Христианский архетип. Юнгианское исследование жизни Христа - Страница 10

Так в течение столетий происходило изменение отношения к этому образу в коллективном сознании. Сначала оно отражалось архетипически и безлично, безо всякого указания на человеческие страдания. Личный и человеческий аспект возрастал вплоть до Реформации, во время которой протестантское иконоборчество сделало все возможное, чтобы совершен­но убрать с креста фигуру Христа, что означало победу рациональной аб­стракции.

Распятие изображает наложение противоположностей. Это момент взаимопроникновения человеческого и божественного. Эго и Самость ока­зываются наложенными друг на друга. Человеческая фигура, представля­ющая эго, прибита гвоздями к кресту-мандале, представляющему собой Самость. Вокруг Христа констеллируются различные пары противополож­ностей. Например, по обе стороны от Христа распяты два разбойника. Один попадает на небеса, другой отправляется в ад. Тройное распятие намекает на идею, понятную только сейчас, что Христос соединяется со своей про­тивоположностью — Антихристом:

Хотя свойственные Христу качества (единосущность с Отцом, веч­ная жизнь, божественное происхождение, распятие, Агнец, принесенный в жертву между противоположностями, Единое, деленное на Многое, и т.д.), вне всякого сомнения, свидетельствуют о нем как о воплощении Са­мости, рассматривая его сточки зрения психологии, можно увидеть лишь одну половину архетипа. Другая половина появляется в Антихристе. После­дний представляет собой ни больше ни меньше как проявление Самости, за исключением того, что он целиком состоит из ее теневого аспекта. Оба яв­ляются символами христианства и имеют такое же значение, как образ Спасителя, распятого между двумя разбойниками. Этот великий символ говорит нам, что прогрессивное развитие и дифференциация сознания приводят даже к еще более страшной угрозе осознания конфликта и вклю­чают в себя ничуть не меньше, чем распятие, эго и его агонизирующую подвешенность между двумя непримиримыми противоположностями.

Через Христа, распятого между двумя разбойниками, человек посте­пенно получает знания и о своей тени, и о своей двойственности. Эта двой­ственность уже предполагалась заранее вследствие двойного смысла симво­ла змея. Также как змей символизирует власть, которая может и поражать, и исцелять, один из разбойников приговорен к тому, чтобы попасть в рай, а другой — в ад, и точно так же тень, с одной стороны, является жалкой и предосудительной слабостью, а с другой стороны — здоровым инстинктом и предрасположенностью к высокой степени осознания.

Другие пары противоположностей, находящиеся около креста, — это воин с копьем и солдат с губкой, пропитанной уксусом, а также солнце и луна. Совершенно очевидно, что распятие - это coniunctio, и феноменология этого символизма проявляется таким образом. В искусстве Екклесиаста была определенная тенденция превращать образ распятия в мандалу. В своей замечательной образной речи Августин приравнивает распятие и coniunctio.

Подобно жениху Христос вышел из своей темницы, он вышел с предчувствием своего брака, происходящего в миру... Он подошел к брач­ному ложу, своему кресту, и там, поднимаясь на него, он совершил свой брак. И когда он почувствовал вздох сотворенного, он в любви отдался мукам на ложе своей невесты... навсегда соединившись с женщиной.

Продуктом coniunctio является Самость, которую представляет Антропос, целостный человек. Адам символизирует первого Антропоса, а Христос — второго. На это отношение указывает легендарная идея, что крест-это дерево, выросшее на могиле Адама (рис. 22). При этом утвержда­ется, что это дерево выросло из ветви древа жизни (в некоторых версиях - из древа познания добра и зла).

