Христианский квартал (СИ) - Страница 2

  Поздно. Коснулось сердце гортани, мир потемнел в глазах. Когда Юнус сообразил, сборщик уже смотрел на него.

  Вот, значит, какое у него лицо. Обрюзгшее, будто сморщенное, неподвижные чёрные глаза, кожа темнее, чем у здешних арабов, - видно, из кахланитов, с юга.

  Ноги слабеют. Приходится их волочить, одна за другой, всё ближе.

  - Там епископ? Кто с ним?

  Но Юнус не отвечает отцу Хризостому, словно не слышит. Теперь уже ни до чего. Только шаркать сандалиями по острой брусчатке, силясь опомниться, осмыслить... Неужели это в самом деле?

  И вот - дошёл, за четыре шага, как положено, остановился - на светлой стороне. Солнце жжёт затылок. Теперь - поклониться, коснувшись пальцами горячих камней, выдавить на арабском:

  - Мир вам, господин.

  - Имя. - сухой, низкий голос.

  - Юнус ибн Хунайн, господин.

  - Чем промышляешь?

  - Тканями торгую, господин.

  - Готов уплатить положенное?

  - Конечно, господин.

  - Кто с тобой?

  Юнус, чуть разогнувшись, обернулся на отца Хризостома, словно только что вспомнил. Тот спокойно стоял рядом, пропуская мимо себя речи на непонятном языке. Даже головы не догадался склонить перед арабом.

  - Монах Хризостом, господин. Едет из Константинополя в Иерусалим, паломник. Отстал от группы в Тиннисе. Вчера остановился у меня на ночлег.

  - Джаваз с собой?

  - Авва, он просит показать твой пропуск. - перевёл Юнус.

  Монах молча достал из рукава бумагу и протянул ему. Юнус передал епископу, а тот уже - сборщику. Поморщившись, араб долго разглядывал джаваз, и наконец, отдал его.

  - Веди нас к себе.

  - Да, господин.

  С обеих сторон по трое стали сахибы, и - обратно, щурясь от слепящего светила, к злосчастному угловому дому вдовы Ханна. Гулко, как в колодце, раздаются средь пустой улицы шаги. Сзади епископ болтает с надменным арабом, по бокам шагают рослые мужики при оружии, поодаль плетётся удивлённый отец Хризостом.

  Колотится сердце, кровь стучит в голове. "Неужели... неужели это со мной, Господи? Ясно теперь, отчего все попрятались. Но ведь... раньше срока... почти на два месяца раньше, на авваль же должно было пять выйти... Сколько там у меня? Может, хватит? Две тыщи - Марии на приданное, под шёлк, на заём... Десять лет копили... Всё прахом. Нет, не хватит... Господи! И Сержис - неужто не мог предупредить? Видел ведь из своих окон. А ведь предупреждал!" - догадался вдруг Юнус, - "На базар звал и через ряды идти уговаривал... И про коптов не зря помянул... А на меня словно затмение нашло. Тупица! Эх, что же делать-то теперь?"

  - ...здесь, господин, о которых я говорил. Такая тонкая работа - в Ракке ничего похожего не найдёте. - доносится слащавый говорок епископа, - Может, заглянем? А то что потом возвращаться, ноги трудить?

  Сахибы остановились - видно, кто-то скомандовал сзади. Юнус тоже замер, развернулся.

  - Ступай, ибн Хунайн, - велит араб, равнодушно глядя на него, - Жди нас позже, приготовь, что положено. Постояльца своего отправь, в эту ночь ему придётся искать другой ночлег. Абдаллах, Муса - сопроводите.

  Двое сахибов - высокий и сутулый - склонились, как и Юнус. Епископ бросил на него пронзительный взгляд, подошёл к воротам резчика Мансура и постучал. Сборщик перешёл на затенённую сторону улицы.

  Юнус зашагал дальше, быстро припустил - сахибы еле поспевали. Топот сандалий сзади - отец Хризостом догнал.

  - Иона, что тут?

  - Беда, авва. - ответил Юнус, утирая пот со лба, - Пришли за податью. Это сборщик был. Владыка задержал его чуть.

  - И много он с тебя возьмёт?

  - Всё.

  Сахибы подозрительно косятся на них, ну и пусть, всё равно по-гречески не понимают.

  - Как так? Почему всё? Пожалуйся властям, это же грабёж, а не подать!

  - Нельзя, авва. Уговор.

  - О чём ты?

  - Уговорились мы, давно уже, ещё отцы наши. Раз в пять лет приходит к нам сборщик, за то мы лично ему собираем пятьсот динаров. А подати записывают на первого встречного. Он и должен за всех отдавать.

