вдруг сделались еще черней, а серые глаза – еще серей. Во всем ее облике было что-то ребячливое, хрупкое и веселое. Мужчины время от времени окидывали ее одинаково покровительственными взглядами, только во взгляде у Шарля читалось сладострастие, а у Жерома – грусть.

Жером вспоминал свою первую встречу с Алисой, перед глазами вставало ее испуганное, отчаявшееся тонкое лицо, которым он увлекся с первой минуты. В тот период, когда он ее встретил, Алиса пребывала в глубочайшей, жесточайшей депрессии, непонятной ни для кого, кроме него, Жерома, которому самому в юности слишком часто доводилось изнемогать от отчаяния, разочарования и одиночества; состояние Алисы не удивляло; он знал, что красота, деньги, любовь и здоровье могут иной раз ровным счетом ничего не значить в жизни, могут даже обострять ощущение стыда и насмешку над собой, сопровождающие такого рода беспричинные отчаяния. С того первого вечера он решил помочь Алисе, помочь жить, вернуть ее к жизни, и с тех пор делил свою собственную жизнь между ней и другими чудовищными жертвами, обнаруживая их все больше и больше. Теперь уже и Алиса желала сражаться с выпущенными Гитлером демонами. Но даже выздоровев, Алиса все еще хранила печать неизбывного, непреодолимого кошмара ненависти к себе самой, она стала, как ей казалось, нечувствительной к страданиям других, не могла себе представить, что другие могут мучиться так же, и сильно заблуждалась: ее бывший муж Герхард и некоторые их друзья, ставшие одними из первых жертв нацизма, с лихвой убедили Жерома в обратном. Уже с тридцать третьего года повсюду в Европе поднимали головы палачи-изуверы; Герхард знал это, но тем не менее Жерому стоило большого труда убедить его бежать в Америку: Герхард, несмотря на развод, не хотел разлучаться с Алисой. В конце концов Жером его уговорил, и Герхард уехал, а не то «арийцы в сапогах» заставили бы его дорого заплатить за то, что не носил сапог и не был арийцем; уезжая, он взял с Жерома слово, что тот позаботится о его жене, то есть о бывшей жене, и Жером не мог, чувствовал себя не вправе после всего, что она вынесла, снова бросить ее в круги ада.

– Шарль, – произнес вдруг Жером самым что ни на есть обычным тоном, – не мог бы ты одолжить мне автомобиль, а я тебя подброшу до фабрики?

– Да, конечно, – мгновенно отреагировал Шарль, – конечно, если ты одолжишь мне Алису, – и в ответ на их недоуменные взгляды объяснил: – Я на работе все за час уладил и, прямо скажу, премного доволен собой. А потому, если Алиса не возражает, мы можем поехать с ней на велосипедах, куда ей заблагорассудится. Можно искупаться в Лоране. Алиса, вы любите плавать? Сегодня жарко, вы не желаете искупаться?

– Это горная река, – тоном гида пояснил Жером смотревшей на него Алисе. – Это ледяной поток, вода в нем несказанно прозрачна. В него нужно броситься пулей и тотчас выскочить, но от места вы будете в восторге.

– Что ж, – ответила Алиса, – если в восторге…

– Так, значит, едем? – Шарль глядел на Алису оторопело, чуть улыбаясь, не веря своему счастью. Алиса не помнила, чтоб с тех пор, как ей минуло семнадцать (а то и двенадцать), хоть один мужчина смотрел на нее подобным образом.

– Едем, – отвечала она. – К тому же я умею плавать, и вам не придется меня спасать.

– Обещаю вернуть тебе ее в целости и неприкосновенности, – протараторил Шарль в порыве, страстность которого осталась бы незамеченной, если б он сам не задержался на слове «неприкосновенность» и не забормотал бы, оправдываясь: – Я хотел сказать, в целости и сохранности.

Поправка эта повергла Алису в безумный хохот, скрывая который она кинулась искать под столом салфетку, преспокойно лежавшую у нее на коленях.

При этом Жером даже бровью не повел, а Шарль принялся нарочито медленно раскуривать сигарету до тех пор, пока Алиса не распрямилась, чуть растрепанная и красная от смеха, демонстративно промокая губы коварной салфеткой. Шарль по рассеянности уже собрался выйти из-за стола.

– Может быть, вы все-таки выпьете кофе? – поинтересовался в эту минуту Жером любезным тоном хозяина дома, и Шарль сконфуженно и с благодарностью согласился, словно он был гостем, а Жером хозяином дома и стола. В какой-то мере так оно и получалось, поскольку единственное, чем желал обладать Шарль, была отныне Алиса – собственность Жерома, и по отношению к ней Шарль надеялся поступить, как подлейший из гостей.

Луиза одолжила «молодой даме» свой велосипед без рамы, той после нескольких зигзагов удалось его обуздать, и они с Шарлем устремились на берега Лорана, протекавшего в пяти километрах. Этот яростно бурлящий поток, такой чистый, такой белый, что взгляд с удовольствием отыскивал в нем голубые и желтые – в зависимости от освещения – отблески; поток этот низвергался в свободном падении с Веркора, временами отдыхая и набираясь сил в обрамленных скалами естественных бассейнах, откуда бросался вниз с удвоенной прытью. К одному из таких бассейнов – куда в молодости Жером и Шарль нередко завлекали одних и тех же юных дев – Шарль и привез Алису. Вопреки обыкновению ему не пришлось в этот день перебарывать воспоминания о лицах и визге боящихся щекотки девиц. Он видел и слышал только Алису; он по-новому, критически, оглядывал до мелочей знакомое место, с недоброжелательством отыскивал недостатки: и правда, кустов, травы, мха и веток по бокам стало больше, но по-прежнему плавный спуск подводил к самой воде, причем как раз в том месте, где сразу глубоко, а главное, самое главное, по выходе из воды вас по-прежнему ожидали на берегу все те же длинные плоские камни, накалявшиеся на солнце всю вторую половину дня.

Они стали раздеваться каждый за своим деревом, Шарль в одно мгновение остался в плавках и принялся терпеливо ждать, спиной к Алисе, устремив взгляд на воду, такую светлую у берегов и такую темную на глубине, словно бы она отражала его благородную душу и низменные инстинкты.

Так он ждал и ждал, пока наконец Алиса не возникла бесшумно за его спиной, ее присутствие он ощутил тотчас и через плечо бросил на нее беглый взгляд, по его разумению ободряющий и бесстрастный: Алиса была обернута огромным банным полотенцем, которое привезла с собой в сумке и которое закрывало ей плечи, торс и ноги.

– Как вам нравится моя река, не правда ли, красивое местечко?

– Восхитительное, – отозвался голос за его спиной. – Только не оборачивайтесь, Шарль, я жутко выгляжу: тощая и белесая. Ужасно видеть себя такой с ног до головы при ярком солнце, просто жуть.