Худловары - Страница 2

Я сел к компу. И услышал, как далекие мокрецы потирают лапы, предчувствуя, что сейчас они снова поимеют мой мозг. Что же делать?

И тут я вспомнил. Память – отличная штука, когда она не внешняя. Я знаю, как обломать гребаных пришельцев.

Десять лет назад я видел инопланетян. В тот день стояла моя любимая погода. Знаете, бывают такие застывшие питерские деньки: солнца нету, но и не очень пасмурно, и не жарко вроде, и не холодно. Дождя нету, но как будто вот-вот пойдет, легкий такой, кислотный, на радость всем любителям LSD. И вообще как будто осень, хотя на самом деле весна. Такой вот прозрачный, промежуточный день. В такие дни и восприятие реальности какое-то сдвинутое.

В один из таких дней в городе Моргантаун, штат Западная Вирджиния, я встретил инопланетян. Высадились они в университетском кампусе, но первую пару я заметил еще в начале Хай-стрит, за восемь кварталов до Юниверсити-авеню. Инопланетяне стояли на всех углах, парами. Они были одеты в очень чистые белые рубашки и очень черные костюмы. В руках держали зеленые книжечки.

Не то чтобы они очень навязывались. Но весь их уверенный, неземной вид как бы говорил: «Не возьмешь книжечку – разбомбим вашу Чечню к ебеням!». Я прошел три квартала, выдерживая такое давление. Это было непросто: черно-белые пары с зелеными книжечками стояли на всех углах. Мозг мой работал на пределе… и наконец родилось решение!

Я взял книжечку. Но открывать не стал, а с идиотской улыбкой и книжечкой в руке пошел дальше. Остальные инопланетяне, видя, что у меня уже есть книжечка, улыбались и не давили на меня больше.

На лекцию я пришел с опозданием в десять минут. В тот день мы многих не досчитались. Зеленую книжечку я так и не читал – хотя однажды, приняв множество мер безопасности, открыл ее на задней странице. Это была гидеоновская Библия.

Позже, в Москве, знакомый рассказал мне, что ему тоже однажды удалось обмануть инопланетян. И не только обмануть, но и получить с этого личное удовольствие.

Он в тот день поехал в метро. Для конспирации ему пришлось взять с собой одну книжку в оранжевой обложке: в метро, как известно, с большим подозрением относятся к людям без книжек. И вот мой приятель стоит себе на перроне, ждет поезда, книжка оранжевая в руке. Вдруг подходит к нему девушка небесной красоты и говорит человеческим голосом: «Чего это ты здесь стоишь? Наши все уже собрались!» Потом берет его под белы руки и ведет в другой конец платформы. А там – целый палисадник девушек небесной красоты. И все с книжками в оранжевой обложке. Сбор фанатов Макса Фрая. И мой приятель таким путем узнал, что Макс Фрай – это не только ценная книга, но и три-четыре…

Короче, способы есть. Гребаные пришельцы не получат мой мозг. Я использую трюк, который придумал сто двадцать лет назад Луи Пастер. Это он назвал вирусы «главным врагом человека». А еще он заметил, что если взять дохлого микроба, это организму не повредит, зато поможет выработать защиту против живой заразы того же сорта. 1885 год, первая вакцина против бешенства.

Я сделаю то же самое. Не буду писать ничего нового. Просто открою старые дневники и вытащу оттуда все, что нужно. Всех своих дурманных вибрионов литературной болезни.

Может быть, от этой прививки у вас закружится голова или зачешется в неожиданном месте. Может, вас даже стошнит. Не ссыте, так и надо. Сладкие леденцы в награду тоже будут.

Да, и вот еще что. Обычно в начале книги ставят такую странную фразу – мол, все упомянутые персонажи вымышлены. Не понимаю, зачем это? И так ясно, что все герои книг вымышлены. Сейчас, когда я пишу эти строчки, в моей квартире никого нет. Ну, если не считать вон того таракана, который вылез из телефона и ползет к пакету из-под печенья. Я дописываю абзац, а он тем временем набрасывается на крошки. Но оттого, что я называю в тексте чье-то имя, в комнате не становится больше народу. И тараканов не прибавляется. Даже печенья не прибавляется. Конечно, все вымышлено. А как же иначе?

