Хультура речи - Страница 19

Осенью 1982 года Леонид Ильич умер от тяжелого приступа старости, и на некоторое время страна осталась без руководства, если не считать таковым двух древних сморщенных дедушек, один из которых даже думать мог только с помощью электрического прибора, а другого без всякого смущения еще живого возили работать в Кремль на лафете.

Наконец, в 1985 году у руля власти встал прошедший длинный путь от помощника тамады до Нобелевского лауреата в области разговорного жанра энергичный Михаил Сергеевич Горбачев. Часто отвлекаясь на уличные экспромты перед всегда готовым посмеяться народом, этот самый ласковый из генеральных секретарей иногда забывал поставить на сигнализацию тронный зал. В результате чего и проснулся однажды политическим выкидышем и горьким идеологическим сиротой. А вся власть необъяснимым образом оказалась в руках крепко выпившего, но весьма уверенно стоявшего на танке мужчины. Который, попирая нетрезвой ногой голову командира, широким жестом даровал народам со своего плеча такую шикарную свободу, что те, разорвав на кусочки, тут же принялись толкать ее иностранцам.

Моментально сократившись из одной шестой части суши до одной седьмой, страна почувствовала себя униженной и принялась бросать яйца в зубчатые стены самого крупного на ее территории вытрезвителя. Временно очухавшийся Борис Николаевич Ельцин последовательно вспомнил свои имя, отчество и фамилию и с восьмой попытки довольно грамотно начертал их на бланке добровольного отречения.

На смену же ему пришел Владимир Николаевич Пукин, он же Вадим Путятович Букин, он же Карл Вовенцоллерн, он же Вовганг Амадей Пуцарт — абсолютно неизвестный даже в самых узких кругах, сверхзасекреченный советский разведчик глубокого залегания. Настоящее имя которого — Владимир Владимирович Путин — стало известно только в торжественную минуту опускания выборных бюллетеней в урны. И история правления которого еще ждет своего детального описания... 

В 1957 году наиболее умным из советских ученых было дано секретное задание особой важности — построить космическую ракету-носитель, внешне не отличимую от Спасской башни Кремля. Несмотря на большую сложность, проект в довольно короткие сроки был реализован, ракета успешно испытана и запущена в серийное производство.

Глухой темной ночью Спасскую башню тихо взорвали с помощью специальной бесшумной взрывчатки и на ее место установили аккуратно покрашенную, с заведенными курантами, новенькую ракету. К этому времени был уже сформирован и проходил интенсивные тренировки первый в мире отряд космонавтов, состоявший из взвода летчиков и стаи собак. Сначала с Байконура в примитивных неотапливаемых ракетах полетели в космос собаки — Лайка, Белка и Стрелка. Их задачей было подняться на околоземную орбиту и нажать носом кнопку, раскрывающую солнечные батареи. После чего ракета начинала отапливаться электричеством, и при помощи телекамеры ученые гораздо более долгое время могли наблюдать их агонию.

Вскоре после этого настал черед летчиков. Первый полет человека в космос рассматривался как небывалая пропагандистская акция, именно поэтому советский космонавт должен был взлететь с территории Кремля на Спасской башне-ракете, исполняя во время набора высоты государственный гимн, а во время спуска, в случае нештатной ситуации — мужественную песню «Варяг». Юрий Алексеевич Гагарин был выбран кандидатом №1 не только из-за своей знаменитой улыбки, на целых 12 пунктов превосходившей улыбку Кеннеди, но и из-за того, что при тайном отрядном голосовании очень любившие его оставшиеся собаки с радостью отдали ему свои голоса.

Однако весной 1960 года, буквально накануне старта, программа была закрыта. Специалисты Министерства Культуры Машиностроения после всестороннего анализа пришли к выводу, что бой курантов в безвоздушном пространстве не будет никому слышен, а работа мощных стартовых двигателей может привести к обрушению правительственных зданий и, как следствие, к преждевременному падению Советской власти.

Поэтому Гагарин полетел через год с Байконура в обыкновенной неотапливаемой ракете. И пел «Бесаме мучо». Просто для того, чтоб согреться. 

