Хроники Известного космоса (сборник) - Страница 4

Калекам не место в космосе; и не называйте Эрика калекой, он этого не любит. В некотором роде он идеальный астронавт. Его система жизнеобеспечения вдвое легче моей и занимает в двенадцать раз меньше места. Зато его протезы – основная начинка корабля. Прямоточные воздушно-реактивные двигатели были подсоединены к последней паре нервных стволов, которая когда-то управляла ногами. Десятки тонких нервов в этих стволах передавали показания датчиков и регулировали подачу топлива, температуру набегающего воздушного потока, разность ускорений, расширение входного отверстия и частоту импульсов. С этими соединениями все оказалось в порядке. Я протестировал их четырьмя разными способами и не нашел никаких отклонений.

– Посмотри остальные, – сказал Эрик.

На проверку всех нервных стволов я потратил не меньше двух часов, но ничего не нашел. Насос для нагнетания крови исправно пыхтел, жидкость была достаточно густой, а значит, нервы двигателей не могли «заснуть» от недостатка питательных веществ или кислорода. Поскольку лаборатория – один из протезов Эрика, я поручил ему проверить уровень глюкозы в крови в надежде, что «печень» отказала и производит какой-нибудь неправильный сахар. Результаты не радовали. Внутри кабины Эрик был в полном порядке.

– Эрик, ты здоровее меня.

– Я так и думал. У тебя встревоженный вид, сынок, и это неудивительно. Придется тебе выйти наружу.

– Знаю. Надо только скафандр раскопать.

Скафандр лежал в аварийном ящике с инструментами. Предполагалось, что его не придется использовать. Он был разработан в НАСА для высадки на поверхность Венеры. Затем в агентстве решили, что корабль не должен спускаться ниже двадцати миль, пока мы не узнаем о планете побольше. Скафандр напоминал средневековые доспехи. Я присутствовал на его испытаниях в Калтехе[2] и знал, что через пять часов суставы скафандра отказали под воздействием температуры и давления. Нужно было остудить их, чтобы продолжить работу. Я открыл ящик, достал этот костюм за плечи и вытянул руки перед собой. Казалось, он глядит на меня.

– Ты по-прежнему не чувствуешь двигателей? – спросил я Эрика.

– Как отрезало.

Я начал по частям натягивать венерианские доспехи. Затем до меня кое-что дошло.

– Мы на высоте двадцати миль. Хочешь, чтобы я отплясывал на корпусе?

– Нет! Конечно нет. Нам придется сесть.

Подъемная сила аэростата должна была оставаться постоянной до отлета. В нужный момент Эрику следовало увеличить тягу, нагреванием поднять давление водорода и через клапан стравить излишек. И при этом следить, чтобы давление в аэростате сохранялось выше, чем снаружи, иначе он наполнился бы воздухом Венеры и корабль стал бы падать, а не подниматься. Это закончилось бы катастрофой.

Эрик снизил температуру в аэростате, приоткрыл клапан, и мы двинулись вниз.

– Разумеется, все не так просто, – сказал он.

– Я в курсе.

– Корабль выдерживал давление на высоте двадцати миль. На поверхности давление в шесть раз выше.

– Я в курсе.

Мы стремительно спускались. Кабина была наклонена вперед из-за тяги стабилизаторов. Температура росла потихоньку, давление – намного быстрее. Я сидел у окна и не видел ничего, кроме мрака, но все равно ждал, когда стекло треснет.

НАСА побоялось спускать корабль ниже двадцати миль…

– Аэростат в порядке, корабль, наверное, тоже, – сказал Эрик. – Но выдержит ли кабина?

– Понятия не имею.

– Десять миль.

В пяти сотнях миль над нами висел недосягаемый атомный ионный двигатель, который должен был доставить нас домой. Добраться до него только на химическом ракетном двигателе мы не могли. Ракету полагалось использовать, когда реактивные двигатели станут бесполезными в слишком разреженном воздухе.

– Четыре мили. Надо снова приоткрыть клапан.

Корабль пошел вниз.

– Вижу землю, – сообщил Эрик.

Я ничего не видел. Напарник заметил, что я всматриваюсь в темноту, и добавил:

– Не трудись. Я даже в инфракрасном диапазоне не могу разглядеть ничего интересного.