Так что если у вас возникнет ощущение, будто персонаж из книги и какой-то реальный человек – одно и то же лицо, помните: это верный признак болезни. Той самой, от которой вас может спасти моя история.

Если сами вы не из Питера и вздумали найти в этом городе университет, вас могут обмануть. Вам скажут, что университет – это кучка облезлых зданий, к которым тянет руку медный Петр на прямоходящей лошади с другой стороны Невы. Точнее говоря, указывает он на каменного Михайлу Ломоносова, сидящего на Васильевском острове с блаженной рожей студента, который только что прокомпостировал в трамвае свою повестку из военкомата. А то, что находится за спиной великого Михайлы, и есть университет, скажут вам.

Это и будет обман. За спиной памятника располагаются только факультеты неестественных наук. А правильная, естественно-научная половина универа, находится в экологически-чистом Петергофе. Именно туда устремлен просветленный взгляд Ломоносова, который повернулся задницей к историческому факу.

Но из города этого не увидишь – далековато. Зато с платформы Старого Петергофа при хорошей погоде уже можно разглядеть высотки общаг. Идти до них еще полчаса – высокое всегда кажется ближе, чем на самом деле.

В общаге номер 12 нужно подняться на 8-й этаж и дойти по центральному коридору до последней двери направо. На двери увидите цифру 92, а под ней – мраморную табличку с моим портретом и надписью золотыми буквами.

Вру, вру. Нету там никакой таблички. Их всегда размещают не там, где надо. Пишут на каком-нибудь доме: «Здесь в таком-то году родился великий русский писатель». Что за бред? Никто никогда не рождается великим русским писателем. Есть, конечно, астрология – но я больше верю в земные связи. Скажем, сам я родился за два месяца до того, как умер Джим Моррисон. Он был страшно чувствительным человеком. Он мог слышать неслышные песни бабочек и голоса людей через океан. Вот почему мне кажется, что он умер только из-за того, что услышал этот ужасный, ужасный крик, когда моя беззаботная мама уронила меня на кафельный пол в нашей ванной – я тоже всегда был страшно чувствительным человеком. Но это еще не делает из человека писателя.

А бывают и посмешнее таблички. Город Чудово, где я провел детство, известен тем, что именно там великий поэт Некрасов похоронил свою любимую собаку Кадо. К этой табличке на собачьей могилке регулярно водят школьников. Но реальной истории им не рассказывают. История же такова.

Однажды Некрасов со своей второй женой пошел на охоту. Вот идет он по лесу, постреливает разных птиц, и вдруг видит: кусты трясутся. «Ага, – думает Некрасов, – так вот ты где, моя вторая жена». Да как саданет по кустам с двух стволов! А там была любимая собака. Погоревал Некрасов три дня, а потом купил еще трех борзых и пошел писать книжки о страданиях русского народа.

Само собой, биографы потом все подчистили. Якобы это жена собаку застрелила, а Некрасов с ней три дня не разговаривал. Но суть не меняется: даже зверское убийство маленьких животных не делает из человека писателя.

И нет никакой таблички на той двери, за которой я сошел с пути истинного на путь печатного слова. Да и внутри все наверняка точно так же, как раньше. Те же голые стены цвета плесени на помидорах, деревянный шкаф-инвалид, стол с обгрызенными углами. Те же пружинные кровати, над каждой – свой плакат с рок-группой или голыми бабами.

И такие же четыре раздолбая на кроватях, как тогда.

Явление печатной машинки Серж Белец окружил большим пафосом. Естественно, он принес ее не для того, чтобы печатать собственные творения. Ни в коем случае, как вы могли подумать такое, циничные мудаки! Он принес ее, чтобы перепечать Нечто Великое. Нечто, Чего Просто Так Не Достанешь. Ну ладно, не только себе. Он и вам, циничным мудакам, напечатает. Благо в машинку можно заправить сразу четыре листа с копирками.