Другой образ возрожденной Самости появляется в знаке четырех букв (INRI), который соответствует обычному воспроизведению распятия. Эти буквы являются начальными в надписи Iesus Nazarenus Rex Iudaeorum (Иисус из Назарета, Царь Иудейский). Фактически они образу­ют новую тетраграмму. Имя Яхве никогда не произносилось вслух в Вет­хом Завете и появлялось только в виде четырех согласных YHWH, Yod He Waw Нё. Немаловажно отметить, что эта четверица, которая в то же время является триадой, ибо одна из букв повторяется, представляет собой «про­тиворечие трех и четырех». ("Три здесь есть, но где же четыре?» - это важная для алхимии тема. С точки зрения психологии она относится к необычной трудности ассимиляции четвертой, подчиненной, фун­кции и достижения таким образом целостности. Кроме того, как отмечает Юнг, «Четыре озна­чает женственность, материнство, материальность; три означает маскулинность, отцовство, Духовность. Таким образом, неопределенность между тремя и четырьмя доходит до колеба­ний между духовным и материальным: это очень впечатляющий пример того, как каждая че­ловеческая правда является истиной в последней инстанции, но при этом единственной» (Psychology and Alchemy, CW 12, par. 31)). «Новая тетраграмма» это противоречие повто­ряет и снова демонстрирует фундаментальное единообразие объективной психики.

У ранних теологов крест Христа рассматривался в качестве средства для достижения единства вселенной. Вот что говорит апостол Павел:

Ибо Он [Христос] есть мир наш, соделавший из обоих одно и раз­рушивший стоявшую посреди преграду, упразднив вражду Плотию Своею, а закон заповедей учением, дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир, и в одном теле примирить обоих с Богом посредством креста, убив вражду на нем (Еф. 2: 14—16).

А вот комментарий Джин Данилоу:

Текст Павла предполагает наличие двойного phragmos. В первый раз он разделяет двух людей… но существует ещё один phragmos, отделяющий верхний мир от нижнего. Это была главная концепция… Среди мандеян… он (барьер – В.М.) представлял собой небесную стену, отделяющую нижний мир от плеромы. В апокрифических деяниях он тоже присутствует, но в данном случае уже считается стеной огня.

С этой точки зрения Христос сохраняет единство в двояком смыс­ле. Он разрушает и вертикальную стену, разделяющую двух людей, и го­ризонтальную, отделяющую человека от Бога; и он совершает это благо­даря кресту, который теперь кажется представляющим двойную функ­цию Христа, распространяющегося и по вертикали и по горизонтали, образуя крест. Это происходит в смысле двух крестов: креста разделяю­щего, существовавшего до Пришествия Христа, и креста соединяющего, который суть Пришествие Христа.

«Два креста» относятся к двойному аспекту символизма мандалы. В своей простейшей форме в виде креста в круге мандала действует как крест-метка в телескопе: чтобы разделить разные области в поле зрения, С другой стороны, она объединяет все, что охватывает, в одно целое", Гностики также говорят о двойной природе креста:

[Крест]... который они называли множеством имен, имеет два свой­ства: первое — поддерживать, а второе — разделять; и пока он поддерживает и подкрепляет, он является Ставросом [Крестом), а когда он делит и отделяет, то становится Хоросом [Пределом]. Тогда они оба представля­ют собой Спасителя, который несет в себе двойственность: сначала, под­держивающую силу, когда Он говорит: «И кто не несет креста [Ставрос| своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником» [Лук. 14: 27| и потом: «Берите свой крест, идите за мной», но вместе с тем и разделяю­щую власть, когда Он говорит: «Не мир пришел Я принести, но меч [Матф. 10:34].

А Юнг утверждает следующее:

Благотворное значение четверичности родилось в Книге Иезекииля (9:4), в которой пророк по велению Господа ставит крест на лоб праведникам, чтобы защитить их от наказания. Очевидно, это знак Бога, который сам имеет черты четверичности. Крест — это признак людей, находящихся под Его защитой. В качестве Божественного атрибута, а также в качестве символов, которыми они сами по себе являются, четверичность и крест означают целостность.

Образ Бога в человеке не разрушается при Падении; он лишь испыты­вает повреждение и портится («деформируется»), и может быть восста­новлен через божественную благодать. Предполагается, что степень ин­теграции определяется его погружением в ад (decsensus ad inferos), то есть погружением христианской души в преисподнюю и ее работой над искупле­нием грехов, включая даже мертвых. Психологическим эквивалентом этого состояния является интеграция коллективного бессознательного, форми­рующего существенную часть индивидуационного процесса.