  - Ты же сказал, что вы не видите даже лица сборщика?

  - Те, кто здесь живёт - не видит. Кто увидел - тут уже больше не живёт, дом, лавка, жена, дети, сам - всё идёт на продажу в счёт уплаты. Зато остальные живут спокойно.

  - Господи, помилуй!

  - Авва, помоги мне!

  - Что мне сделать, Иона?

  - Возьми сына моего младшего, Матфея. Увези с собой. Сейчас домой придём, я сахибов отвлеку, а ты сажай его на мула и отправляйтесь как можно быстрее.

  - Что ты говоришь, Иона, как я возьму его?

  - Назовёшь племянником. Палестину будете проходить - там много монастырей, оставь где-нибудь на воспитание.

  - Да все же знают, что у тебя был сын, погонятся за нами.

  - Не погонятся. Сахибы не знают, а когда епископ подойдёт со сборщиком, скажу, что Мати умер недавно. Что они сделают, если вы уже будете далеко? Отец, смилуйся, спаси хоть его. Копты же купят, знаешь ведь, что с ним сделают... Пощади, авва!

  - Ладно, возьму. - кивнул монах, сдвинув брови, - Даст Бог, и остальные поверят, что он мне племянник.

  Вот уже подошли, скрипнули родные ворота. Кривая маслина, колодец, Тим всё также лениво дремлет в тени - недолго тебе осталось, новые-то хозяева вряд ли оставят, бегать тебе тогда по помойкам. Мати притаился за хлевом, с любопытством разглядывает незнакомых людей с мечами на поясах.

  - Проходите, дорогие господа, отдохните в тени. - угодливо бубнит Юнус арабам.

  И - внутрь, откинув полог, в прохладный полумрак. Анна встревоженно глядит на сахибов, сжав пальцы.

  - Принимай гостей. - сухо, по-арабски велит Юнус, и, уже шёпотом, приблизившись, на греческом, одно лишь слово: - Налог.

  Встретились взглядами - всё поняла. Поклонилась гостям, улыбнулась и - за порог, в комнаты.

  - Господа, позвольте угостить вас с дороги, не отвергните нашего гостеприимства.

  Солдаты не отвергают. Ещё бы - столько по солнцепёку мотаться. Подушки тут же, садятся, вытягивая обутые ноги на ковре, глазеют на узорчатые ковры и красно-зелёный свет, падающий от цветных стёкол на окнах.

  Надо спешить!

  Юнус метнулся в кладовую, вытащил круглый стол в проход, выволок в комнату, поставил перед этими. Поклонился, растянув губы в улыбке. Дивятся, варвары, разглядывая чеканный узор по медной поверхности. Дивитесь, дивитесь, шакалы. Скоро сможете это купить.

  Анна принесла таз и ковш - руки помыть перед едой. Появилась Мария, в левой руке ваза с яблоками, в правой - кувшин с розовой водой. Дивитесь, шакалы - китайский фарфор, каймакский халандж!

  Но "гости" смотрят вовсе не на посуду.

  Юнус увидел, как глядит сутулый на его дочь и вздрогнул. Знаком ему такой взгляд - так придирчивый покупатель оглядывает ткани у него в лавке.

  Стиснув зубы, снова улыбнулся "гостям". Мария вышла. Зазвенела струйка воды по дну таза, сахибы принялись мыть руки.

  Всё, можно уходить, Анна справится сама. К пологу, шорох ткани и - за порог, во двор. Отец Хризостом уже вывел своего мула, навьючивает. Только бы успеть! Где же Мати? Двор проносится перед глазами - кривая олива, колодец, хлев - вот он, подглядывает сквозь круглые стёкла за "гостями".

  Со всех ног к ребёнку, присел, развернул личиком к себе.

  - Сынок, я тебе хочу кое-что сказать. - рука дрожит на плече сына.

  - Да, папа.

  - Отец Хризостом - это твой дядя. Мы не говорили тебе. Маме он приходится вторым братом.

  - У меня есть дядя-монах?

  - Да, сынок. И мы с мамой попросили дядю Хризостома взять тебя в Иерусалим. Помнишь, ты мне говорил утром?

  - Правда? А когда мы поедем?

  - Прямо сейчас. Пойдём к дяде. Съездишь, потом вернёшься и всё нам расскажешь.

  Поднялся и быстрым шагом к монаху, таща за собой Мати, чуть не за шиворот.

  - А ты с нами не поедешь? - малыш еле поспевает двигать ножками.