Победа, победа... Два людоеда подрались тысячу лет назад. И два твоих прадеда, два моих деда, теряя руки, из ада в ад, теряя ноги, по Смоленской дороге по старой топали на восход, потом обратно. «...и славы ратной достигли, как грится, не посрамили! Да здравствует этот... бля... во всем мире... солоночку передайте! А вы, в платочках, тишей рыдайте. В стороночке и не группой. А вы, грудастые, идите рожайте. И постарайтесь крупных. Чтоб сразу в гвардию. Чтоб леопардию, в смысле, тигру вражьему руками башню бы отрывали... ик! хули вы передали? это перечница...»

А копеечница — это бабка, ждущая, когда выпьют. Давно откричала болотной выпью, отплакала, невернувшихся схоронила, на стенке фото братской могилой четыре штуки, были бы внуки, они б спросили, бабушка, кто вот эти четыле...

«Это Иван. Почасту был пьян, ходил враскоряку, сидел за драку, с Галей жил по второму браку, их в атаку горстку оставшуюся подняли, я письмо читала у Гали, сам писал, да послал не сам, дырка красная, девять грамм.

А это Федор. Федя мой. Помню, пару ведер несу домой, а он маленький, дайте, маменька, помогу, а сам ростом с мою ногу, тяжело, а все ж таки ни гу-гу, несет, в сорок третьем, под новый год, шальным снарядом, с окопом рядом, говорят, ходил за водой с канистрой, тишина была, и вдруг выстрел.

А это Андрей. Все морей хотел повидать да чаек, да в танкисты послал начальник, да в танкистах не ездят долго, не «волга», до госпиталя дожил, на столе прям руки ему сложил хирург, Бранденбург, в самом уже конце, а я только что об отце такую же получила, выла.

А это Степан. Первый мой и последний. Буду, говорит, дед столетний, я те, бабке, вдую ишо на старческий посошок, сыновей народим мешок и дочек полный кулечек, ты давай-ка спрячь свой платочек, живы мы и целы пока, четыре жилистых мужика, батя с сынами, не беги с нами, не смеши знамя, не плачь, любаня моя, не плачь, мы вернемся все, будет черный грач ходить по вспаханной полосе, и четыре шапки будут висеть, мы вернемся все по ночной росе, поплачь, любаня моя, поплачь и гляди на нас, здесь мы все в анфас — Иван, Федор, Андрей, Степан, налей за нас которому, кто не пьян...» 

Возле площади, на полянке, догорали, коптили танки, догорали хэбэ, портянки, и валялись, как после пьянки, пацаны короткой войны, никому уже не нужны, ничему уже не верны, невернувшиеся сыны. Их безумные встретят мамки, их затянут в черные рамки, их опустят в сырые ямки возле площади, на полянке. И от площади той до этой будут зимы ходить и лета, будет холодно и нагрето. И забыто. Что кто-то где-то... 

