Хранительница врат - Страница 2

Я узнаю ее улыбку — эта улыбка преследует и завораживает меня.

— Как хорошо. Я рада, что ты пришла.

Я качаю головой.

— Зачем ты снова явилась? — Голос гулким эхом разносится в лесной тишине. — Что еще ты припасла для меня?

Она смотрит вниз, все так же разглаживая ладонями воздух над водой, а меня словно бы и не слышит вовсе.

— Прости. — Я стараюсь говорить решительно и уверенно. — Мне бы хотелось знать, зачем ты призвала меня в этот лес.

— Уже скоро. — Голос ее звучит ровно и невыразительно. — Сама увидишь.

Она снова поднимает голову, синие глаза встречаются с моими глазами над гладью реки. Девочка начинает говорить снова, и лицо ее искажается.

— Думаешь, Лия, в пределах твоего сна тебе ничего не грозит? — Кожа, что обтягивает хрупкие скулы, мерцает, звонкий голосок становится чуть глуше. — Думаешь, ты так сильна, что стала неуязвимой?

Голос ее звучит как-то странно, а когда по лицу снова пробегает дрожь, я понимаю, в чем дело. Она улыбается, но на этот раз уже не как девочка из лесов. Уже нет. Теперь это моя сестра, Элис. Против воли мне становится страшно. Я хорошо знаю, что скрывает эта улыбка.

— Откуда столь удивленный вид, Лия? Ты же знаешь, я всегда отыщу тебя.

Я выжидаю несколько мгновений, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно. Не хочу показывать ей свой страх.

— Что тебе надо, Элис? Мы сказали друг другу все, что можно сказать!

Она легонько наклоняет голову, и, как всегда, кажется, будто она видит мою душу, как на ладони.

— Я все жду, что ты наконец поумнеешь, Лия. Поймешь, какой опасности подвергаешь не только себя, но и своих друзей. И то, что осталось от нашей семьи.

Мне хочется, очень хочется разозлиться. Как смеет она упоминать мою семью — нашу семью? Это же Элис столкнула Генри в реку! Это она обрекла его на смерть! Однако голос ее становится мягче, и я думаю: «Быть может, даже она горюет по брату?»

И все же, когда я отвечаю ей, в голосе моем звучит сталь.

— Опасность, которой мы подвергаемся теперь — цена за будущую свободу.

— Будущую? — переспрашивает Элис. — И когда же оно настанет, это будущее? Лия, у тебя нет двух оставшихся ключей, а с папиным дряхлым сыщиком тебе их в жизни не отыскать.

Я вспыхиваю от гнева. Как она смеет глумиться над Филиппом? Отец доверил ему задачу найти ключи — и по сей день Филипп неутомимо трудится уже для меня. Само собой, от последних двух ключей будет немного прока без недостающих страниц из Книги Хаоса — но я уже давно выучилась: не стоит заглядывать слишком далеко в будущее. Есть только здесь. Только сейчас.

Элис словно бы читает мои мысли.

— И как там насчет страниц? Мы обе знаем, ты их еще не нашла. — Она безмятежно глядит на воду, поводя руками над гладью реки — как та маленькая девочка. — Учитывая все твое положение, по-моему, куда как мудрее положиться на Самуила. Он-то, по крайней мере, гарантирует безопасность тебе и тем, кого ты любишь. И не только безопасность. Он гарантирует тебе почетное место в новом мировом порядке. В мире, где будет править Он. В мире, населенном его падшими душами. В том мире, что настанет — неминуемо настанет, поможешь ли ты нам по доброй воле или нет.

Я уж и не думала, что способна еще больше ожесточиться сердцем против сестры — однако, оказывается, такое возможно.

— Уж скорее он гарантирует почетное место в новом мировом порядке тебе, Элис. Ведь именно о том ты и печешься, верно? Именно поэтому перешла на сторону призрачного воинства еще когда мы обе были детьми?

Она пожимает плечами, бестрепетно встречая мой взгляд.

— Не буду отрицать, Лия. Но я отдаю должное той роли, которая по праву принадлежит мне, а не той, что навязана мне искаженным пророчеством.

— Если тебе надо только это, нам больше не о чем говорить.

Она снова отводит взгляд на воду.

— Что ж, если я не смогла убедить тебя, возможно, сумеет кто-то другой.