– А как же бескрайние туманные болота с невиданными чудищами и растениями-каннибалами?

– Только раскаленные пустоши.

Мы почти приземлились, а трещин в стенке кабины не было. Напряженные мышцы шеи и плеч расслабились. Я отвернулся от окна. Мы не один час падали сквозь ядовитый тягучий воздух. Я уже надел большую часть скафандра, оставалось прикрутить шлем и перчатки с тремя пальцами.

– Пристегнись, – сказал Эрик.

Я повиновался.

Мы легонько стукнулись о поверхность. Корабль чуть наклонился вперед, затем назад и ударился снова и снова. Мои зубы выбивали дробь, закованное в доспехи тело каталось по страховочной сетке.

– Черт, – пробормотал Эрик.

Сверху доносилось шипение.

– Не знаю, сможем ли мы взлететь, – заявил он.

Я тоже не знал. Корабль еще раз хорошенько приложился о грунт и замер. Я встал и направился к переходному шлюзу.

– Удачи. Не задерживайся там, – посоветовал Эрик, и я помахал ему в камеру.

Снаружи было семьсот тридцать градусов.

Внешний люк открылся. Холодильный модуль скафандра жалобно застонал. Я шагнул на правое крыло, держа в руках два пустых ведра. Головной прожектор освещал мне путь сквозь непроглядный мрак.

Скафандр скрипел, сжимаясь под давлением. Ожидая, когда это закончится, я стоял на крыле, но сам словно оказался под водой. Мощный луч проникал не больше чем на сотню футов. Никакая атмосфера не может быть такой непрозрачной, даже самая плотная. Наверное, в ней полно пыли или крошечных капелек какой-нибудь жидкости.

Крыло шло назад навесной подножкой с острым краем, расширялось к хвосту и переходило в стабилизатор. Два стабилизатора соединялись позади фюзеляжа. На конце каждого из них размещался большой рельефный цилиндр с атомным двигателем внутри. Вряд ли от него фонит, поскольку он еще не использовался, но я все равно захватил с собой счетчик.

Закрепив трос на крыле, я соскользнул вниз. Раз уж мы здесь… Под ногами хрустела сухая красноватая земля, пористая, как губка. Изъеденная химикатами лава? При таком давлении и температуре коррозию вызывает практически все. Я набрал ведро грунта, потом еще одно на том же месте, поднялся по тросу и поставил ведра на крыло. Оно было страшно скользким. Если бы не магнитные сандалии, я бы точно упал. Я прошелся по двухсотфутовой длины корпусу судна. С виду крылья и фюзеляж в полном порядке. Странно. Если бы метеор или какая-то другая дрянь перебила связь Эрика с датчиками в двигателях, на поверхности должны были остаться следы.

И тут довольно неожиданно мне пришло в голову, что есть еще один вариант.

Подозрение было совсем смутным и пока не оформилось в слова. К тому же следовало закончить осмотр. Если я прав, сказать об этом Эрику будет непросто.

В крыле размещались четыре контрольные панели с надежной защитой от нагрева при входе в плотные слои атмосферы. Одна – в фюзеляже, на полпути к хвосту, под нижним краем аэростата, который был припаян к корпусу, так что в фас корабль напоминал дельфина. Еще две – в задней кромке стабилизатора, а четвертая – в самом цилиндре с двигателем. Я открутил утопленные винты электрической отверткой и изучил узлы электросхемы корабля.

За панелями не оказалось ничего необычного. Соединяя и разъединяя провода и опрашивая Эрика, я установил, что связь оборвана где-то между второй и третьей панелями. В левом крыле история повторилась. Никаких внешних повреждений, узлы электросхемы в порядке. Я снова спустился на землю и медленно прошелся под каждым крылом, направив на них свет фонаря. Повреждений не было.

Подхватив ведра, я вернулся на корабль.

– Без каких еще обид? – удивился Эрик. – Нашел время для споров. Вот выйдем в космос, тогда и поговорим. Все равно четыре месяца больше нечем будет заняться.

– Это срочно. Во-первых, не заметил ли ты чего-нибудь, что я пропустил?

Он следил за каждым моим шагом через шлемокамеру.