Хроники разрушенного берега - Страница 6

И хлопнул себя по щеке, убив ещё два десятка кровососов.

Командир нашёл в грузе медикаментов несколько индивидуальных медицинских пакетов, пошарил в фюзеляже, отбил от какого-то ящика какие-то досочки и сгородил Слепцову на руку примитивную шину.

– В общем, я на «Черский» не пойду, – категорически заявил Слепцов.

Ему не возражали.

– И вам особо не советую, – продолжил он.

– Это почему? – повернулся командир.

Авиаторы уже вытащили из самолёта десяток банок американской тушёнки («второй фронт», как её называли по всему Советскому Союзу в то время), три из них вскрыли и подкреплялись.

– Потому что жратва, – сказал Слепцов. – Потому что последняя радиосвязь у нас была неподалёку отсюда и нас совершенно точно будут искать. Потому что тундра перед Черским – это не тундра, а всякие бугры и увалы, а между ними озёра и протоки. И много кочек. Да и комары в низине сожрут гораздо вернее, чем наверху.

– Ну, ладно, предположим, найдут нас с воздуха, – согласился командир. – Но я не вижу, как здесь рядом можно сесть. Даже озера приличного не видать.

– А ты куда садиться собирался? На соседнюю реку – протоку Анюя? Вот подождём, когда нас обнаружат, и покажем им знаками, куда двигать: здесь это рядом, километров шесть всего. За три часа доберёмся.

– Слышь, Серёг, – улыбнулся командир. – Мы за два дня доберёмся до «Черского», отправим за тобой самолёт. Вот тогда ты туда и потопаешь. Жри свою тушёнку, здоровей. А мы двинем…

Залез в кабину и протянул Слепцову кобуру с пистолетом ТТ.

– Это от медведей. Говорят, здесь водятся. Бывай, брат!

Лётчики собрались, увязали свои бушлаты и личные вещи в узлы, добавили в эти узлы некоторое количество сухарей и тушёнки, кружки. Спальные мешки брать не стали.

– Тепло ещё, – объяснил командир. – Пока дойдём – взопреем. И так по этим кочкам идти задолбаемся.

– Лучше б вы никуда не шли, – заметил ещё раз Слепцов. – Это вам кажется, что шестьдесят километров – это раз-два, и тама. Вы ж здесь по кочкам никуда далеко не ходили. А кроме кочек здесь увал на увале, вверх-вниз, вверх-вниз, да и озёр с протоками чёрт-те сколько поразбросано. Их все обходить надо, так что там, где у тебя шестьдесят километров кажется, получатся все сто двадцать.

– Да ладно, – махнул рукой командир. – Молодые, здоровые. Хоть пешком пройдёмся… Ты как сам-то? Одной рукой справишься?

Слепцов только махнул здоровой.

Командир со штурманом покинули место катастрофы.

Бортмеханик Слепцов остался ждать помощи.

Что было известно Слепцову совершенно точно – что ему нужен покой. Поэтому он натащил в кабину консервов, примус, нацедил из ближайшей мочажины воды. Вода была цвета плохо заваренного чая, и в ней плавали остатки каких-то тундровых растений. Слепцов заварил в ней настоящий чай, размешал сахар, выпил и попытался заснуть.

Спать мешали комары. Здесь было кошмарное количество комаров, миллионы… Уснуть можно было, только зарывшись с головой в спальник. Но в верблюжьем спальнике было жарко, а комары, казалось, были способны просачиваться даже в микроскопические щели.

Ночью комары пропали, а по плексигласу кабины настойчиво застучал мелкий тундровый дождь. Становилось прохладно. Природа вовремя напоминала про скорый снег, который в Заполярье мог запросто выпасть и в конце августа.

Три следующих дня для Слепцова прошли довольно нелегко: рука распухла, ходить за водой было очень тяжело. Из медикаментов в наличии были йод, аспирин и мазь Вишневского; аспирин он поглощал в больших количествах, а что делать со всем остальным – особого понятия не имел. Подружился с тундровыми сусликами-евражками, они жили среди камней и насторожённо поцвыркивали, когда Сергей начинал вылезать из самолёта и перемещаться к небольшому озерцу – единственному месту, куда он выходил за водой. Рука болела, дождик моросил, небо над тундрой опустилось почти до хвостового оперения самолёта. Было совершенно очевидно, что никто в такую погоду не полетит его спасать, даже если ребята и дошли. В этом, правда, Слепцов сильно сомневался: он иногда собирал грибы в окрестностях «Уэлькаля» и понимал, что это совсем не то, что ходить в хромовых сапогах по взлётной полосе аэродрома. Про себя он давал им на преодоление пространства между точкой вынужденной посадки и «Черским» около четырёх-пяти дней.