Хо-о-о, да ты, Мишка, смеесся надо мной! Ну како оно на хрен теперь здоровье! Оно теперь, Мишка, тако здоровье, что дыши, не дыши — один хрен, на живого-то не похож. Я ить, Мишка, знашь, каких годов-то? Хо-о-о... Наклонись, чо скажу. Старый я, Мишк. Мамонта — вот как тебя видел... Да чо ж я врать-то те буду! Хо! Я, Мишк, из дудки не стреляю, кошку не запрягаю и против ветра не вру. Говорю мамонта, значит, мамонта. Настояшшего. С рогами... А кто сказал «на лбу»? Конечно, во рту. Бивни, да! Полный рот, в три ряда, все коренные. Эти мамонты — это ж раньше обычное дело было. В стары-то времена. Ить они тут раньше такими кучами рыскали — хрен сошшиташь. Да и шшитать-то мы тогда не умели. Дикие ж были. Эти... практикантропы! Не умели шшитать. Ну, рази тока до двух. Когда охотились. Два раза ему в башню дубиной хряснешь — и все, готовенький. Тока шшупальцы по земле бьют. Хоботы, да, хоботы! Тока сиди да пельмени с его лепи. Здоровые с его пельмени-то получались! Скусныи-и-и... Бывало, от так с охоты придешь, в пешшеру-то постучисся, мамонта им в окошку покажешь — ох уж они и рады! Цельный месяц потом жарют, парют, пируют, дришшут... Благодать!.. А? Чего?.. Бабы? А как жа! Сам посуди — мамонта стрескали, у костра обогрелись, шкуры поскидали — так сразу ж видно, кто кому чего должен. Размножались, конечно. У нас все, кто не охотился, беременные ходили. Эх, Мишка, да кабы не мы тогда — хрен бы вам теперь, а не население! Впятером бы щас по лесам аукались. Кабы мы тогда сверх плана-то не рожали. Скорые-то помощи-то не ездили! Все сами. Одна рожат, друга складыват. Пацаны направо, девки налево. С утра ушел на охоту, вернулся — а там на кажну титьку уже их пятеро. Ребенков. Детских. Дров поколоть вышел, вернулся — ишо четыре! Одне пишшат, други прыгают, третти уже курить начали. А ить я же, Мишок, соплеменник-то не простой был. Вождь! У меня стока жен было — кольцы некуда одевать! Мамонтов не натаскаесся всех кормить. Как с охоты приду, как с ими со всеми враз отдохну, как они все враз родят — ужас! В смысле, благодать. В смысле, короче, без дела-то не сидели, людей родили, мамонтов извели, порох придумали, алфавит, брагу, компас, водку, бумагу, пиво, колесо и стакан... Как? Чего говоришь? Ты мне в тую уху-то говори. Котора больше... Да не, слышут-то одинаково, понимают по-разному. Эту я уху-то об лед приморозил... Почему пьяный? Трезвый. Кто ж тебе зимой на рыбалке пить будет! Это ж дело-то сурьезное — рыбу ловить. Динамитом. Ну, перед рыбалкой, конечно, выпили. Но мы ж тогда не знали, что рыбачить-то будем! Просто костерок развели погреться. На льду. Из яшшиков. Это на яшшике Серега первый-то прочитал, надпись-то эту. Первый и убежал. Там же тока с одной стороны написано, вот мы и не побегли. Чо, думаем, он бежит? А он, хрень такая, сам-то убег, а нам-то чо крикнул? «Ложись!» Мы и лёгли. Тут-то уж и я прочитал. «Ди-на-мит». Ха-на. Стелите гроб, я спать пришел. Кто играет с динамитом, тот домой придет убитым. Хха-га!.. А?.. Да полно! Да его там в яшшиках больше, чем леду в речке! Я ишо Сереге-то кривому — он тогда ишо прямой был — сказать-то ишо хотел: почто так-то, откуда ж стока взялось-то, пусты ж яшшики-т были! Это ж нас щас с троих мушкетеров семерых гномов сделает! Это ж ледоход пополам с рыбой будет! Это ж с каких яиц нам така радость вылупилась!.. О-о-ох, на хрена ж я так долго-то говорил?.. Время-то потерял. Хоть на карачках, а куда-нибудь бы отбег... Как оно, Мишечка ты мой, шваркнуло!.. Как оно хренануло!.. Как меня вверьх кармашкими-то подбросило — аж всего сплюшшило! Аж чуть форму содержаньем не замарал. Сосверху наземь обоими полушарьими звезданулся... Хо-о-о... Матерь Божия, на кого похожий я! Губы рваны, нос толченый, брюки насмерть промочены! Ножки гнуты, жопки пнуты, крылья в валенки обуты! На дворе трава, на траве дрова, на дровах бровями драная братва! Хха-га!.. А?.. Да не, сильно-то не покалечило. Так, из ненужного поотрывало кой-чо. Борода в основном погибла. Хороша борода была, новая. В смысле, длинная. От отца осталась. В смысле, у его така же была. В общем, Миня, с рыбалки я прямо в