Хультура речи - Страница 27

— С курятиной! — наобум говорю я и заслуживаю почетный первый кусок.

Людмила идет на кухню. А Путин... Ну, на то он и Путин, чтобы слышать не высказанное словами и отвечать на незаданные вопросы.

— Лично я не исключаю. Очень даже возможно. Слухи-то ходили потом, что вроде у него в одном зубе ампула была с ядом. Мгновенного действия. А ты кулем бухнулся, и за животики все схватились. В общем, на всякий случай тебе спасибо. За то, что... может быть... спас мне жизнь.

— Пожалуйста, Владим Владимыч. Мне это было легко.

— Вова, — говорит он, улыбаясь, — два раза.

— Вова... — говорю я, улыбаясь, — Во-о-ова...

Собака рядом шумно вздыхает. Ревниво косится. Для нее он — только Владим Владимыч. 

История относительно давняя. Хазанов тогда еще выступал, я ему соответственно писал монологи. Прихожу как-то раз в театр Эстрады. Сидим у него в кабинете, чего-то там про свои дела шепелявим. Вдруг заглядывает его помощник и говорит, что к нему на прием просится полковник киргизской армии. Хазанов удивляется, спрашивает, чего тому надо. Помощник говорит, что не знает, полковник хочет говорить только лично с Хазановым. Ну, ладно, лично так лично. Зови.

Открывается дверь, и заходит здоровенный, сильно пожилой мужчина в гражданской одежде и меховой шапке. И прямо с порога начинает вопить:

— Геннадий Викторович!!! Здравствуйте!!! Господи, уж и не думал, что смогу с вами встретиться! Трое суток добирался, денег ни копейки, устал, оголодал, портфель украли, Москвы не знаю! Товарищ Хазанов, дорогой, помогите! Вы хороший человек, вы всем помогаете, это все знают!

Хазанов осторожно так на него смотрит, пододвигает кресло.

— Вы садитесь, садитесь, пожалуйста. Чаю хотите?

— Нет! В вашем присутствии сидеть не могу! Геннадий Викторович! На вас вся надежда! Миленький, дорогой!

Я сижу пень пнем, молчу. Хазанову, видать, такая ситуация не в диковину, общается с пришедшим уверенно:

— Вас, наверно, обокрали в дороге? Вам денег нужно?

Мужчина шапку то снимет, то наденет, в глазах отчаяние, не говорит, а стонет:

— Да!!! Да!!! Обокрали! Всех нас обокрали, Геннадий Викторович! Все мы жертвы! Все мы пешки, и рубят нас как хотят! Страну развалили, армию развалили! Я, полковник, как последний бомж побираюсь!

Хазанов достает кошелек.

— Сколько вам нужно денег?

Мужчина смотрит на кошелек, на Хазанова. Рыдающим голосом говорит:

— Да не надо мне денег, Геннадий Викторыч! У нас армия хоть и киргизская, но зарплату офицерам худо-бедно дают. Не денег нам надо, дорогой вы мой, нет!

— А чего?

— Да понимаете... Матчасть у меня в полку... Один-единственный бэтээр на ходу был, и тот неделю назад сдох. Двигатель запороли. Мне бы клапана новые. И распредвал. Геннадий Викторович, Христом Богом... Вы ж влиятельный человек. Позвоните в Минобороны. Пусть братскую помощь окажут. Мы ж и ваши границы тоже ведь защищаем. Позвоните, а?

— Ну, хорошо, хорошо. Вы, пожалуйста, успокойтесь, садитесь. Давайте-ка немножко чайку. Располагайтесь, отдохните. Я сейчас попробую что-то сделать. А вы пока чайку горячего выпейте. Вот, познакомьтесь, это Женя Шестаков, мой писатель.

Хазанов берет телефонную трубку, а мужчина дико выпучивается на меня:

— Писатель?! Настоящий живой писатель?! Вы писатель?! Для Хазанова пишете?! Прямо сами?! — В очередной раз снимает шапку и прижимает к сердцу. Тянет здоровенную ручищу. Пожимает так, что я чуть не пукаю. — Елки зеленые, какой день! С какими людьми знакомлюсь! Геннадий Викторович! Женя! Ох, праздник-то сегодня какой! Не зря ехал, не зря! Детям расскажу, внукам!

Хазанов в трубку говорит:

— Это Хазанов... Да. Здравствуйте... Да. Понимаете, тут такое дело... В общем... Короче, мне срочно нужен новый двигатель для бэтээра. Можете достать?.. Что?.. Сейчас, минутку. Товарищ полковник, какая марка вашего бэтээра?

— БТР-60! Неужели дадут? Вот здорово! Геннадий Викторович, спасибо! Женя, спасибо!

