И это все в меня запало - Страница 3

"По рассказам скифов, народ их моложе всех. А произошел он таким образом. Первым жителем этой еще необитаемой тогда страны был человек по имени Таргитай. Родителями этого Таргитая, как говорят скифы, были Зевс и дочь реки Борисфена (я этому, конечно, не верю, несмотря на их утверждения). Такого рода был Таргитай, а у него было трое сыновей: Липоксаис, Арпоксаис и самый младший - Колаксаис. В их царствование на Скифскую землю с неба упали золотые предметы: плуг, ярмо, секира и чаша. Первым увидел эти вещи старший брат. Едва он подошел, чтобы поднять их, как золото запылало. Тогда он отступил, и приблизился второй брат, и опять золото было объято пламенем. Так жар пылающего золота отогнал обоих братьев, но, когда подошел третий, младший брат, пламя погасло, и он отнес золото к себе в дом. Поэтому старшие братья согласились отдать царство младшему..."

Тут уж похоже, что всю эту явно сказочную историю Геродот склонен рассматривать как более или менее достоверную. Не верит он только в то, что родителями Таргитая были сам всемогущий Зевс и дочь реки Борисфена. А во все остальное, пожалуй, готов даже и поверить.

Но есть и другие, даже еще более явные примеры поразительной доверчивости и наивности Геродота, когда такие же сказочные, заведомо фантастические истории он излагает с полной серьезностью, не высказывая уже даже и тени сомнения в их абсолютной правдивости:

"Другие индийские племена, напротив, обитают вблизи области Пактики и ее главного города Каспатира... Это самое воинственное из индийских племен, и они уже умеют добывать золото. В их земле есть песчаная пустыня, и в песках ее водятся муравьи величиной почти с собаку, но меньше лисицы. Несколько таких муравьев, пойманных на охоте, есть у персидского царя. Муравьи эти роют себе норы под землей и выбрасывают оттуда наружу песок, так же как это делают и муравьи в Элладе, с которыми они очень схожи видом. Вырытый же ими песок - золотоносный, и за ним-то индийцы и отправляются в пустыню. Для этого каждый запрягает в ярмо трех верблюдов, по бокам - верблюдов-самцов, которые бегут рядом, как пристяжные, а в середине - самку-верблюдицу. На нее они и садятся, выбирая преимущественно спокойную, которая только что ожеребилась... Муравьи же тотчас, по запаху почуяв их, бросаются в погоню. Ведь ни одно животное не может сравниться с этими муравьями быстротой бега, так что если бы индийцы не успели опередить их (пока муравьи соберутся), то никто бы из них не уцелел. Так вот, верблюдов-самцов (те ведь бегут медленнее самок и скорее устают) они отвязывают в пути и оставляют муравьям (сначала одного, потом другого). Самки же, вспоминая оставленных дома жеребят, бегут без устали. Таким-то образом индийцы, по словам персов, добывают большую часть золота..."

Похоже, что мы уже получили вполне недвусмысленный ответ на вопрос, можно ли считать историю точной наукой. Хороша точная наука, отцом которой по сей день считается человек, не умевший отличить реальный факт от самой что ни на есть фантастической и даже довольно-таки нелепой басни!

Однако давайте вспомним, с чего начинали другие, уж бесспорно точные науки.

По сравнению с эпохой Геродота совсем недавно, всего лишь каких-нибудь семь-восемь веков тому назад, люди были уверены, что земля центр вселенной, а звезды вращаются вокруг нее.

Они верили, что под ногами у них мечутся грешники в геенне огненной, и, быть может, им даже мерещился порой серный дым преисподней, проникающий из какой-нибудь трещины в скале. Запрокинув голову, они созерцали над собою двенадцать сфер: сперва сферу стихий, охватывающую воздух и огонь, потом сферы Луны, Меркурия и Венеры, потом сферы Солнца, Марса, Юпитера и Сатурна, а потом незыблемую твердь, к которой, наподобие светильников, подвешены звезды. А там, дальше, за пределами видимого глазом, им представлялось девятое небо, куда возносились святые, хрустальный свод и, наконец, местопребывание блаженных - эмпирей, куда после смерти два ангела в белых одеждах уносят души праведников.

Эта уютная вселенная была до того проста, что ее изображали иногда всю целиком, в ее натуральном виде и в движении, на больших башенных часах, снабженных особым механизмом и раскрашенных.