больницу и загремел. А врачи-то в отпуску все! А сестра-то не понимат ни хрена! Так и говорит: не понимаю, грит, ни хрена — то ли мертвый, то ли живой. Я говорю: дура, ежли б я мертвый был, рази же я бы тебя шшипал? И шшипаю. За мясо. Она в крык. А там у ей рядом в палате участковый лежал. Голый. Дружили они с им. Организьмами. Так прямо голый-то забегает и как свистнет мне! В свисток. Я аж с каталки выпал. На весы. Смотрю — шестьдесят четыре кило. А где, говорю, сволочи, ишо три?! И тут он мне сзади рукояткими-то своими ка-а-ак... Как? Ты громче-то говори. У меня ить тут в ухе-то... эта... как ее... да ну пуля в ухе застряла! С войны ишо... А ка-а-ак жа! Ххо-го-о! Конечно. Да ты ишо от такой от был, када я уже с финнами-т воевал. Во Вьетнаме. Да-а-а. У меня медалей знашь скока? Вот ежли все враз одену — земля не держит. Тока на лыжах, да. Мне ишо этот-то... кто.. Суворов! Михайла Кутузыч. Федералиссимус. Говорит: и откуда, грит, у вас, товарищ старший гусар, стока-то медалей? Всем же поровну начисляли! Ага. Ить мы же с им... с кем.. с Буденновым! Мы же с им на одной тачанке за пять лет четыре войны прошли! Значит, вот, две с немцами... одна с финнами... и одна с канадцами! На выезде. Ххо-о... Как, бывало, всей дружиной на лед-то выйдем, как на их глянем — так они со страху и провалются! Под лед. Вместе с клюшкими. А я ж им тогда ишо говорил: вот кто, говорю, из вас, стерьвы, с мячом к нам придет... с кожаным... тому по шайбе! Хха-га! Меня ихние вратари знашь как боялись! Я ж небритый играл. В немецкой каске. Поддатый. Боялись они меня. Помню, как-то за раз пять голов забил. Тоись все ихнее поголовье, како на лед вышло. Тока они драться — я клюшку выбросил и всех пятерых забил. Лбом. Чтоб не дрались... Ково?.. Как?.. Да ты с той стороны зайди, у меня в той ухе ваты меньше... Как зачем? Ну ты странный! Зачем... Ну ты же окны на зиму затыкашь?.. Ну! А я и окны, и ухи. Чтобы ни в те, ни в други не дуло. Чтоб сопливая простуда ни туда и ни оттуда! Хха-га!.. Ох, да ладно, пойду. Залялякался тут с тобой. С болтуном. Пора мне. У меня ж она в стайке некормленая стоит. Старуха-т моя... Ась?.. Да дверь, понимашь, заклинило, никак вылезти не могет. Я вот за Серегой пошел, кузнецом. А ты меня тут заболтал посередь дела! Артист... Прямо хоть прятайся от тебя. Все бы тебе у людей время отымать. Все шутки тебе. Ты вот сам-то соображашь, чего в телевизоре-то городишь? Прям иногда такую охренею несешь — мухи крошкими давятся! Ну, все. Счастливо тебе. Пойду. Ослобоню ее. А то, не дай бог, оскотинится там, с козой-то. На тот год приедешь — заходь. Рады будем. Давай, счастливо, ага. Стой! А то, может, пока моя взапертях, сегодня порадоваемся? У меня есть. Литра три. На кедровых орехах настаивал. Правда, с мышиными пополам... Не будешь? А ну и правильно, не кажный же день нам с тобой с крыльца падать... Как не падал? А с кем же мы упали-т? А, ну ладно, прошшевай покудова. До свидания, значит. С тобой. Мы ить с тобой скока теперь не увидимся? Полгода? Год?.. Ни хрена себе... Я грю, ни хрена себе, грохотает-то как! Слышишь? В дверь-то она стучит. Ну, конечно, скушно ж ей там с козой-то. О чем с ей говорить-то, с козой? О козлах, что ли? Пойду счас, Серегу-т приведу. Он здоровый, откроет. Ему это раз плюнуть, оглоеду... Да не, не надо, сами управимся, кака беда-то. Серегу позову. Х-ху-у, здоровый лось! Рубаха у его знашь кака? Вот ежли не застегивать — на твою машину как раз. Здоровый он у нас, Сергун. Спортсмен. На пианине одним пальцем четыре клавиши жмет. Ну, значит, прошшевай, Михаил... Да говорю тебе, сами справимся! Ишь — стучит-то тихо уже. Просто так уже, из чувства ритму. Ладно, пока. Доброго здоровья тебе. Чтоб оно там тебе успехов! Чтобы популярность карьеры положительная была. В смысле денег. На будущий год тебя ждем. Или прямо щас прям пошли... А?.. Как?.. Торописся? Ну-ну, иди-иди, говорун. Давай, ага. Слышь, чо, Мишк! Я ей щас скажу, что тебя встренул, дак она рада будет! Ей же там долго ишо сидеть. Пока Серегу найду. Мишк! Успеху тебе! Как ишо будешь — зайди! Обязательно. Ить мы чо... мы тебя это... очень.