Я думала, меня уже ничем не удивить. Ничем не испугать — во всяком случае, сейчас. Элис поднимает голову, и по лицу ее вновь пробегает дрожь. На миг я замечаю тень маленькой девочки, затем снова Элис — но ненадолго. В секунду лицо ее искажается, преображается, да и вся голова приобретает какую-то странную форму. Я словно прирастаю к месту, застываю на берегу, не в силах пошевелиться от захлестнувшего меня ужаса.

— Все еще отказываешь мне, госпожа? — Голос этот, однажды уже звучавший из уст Сони, когда она пыталась призвать моего умершего отца, ни с чем не перепутать. Жуткий, неестественный звук не принадлежит ни одному миру. — Тебе негде спрятаться. Негде найти убежище. Негде обрести мир, — шипит Самуил.

Он встает на ноги, медленно поднимаясь во весь рост — вдвое выше любого смертного. Могучая громада. Чудится, пожелай он только — и в мгновение ока перепрыгнет реку, дотянется до моего горла. Внимание мое привлекает какое-то шевеление позади него. Приглядевшись, я вижу краешек сверкающе-матовых черных, как эбеновое дерево, крыльев, сложенных у него за спиной.

К ужасу моему примешивается и неоспоримое желание. Стремление перелететь реку, зарыться в эти мягкие пушистые крылья. Сердце стучит — вначале тихо, но потом все настойчивее, все громче: «Тук-тук, тук-тук, тук-тук». Я помню этот ритм еще с прошлой нашей встречи с Самуилом на Равнинах — и вновь ужасаюсь тому, что наши сердца бьются в такт.

Я пячусь назад. Инстинкты призывают бежать, опрометью, без оглядки — но я не смею повернуться к нему спиной. Я отступаю на несколько шагов, не сводя глаз с переменчивой маски его лица. Иногда оно становится прекрасным — прекраснее самого красивого смертного, — и тут же меняется, превращаясь в хорошо знакомое мне чудовище.

Самуил.

Зверь.

— Открой Врата, госпожа, как повелевают тебе долг и призвание. Отказ повлечет лишь муки.

Утробный голос звучит не за рекой, а у меня в голове, точно слова Самуила рождаются во мне самой.

Я качаю головой. Отвернуться трудно, очень трудно — на это требуются все силы, сколько их есть во мне, но все же я отворачиваюсь и бегу, мчусь со всех ног через полосу деревьев, прочь от берега, наобум, не ведая даже, куда. Смех Самуила преследует меня по пятам, как живой — неотступно, неотвратимо.

Я пытаюсь отгородиться от него. Ветки деревьев царапают мне лицо, а я все мчусь прочь, приказывая себе проснуться, разорвать путы сна, окончить странствие. Не успев придумать никакого плана спасения, я спотыкаюсь о корень и лечу наземь, ударившись с такой силой, что темнеет в глазах. С трудом приподнявшись на руках, я пытаюсь встать. Думаю, что сейчас у меня все получится. Встану и побегу. За плечо меня хватает чья-то рука.

— Открой Врата! — шипит голос над ухом.

Я сажусь на постели, силясь заглушить рвущийся из горла крик. Волосы мокрые от пота.

Дыхание вырывается из груди короткими резкими всхлипами, сердце колотится о ребра так, точно все еще бьется совместно с его сердцем, сердцем Зверя. Даже свет, струящийся в проем между занавесями, не может унять ужас, оставленный ночным видением. Я выжидаю несколько минут, напоминая себе: это всего лишь сон. Снова и снова повторяю спасительные слова, пока наконец не начинаю сама им верить.

А потом вдруг замечаю кровь на подушке.

Я медленно поднимаю руку и провожу пальцами по щеке. И, отнимая их, уже знаю, что все это означает. Красное пятно не лжет.

Бросившись через комнату к трюмо, уставленному баночками крема, флаконами духов и коробочками пудры, я с трудом узнаю девушку в зеркале. Волосы у нее растрепались, а глаза кричат о чем-то темном и зловещем.

Царапина на щеке невелика, но вполне реальна. Глядя на кровавый подтек, я вспоминаю, как царапали лицо ветви и сучья, когда я бежала от Самуила.

Хочется отрицать, что я снова странствовала по Равнинам — против своей воли и в одиночку. Мы с Соней давно решили, что подобные путешествия весьма неразумны, хотя на Равнинах я набираю все большую силу. Надо сказать, эта сила уже превосходит Сонину, но, увы, совершенно очевидно одно: все мое накопленное могущество ничто в сравнении с волей и могуществом падших душ — или моей сестры.