Хрононавигаторы - Страница 79

– Очень хорошо, – сказал Кнудсен. – Допустим, мы приняли твою концепцию аморальности бессмертия. И допустим, твое красноречие покорит и Ватуту, и всех его Бессмертных. Но как тогда внедрить у них это смертное существование со всеми его прелестями – любовью, заботой о продлении рода, украшениями быта? Имеешь конкретные идеи по этой части?

– Об этом пока не думал.

– Напрасно. У меня подозрение, что если рангуны и примут твои идеи об осмысленном существовании, то не согласятся со средствами, какие ты придумаешь.

– Я еще ничего не придумал.

– Зато я думал за тебя.

– Ты знал, что я хочу предложить?

– Догадывался, скажем так.

– Как ты мог догадываться?

– Думал о том же, о чем думал ты!

– И дошел до тех же выводов?

– Не дошел, а меня довели. Я разговаривал с природой.

– У тебя есть способ непосредственного общения со всей природой?

– Не со всей природой, а с ее полномочным представителем.

– Кто же этот полномочный представитель природы?

– Можешь посмотреть на него.

Кнудсен указал на Асмодея. Радость и смущение – для человекообразности – были порознь внедрены в сознание Асмодея. Но радостное смущение не было запрограммировано, он дошел до такого чувства собственным усилием. И ухмылку на его лице можно было назвать только радостно-смущенной. В отличие от киборга, капитан хронолета выглядел серьезным и хмурым. Бах воскликнул:

– Ожидаю чрезвычайных известий! Верно, Анатолий?

– Верно, Миша. Иначе как чрезвычайными не назвать те сведения, какие принес Асмодей из своего побега от хавронов. Спасаясь от них, он ускользнул не в фазовое время, что было бы проще, а унырнул в будущее. И по запарке оказался в далеком «потом». Что он там увидел, я переведу на экран. Асмодей, садись в демонстрационное кресло. Сосредоточься на выдаче картин, а комментировать буду я.

Демонстрационное кресло помещалось в нише салона. Кнудсен выкатил его на середину.

– Первая картина на экране, – сказал Кнудсен.

Это было сражение киборга с хавронами. В сторонке, в поле бокового зрения Асмодея, промелькнул Аркадий с Саланой на руках, рядом торопился Уве Ланна. На Асмодея наседали хавроны, он отбивался – экран полосовали выбросы пламени изо рта ящера; падали, воя и извиваясь, лохматые солдаты. Потом взметнулся сорванный резонатором спинной гребень и, трепеща и содрогаясь в остаточной вибрации, покатился по земле. За гребнем посыпались другие части оболочки ящера. Пламя и дым ослабели. На экран вырвалась свирепая морда Клаппы – осатаневший хаврон пошел на единоличную схватку с киборгом. Картину затянуло туманом, в тумане сновали темные силуэты.

Кнудсен прокомментировал первую картину:

– Асмодей понял, что хавронов не одолеть, что Аркадий с дилонами успел убежать далеко в лес и что надо теперь бежать самому. Обычный побег в пространстве исключался. Асмодей повернул регулятор хрономоторчика на предел, но выскользнул, как я уже говорил, не в боковое время, а прямиком в грядущее. Посмотрите, что он там увидел.

Асмодей удирал не только во времени, но и в пространстве – мир на экране пустился в ошалелый пространственно-временной танец. Леса вырастали и рушились, в лесах бежали, как живые, реки – они бросались то вправо, то влево, вдруг пересыхали, вдруг набухали сверх берегов. Одна гора, оставаясь на своем месте, внезапно побежала за другой горой, та тоже стояла на месте и тоже бежала. Горы были невысокие, остроголовые – скорее крупные скалы, чем горы; их некогда выперло из недр, они держались подошвами в недрах – и вместе с тем непостижимо неслись по экрану вместе с державшей их почвой. Одна из гор догнала другую, рухнула на нее – взрыва не было, грохот не прозвучал, только мириады камней заполнили весь экран. Мария отшатнулась, в лицо ей метнулась глыба, но, не долетев, пропала. Мир путался в самом себе, расшвыривал и судорожно захватывал все, чем был: леса, горы, небо, реки, даже светила – одна Гаруна бледнела и терялась, падая за горизонт, другая увеличивалась и накалялась – с экрана повеяло жаром. Мария прикрыла рукой лицо, Аркадий что-то пробормотал, Бах вскрикнул.

– Тысячи лет истории планеты, сконцентрированные в минуты хронобега Асмодея, – прокомментировал Кнудсен. – Сейчас Асмодей впадает в ужас, что забрался чрезмерно далеко, и пытается затормозить бег времени. Картина третья. Полюбуйтесь, что ждет Дилону через два или три тысячелетия.

Экран уже не показывал ошалелый бег изменений во времени, теперь мир менялся в пространстве. Асмодей проносился на экране над городом дилонов. Груда обломков чернела там, где он когда-то высился. Ни одного дилона не виднелось среди обломков, только в сторонке от бывшего города темнело нагромождение предметов. Асмодей устремился к нему – горка мертвецов, трупы, одни трупы. Собрание мертвых тел унеслось в сторону – киборг бежал из страны дилонов.

– Картина четвертая: рангуны, – сказал Кнудсен.

Рангунов тоже не было. Не было и города с попеременно возводимыми и разрушаемыми зданиями – такая же груда развалин, что и у дилонов. В восемь глаз всматривались хронавты в мертвую площадку в горах, где в прошлом так шумно сновали лохматые обезьяноподобные хавроны, смиренно плелись пленные работяги дилоны, важно вышагивали на журавлиных ногах бочкообразные рангуны. В сторонке от погибшего города мелькнула какая-то фигурка, Асмодей устремился к ней. У голубого великана-дерева сидел рангун, он скорбно взирал на них. Такого рангуна не могло быть, он был очень стар – еще ни одного старика не встречали люди среди Бессмертных. Все запертые сейчас в хронолете были в цветущем возрасте: кто просто юн, кто уже в зрелой поре – ни одного ребенка, ни одного старца. У ног старика, на земле, высветились две фигурки – ребенок, раскинувший ручки, и второй старец, много дряхлей первого. Оба были еще живы, еще слабо шевелились, но смерть уже вцепилась в них – и ребенок и старец замирали. Живой старик плакал, тряся седой головой.

– Как похож этот ребенок на Ватуту! – воскликнула Мария.

– А плачущий старец – копия Кагулы, Бессмертного № 29, моего, смею думать, доброго друга среди рангунов, – сказал Бах. – Но как он чертовски постарел! Просто безмерно стар! А кто все же третий? Во время суда надо мной присутствовали все Бессмертные – ни один не похож на умирающего старика. И на тех, кто сейчас на корабле, не похож.