Хранитель Мечей. Рождение Мага - Страница 1

Когда в мире Мельина властвовали и вели между собой смертельную борьбу расы гномов и молодых эльфов, иначе называемых также Дану, их мастерами-волшебниками были созданы два магических меча; гномами – Алмазный, или Драгнир, а Дану, властителями лесов, – Деревянный, или Иммельсторн. Вся ярость народов оказалась вложена в эти мечи; и, сойдись они в бою, высвобожденная мощь с лёгкостью уничтожила бы мир. Волею всемогущей судьбы два этих меча пробудились одновременно. Драгниром не без хитрости, коварства и предательства завладел гном Сидри Дромаронг. Иммельсторн захватили маги людской расы, использовав рабыню Дану по имени Сеамни Оэктаканн. Во время войны, где все сражались против всех: людская Империя – против Радуги, семи магических орденов, Дану и гномы – против людей и друг против друга, вдобавок началось вторжение странных существ, именовавших себя Создателями Пути; миру Мельина они несли всеобщее уничтожение. В кровавом хаосе всеобщей смуты начали сбываться зловещие Пророчества Разрушения, Алмазный и Деревянный Мечи уверенно шли навстречу друг другу, неся с собой смерть и уничтожение.

Среди сподвижников Императора людей был некто Фесс, молодой воин и волшебник, рождённый вдалеке от плоти того мира, где ему пришлось сражаться. Он происходил из загадочной Долины магов, таинственного места в Междумирье, где испокон веку жили одни из сильнейших чародеев Упорядоченного. Фессу давно прискучила размеренная жизнь Долины; он покинул её, сделавшись воином и прознатчиком Императора в мире Мельина.

Фесс оказался тем единственным, кто в воцарившейся сумятице сумел-таки понять, что же нужно делать. В завязавшемся сражении, когда легионы Мельинской Империи сошлись с воинством гномов, несших с собой Драгнир, и отрядом Дану, направляемых и ободряемых Иммельсторном, Фессу удалось оказаться рядом со столкнувшимися наконец в последнем бою Алмазным и Деревянным Мечами…[1]

Фесс неподвижно висел в пустоте Междумирья, с трудом приходя в себя после так и не достигшего Долины заклятия.

Едва ли ему дадут уйти невозбранно. Если правда всё то, что он вполуха слушал на занятиях ещё дома, в Долине, если правда то, о чём нехотя, намёками да экивоками иногда говорила Клара,[2] если правдивы его собственные предчувствия – то в покое его не оставят. Фесс не льстил себе. Против такой мощи ему, одиночке, не выстоять, особенно здесь, в пустоте, в Межреальности, где бесполезны все его боевые навыки и где спор идёт на языке чистой магии, в которой ему, что греха таить, далеко до той же Сежес,[3] не говоря уж…

И, если всё-таки тут допущена ошибка, уж лучше пусть он потом поломает себе ноги и до крови сотрёт руки, чем в одночасье лишится головы. Потому что никогда нельзя с уверенностью сказать, на что окажутся способны враги, обладающие магическими способностями, тем более такими, как у мельинского сообщества магов, семицветной Радуги.

Так что уж лучше он поостережётся.

Фесс перевёл дух и начал работать. И работал до тех пор, пока ослепительная вспышка боли не возвестила о том, что кое-что ему удалось.

…Фесс падал. Чёрная воронка стремительно засасывала его, спелёнутый мраком, беспомощный, ещё не пришедший в себя после отдачи от низринувшегося в пустоту разрушительного заклятия, он не мог бороться. Он чувствовал, как в него вперились горящие ненавистью, раскалённые взгляды; шесть существ, шесть могущественных сущностей смотрели на него, и для этих взоров не были преградой ни Реальность, ни Междумирье. Ему захотелось исчезнуть, превратиться в мельчайшую частицу сущего, скрыться там, на самом дне мироздания; страх, какой ему ещё не доводилось переживать, рвал на части душу; ослепшие глаза не видели ничего, кроме тянущихся к нему сквозь мировые провалы шести парных огненных нитей – как будто вражьи взгляды внезапно обрели плоть.

Безжалостная сила мяла и рвала его, чужие невидимые пальцы норовили пробраться вглубь, разворошить память, вывернуть её наизнанку, безжалостно и раздражённо вытрясти всё мало-мальски ценное, подобно ночному грабителю, вместо тугого купеческого кошеля случайно ухватившему рваную суму уличной попрошайки. Однако грабитель чувствует, что на самом дне, под грязной ветошью, корками и медяками спрятан золотой, большой, настоящий золотой, – и потому не унимается. Фесс не сопротивлялся. Он даже ощутил нечто вроде гордости – сумел, предвидел, предугадал, Клара Хюммель осталась бы им довольна. Ощутил – и тотчас же изорвал предательскую мысль в мелкие клочки и вышвырнул прочь из сознания. Если учуют – беда, все труды насмарку. Но как же быстро, однако, его отыскали! Наверное, следили специально, не упускали из виду – потому что по одному только астральному следу так быстро найти его невозможно. По крайней мере, он о способных на такое не слышал, но мало ли о чём он никогда не слышал!

Тем временем продолжало работать его собственное заклятие, нужно было продержаться ещё немного, ещё чуточку – прежде чем они заметят и нанесут ответный удар. Залог успеха – стремительность и неожиданность. Лобового столкновения ему не выдержать, как храбрая, но вооружённая лишь луками да стрелами пехота не выдержит фронтального удара окольчуженной конницы с длинными пиками.

Падение превратилось в полёт. Сердце готово было птицей вырваться из груди – что делать, плоть слаба; но, если ему удастся продержаться, они, кем бы ни оказались, не допустят его гибели. Разъяв опоры Межреальности у него под ногами, они рассчитывали на естественный для человека ужас, потерю себя; они рассчитывали даром заполучить то, что хотели, – он не поддался. И теперь им оставался только один путь – долгий, обходной и трудный. Правда, и он, Фесс, увы, не останется прежним – слишком уж велика цена.

И когда сознание начало наконец гаснуть, он успел заметить, что падение приостановилось. Те, что умели жонглировать слоями Межреальности, словно детскими игрушками, признали своё поражение. Точно подушку, долженствующую смягчить падение, они подсовывали Фессу мир.

Он ещё не успел порадоваться победе, не успел блаженно смежить веки, проваливаясь в мрак спасительного забытья, когда они нанесли ещё один, последний удар, оказавшийся самым страшным.

Море Ветров оправдывало своё название. Третьи сутки, не переставая, свирепствовал ветер; на море он поднял бурю, на сушу же обрушил потоки ледяного ливня, смешанного с острым градом. Впрочем, непогоде удивляться не приходилось. Весна на побережье Северного Клыка приходила поздно, тундра в предгорьях расцветала, словно торопясь взять всё, что можно, от коротких тёплых дней; зато вне защиты гор, на обращённом к вечному льду побережье, холодный ветер брал реванш за краткое отступление.

Невозможно было даже понять, ночь сейчас или день – небо закрыли тучи столь плотные и чёрные, что солнечный свет совершенно померк; серо-зелёные валы, взяв разбег, с нерастрачиваемой яростью штурмовали гранитные бастионы прибрежных скал, и, судя по обилию острых каменных обломков в кипящей белой полосе прибоя, штурм этот частенько венчался успехом.