Но настал час, и вся эта прекрасно организованная вселенная рухнула. Хрустальный свод небес разбился вдребезги, и перед людьми разверзлась бесконечность. Оказалось, что там, за планетами, не эмпирей праведников и ангелов, а черная бездна, тысячи миллионов солнц. И среди этой бесконечности миров наше бедное маленькое Солнце - всего лишь крохотный пузырек горящего газа, а Земля - микроскопический глиняный шарик, мчащийся в ледяном пространстве космоса.

По сравнению с прежней прочной, маленькой, уютной вселенной, центром которой была наша Земля, эта черная бездна устрашала, она наполняла душу ужасом. Ужасно было думать, что наша огромная, необъятная, до сих пор до конца нами не исследованная Земля, - всего лишь пылинка в бесконечных просторах вселенной.

Но еще ужаснее было то, что стройный, так ладно, так великолепно организованный космос вокруг нас сменился хаосом. Главным источником трепета, объявшего душу человека, была мысль даже не о бесконечности вселенной, а об отсутствии в ней порядка. Страшно было жить в мире, где нет никаких законов, где все случайно. Ужасна была вселенная, из которой навсегда исчезли гармония и целесообразность.

Но они не исчезли.

Явился человек, который понял, объяснил и даже исчислил законы, управляющие всей небесной механикой.

Тьма рассеялась. Снова стало светло. Человеку опять, казалось, на этот раз уже окончательно, стало ясно сложное устройство вселенной.

Английский поэт XVIII века сложил по этому поводу такое гордое двустишие:

Был этот мир глубокой тьмой окутан.

Да будет свет! И вот явился Ньютон.

Но минуло всего лишь каких-нибудь два столетия, и поэт нового, нынешнего века ехидно возразил своему давнему собрату:

Но сатана недолго ждал реванша.

Пришел Эйнштейн - и стало все, как раньше.

Стало все, как раньше, - это значит: блестящий театр мироздания снова погрузился во тьму с тех пор, как ошеломляющие открытия Альберта Эйнштейна полностью перевернули все привычные представления о мире, в котором мы живем.

В сравнении с этим новым, сегодняшним представлением о вселенной, которое после Эйнштейна стало господствующим в физике, вселенная Ньютона кажется едва ли не такой же уютной и ладной, как тот разлетевшийся вдребезги хрустальный небесный свод, в который верили средневековые астрологи. Ведь в ней, этой гармоничной и строгой ньютоновской вселенной, все происходило в соответствии с точными математическими законами. Она была устроена логично и просто, как хороший часовой механизм. Все будущее в ней строго зависело от всего прошедшего. При всей своей устрашающей необъятности эта добрая старая вселенная была компактна и прочна.

Вселенная Эйнштейна была совсем не такой.

Впрочем, дело было не в одном Эйнштейне. Начало нового, XX века было ознаменовано не одним, а многими научными потрясениями. Это была эпоха великих переворотов чуть ли не во всех науках. Все переворотилось и было поставлено с ног на голову: физика, химия, астрономия, даже точнейшая и древнейшая из всех наук - математика.

Все, что еще недавно казалось таким устоявшимся, незыблемо прочным, вдруг поплыло, стало зыбким, туманным. У ученых, в буквальном смысле этого слова, стала уходить почва из-под ног: первооснова всего сущего - атом стал вдруг дробиться на микрочастицы, таять, исчезать...

На фоне всех этих грандиозных событий история жила мирной, тихой, спокойной и ровной жизнью. По сравнению с сорвавшимися со своих якорей естественными науками она казалась теперь едва ли не самой прочной и устойчивой из всех сфер человеческого знания. Мир нашего прошлого был изучен едва ли не так же досконально, как поверхность Земли после эпохи Великих географических открытий.

Оказалось, что истины, установленные исторической наукой, куда более прочны и несомненны, чем все завоевания физики, химии, биологии, астрономии и математики, вместе взятые. Ведь любая естественнонаучная истина, как выяснилось нынче, относительна. Она отражает лишь сегодняшний, далеко не абсолютный уровень наших знаний о мире. По мере дальнейшего развития естественных наук каждая такая истина будет дополняться, обогащаться, а то и отменяться. И каждая такая перемена будет еще одним новым шагом, приближающим нас к постижению сути вещей и явлений.