И снова жмет мне руку. Так, что я не говорю, а пищу:

— Ой! Да мне-то за что?!

А он жмет и трясет. Не отпускает. У меня глаза на лоб лезут. А Хазанов в трубку говорит:

— И хорошо бы еще пулеметик. Крупнокалиберный. Если не трудно. Можно слегка подержанный. Да-да, театр оплатит. Да-да.

И только тут до меня доходит, какой я дятел. Два крутых артиста уделали меня, как грудного. Это Евгений Моргунов, светлая ему память, к Хазанову по делу пришел. А я, балбес, его не узнал. И они меня вдвоем как по нотам. 

Шифрин историю про Садальского рассказал. Садальский — это вихрь-антитеррор, когда сильно за воротник кинет. Вообще довольно адекватный, но в определенной алкогольной фазе кошмарный и невозможный.

Короче, приехал Шифрин на гастроли во Питер-град. Поселился в гостинице. Спит у себя в номере, время полпятого утра. Вдруг страшные удары в дверь. Тяжелыми тупыми предметами. Безостановочно, с постепенным наращиванием усилий. Сонный Шифрин выпадает из койки, бредет открывать. Там экстремально бухой Садальский и с ним какой-то пацаненок лет восьми. Садальский, отодвинув Фиму, вваливается в номер.

— Ну, цего ты тут? Спис, сто ли? Насол, бля, время... Ну, просыпайся давай, гости к тебе присли. Угоссяй давай. Водка есь?

— Блин, Стас! Какая водка?! Полпятого утра! У меня концерт сегодня! Ты что, совсем охерел?!

— Есё нет. Не полуцяеца никак. Но скоро, скоро... Цюцють осталось. Надо тока водоцьки накатить. Водка у тебя где?

Шифрин в трусах офонарело смотрит на пришедших, Садальский деловито шарится по номеру, пацаненок скромно стоит в прихожей, молчит.

— Водка где у тебя? В холодильнике?.. Нет, нету. Знацит, где-то цёплая стоит. Где? В скафу?.. Тозе нет. Ты ее, бля, где дерзыс? Под подуской, сто ль, пряцес?.. Нет, нету. А где? В цемодане?

— Да нет у меня водки!

— Не сути так со мной. Я гость. Низя гостю говорить, сто водки нет. Я обизусь и все тут на хер сломаю. Об тебя.

— Стас! Водки — нету!!!

— Бля... Какие страсные слова... И это ты мне, другу? Предатель. Ну давай тогда, предатель, хотя бы цяю попьем. Цяй есь? — И он опять бойко шарится по номеру, раскрывает шкапчики, находит чай, ставит кипятить воду.

Шифрин одевается, пытается проснуться, пацаненок молча разглядывает его и номер.

— Фу, цяй-то какой мелкий, куевый... Как больные гномы насрали. Сахар есь?

— Нет!!!

— Бля... Дозыли... Дазе у предателей цяй без сахара. На хера тогда предавать? И номер херовый. Хоросему бы артисту такой не дали.

— Нормальный номер! Это ты ненормальный! Приперся посередь ночи. Мальчика-то зачем привел?

— Эт Сорокин. Толковый пацан. Слыс, Сорокин, ты не стесняйся, проходи, садись. Цяй пить будес?

Пацаненок так же молча качает головой. Проходит, садится на диван.

— Фу, и стаканы немытые... И морда сонная. Недовольная. Ты сто, мне не рад, сто ли? Ну и я тебе не рад, иди в зопу. Цяй будес?

— Нет!

— Твое любимое слово, да? Ох и гад зе ты противный! А есё Сыфрин! Знала бы твоя публика, какой ты в зизни неинтересный... Скусный какой... Обыденный... Как геморрой после сорока... О! Вскипело. Нистяк, попьем сейцяс. Бля, ну и цвет... Не цяй, а посмертный анализ моци дистрофика...

Шифрин стоит, чешет в затылке, не зная, что делать. А Садальский по-хозяйски шарится по номеру, пьет чай и разговаривает с пацаном.

— Будь как дома, Сорокин. Не стесняйся. Ты, Сорокин, мой друг, и Сыфрин тебе теперь тозе друг. Поговори с ним. Пообсяйся. Он вообсе музык нормальный, просто сегодня цего-то трезвый. Слыс, Сорокин, а цифир будес?

Пацаненок снова качает головой. Потом вдруг кладет ногу на ногу, достает сигарету и закуривает. Тут Шифрин не выдерживает:

— Мальчик, блин! А тебе не рано курить?

И только тут выясняется, что это не пацан, а шестидесятилетний лилипут, с которым пьяный Садальский всего час назад познакомился на каком-то пустынном мосту удивительного города Петербурга.