Но хмарь, которую принёс ветер с побережья Северного Ледовитого океана, кончилась, небо прояснилось, приобрело характерный для осени серо-голубой оттенок, и на нём снова замаячило сгинувшее, казалось, солнышко.

Потихоньку приближалась осень. Рука болела уже не так сильно, Сергей часто выходил из самолёта собирать шикшу, которая в изобилии росла здесь между камнями. На далёких озёрах за горизонтом собирались гуси – их звенящие крики призывали мороз. Суслики стали жирными и, казалось, едва пролезали в свои норы. Однажды среди каменной россыпи Сергей увидал лисицу.

Слепцов слушал небо до появления галлюцинаций. В этом ему немало мешал находящийся рядом самолёт: при малейшем ветерке в его плоскостях, фюзеляже, на турелях пулемётов и в проволоке антенн возникали самые разнообразные звуки – от человеческих голосов до самой настоящей музыки. Поэтому Слепцов, когда хотел вслушаться в мир, отходил от разбившегося аппарата довольно далеко – метров на триста, на самую вершину каменистой гряды, и впитывал пронзительные крики гусей и канадских журавлей, свист крыльев немногочисленных пока утиных стай, звонкие крики пишух-сеноставок…

В какой-то из таких дней Слепцов испугался по-настоящему. Он вдруг понял, что комары практически исчезли. Это означало близкое наступление холодов.

Слепцов вернулся и посмотрел на прикреплённый к двери календарь. С момента вынужденной посадки прошло тринадцать дней. И Сергей едва ли не в первый раз подумал, что парни могли и не добраться до посёлка.

И тогда он начал обдумывать собственное положение уже в совершенно другом свете.

Очевидно было, что рука срастается. Пусть однообразная, но обильная пища, покой и молодость делали своё дело. Но не за горами был день, когда с севера надвинутся низкие лохматые снеговые облака, тундра схватится морозом и по чёрному стеклу замёрзших озёр поползут белые змеи позёмки.

Надо было выбираться и ему.

Что-то тем не менее удерживало его от такого решения. То ли обязательный инструктаж, ещё в довоенное время проводившийся начальником авиаотряда Михаилом Каминским, во время которого многократно подчёркивалось: «Если ваш самолёт сел на вынужденную – находитесь на месте! Рано или поздно вас найдут и спасут!», – то ли что-то ещё, – но пока Слепцов просто гнал от себя эту мысль. К тому же выздоровление отнимало довольно много сил.

В первых числах сентября начались морозы…

Теперь уже Слепцов точно знал, когда он тронется в путь. Это должно было случиться сразу после того, как мягкая поверхность затвердеет от холода, но до того времени, когда выпадет большой снег. И в любом случае его дорога к «Черскому» будет очень и очень замысловатой. Он планировал выйти сперва на берег Анюя, затем двигаться вдоль берега, выходя на Колыму и огибая протоки и старицы.

«Зачем это было ему нужно?» – можем мы спросить сейчас.

Дело в том, что вдоль Анюя рос лес. И лес давал путнику топливо и укрытие от непогоды. Кроме того, несмотря на то что путь по реке увеличивал дорогу как минимум в полтора раза, не меньше половины его пролегало по твёрдым галечниковым косам, идти по которым было намного легче, нежели крутить ноги по кочкам.

Всё холодало и холодало.

Наконец Слепцов собрал в узел всю свою тёплую одежду, спальный мешок, максимум консервов, примерил на бок командирский ТТ и… отложил выход ещё на два дня. К тому времени самолёт казался ему совершенно обжитым, родным. В нём были еда, топливо и медикаменты. Впереди же были холод, тяжёлый путь и неизвестность.

Человек располагает, а бог предполагает. Образ бога, если так можно выразиться, для Сергея Слепцова принял пожилой чукча, который утром сидел под дверью кабины с потрёпанным винчестером на коленях. Выглянув наружу из спального мешка, Сергей охнул и сразу же посмотрел в угол, где лежал пистолет. Коллективизация на Чукотке была далеко не закончена, и тундровики совершенно не понимали, с какой радости они должны сводить воедино свои с таким трудом собранные оленьи стада и тем более отдавать их под управление самых никчёмных своих соплеменников. Кроме того, в местах концентрации зон и лагпунктов местные власти объявили аборигенам, что по одиночным людям в тундре они обязаны стрелять. За каждого убитого человека особисты давали аборигенам мешок муки и мешок сахара, тем самым отсекая зэкам путь для побега.