Хранитель ключа - Страница 2
– Надо атаковать! Поднимайте людей! Мы возьмем противника штурмом! – Чугункин старался быть главным.
– Возьмем, конечно. Но двоих уже убили, и еще человек двадцать положат. Приказа так расходовать людей я не имею.
Комиссар просто отвернулся.
– А что за здание такое? Мельница, что ли? – спросил Аристархов. – Не похоже что-то…
– На вашем месте я бы об этом думал в последнюю очередь, – сделал ехидное замечание Клим.
– Энто насосная была, – пояснил лежащий рядом солдат. – Тута помещик имелся, так он построил, поля поливал. Год назад сожгли мироеда, видите, стеночка прикопченная? Все растащили, только трубы остались, они в цемент залиты – не достать. Они к реке выходят…
– К реке? А что за трубы? Велики?
– Ага. Дюймов по семь…
– Это интересно… Ну-ка, вы двое – за мной…
– А я? – забеспокоился комиссар.
– А вы – за старшего!
И Аристархов отправился куда-то назад, в тыл.
Чугункин злился на Евгения до такой степени, что уже даже жалел – не стрельнул ему в спину как бегущему с поля битвы. Оставил, понимаешь, комиссара наедине с противником. И что самое обидное: бой продолжался совершенно без участия Клима. Бойцы посылали пулю за пулей, целя в разрушенное здание. Среди развалин кто-то мелькает, отстреливается, порой затихает.
У комиссара появилась крамольная мысль: поднять батальон, повести его в атаку на многочисленного врага, добыть первую славную победу. С иной стороны, опыта таких отчаянных атак было ровно никакого. И что командовать? Крикнуть: «Вперед»? А дальше что? Вернее, что именно – ясно. Дальше – неширокое поле. Сбоку густые камыши, вероятно заболоченный берег. Вот, скажем, крикнет он: вперед! Даже рванет сам. А вдруг за ним никто не побежит? И стрелять противник будет только по нему. Бежать до развалин далече, за неимением иных целей его, Клима, успеют уложить раз пять. Умирать в самом начале блестящей полководческой карьеры не хотелось. Ничего, вернется Аристархов, поведет солдат в атаку, будут погибшие – а куда деваться? И вот тогда… тогда Чугункин напишет докладную записку куда надо…
Аристархов вернулся скоро, но вышел не к Чугункину, а пробрался за излучину реки. Выслушал последние объяснения солдата и принялся раздеваться, голый, но с гранатой в руках вошел в реку. Проплыл камышами. Трубы были там, где показал рядовой. В одну трубу Евгений и зашвырнул гранату. Вместо взрыва она зашипела и стала выделять желтый ядовитый дым. Немного его выплеснулось на речку, но большая часть пошла наверх, в бывшую насосную. Скоро развалины, словно чаша, начали наполняться едким дымом. Желтый туман лез из-под плит, стелился по полу. Казалось, чего проще – надобно держать голову повыше, пока дым не достанет до уровня окон, а после начнет стекать с холма вниз… Но в гордо поднятую голову слишком легко схлопотать пулю, паче что противник активизировался. Слезились глаза, веки смыкались. Из камышей Аристархов крикнул:
– Прекратить огонь! – и после паузы добавил уже в сторону насосной: – Эй, там, сдавайтесь, что ли…
Из здания выбрался человек, он пошатывался, его крутило от кашля.
– Бросай оружие! – крикнул Аристархов.
На песок полетел ручной пулемет, две винтовки, за ними шлепнулся и пистолет.
– Пусть и другие выходят! – крикнули ему.
– Нету других, – прокашлял сдавшийся, – я тут один.
На всякий случай подождали, пока развеется дым. И комиссар лично проверил, но действительно никого не нашел – ни живого, ни мертвого… Против батальона стоял один человек.
Пока пленного вели к комбату, тот кашлял, тер глаза, из-за чего лица долго не было видно. Но еще шагов с двадцати Аристархов его опознал:
– О нет…
Зато пленный, протерев глаза, широко улыбнулся:
– Женька, боже мой, ты ли?
– Товарищ комбат, – заговорил комиссар иным, официальным голосом, – вы знаете пленного?..
– Служили вместе…
Допрос за неимением какого-либо помещения проводили на свежем воздухе. Все формальности будто были соблюдены. Пленный, комбат и комиссар стояли на маленькой полянке. Саженях в десяти скучал солдат с винтовкой – вроде караульного.
– А что рассказывать? – пожимал плечами пленный. – Поил лошадь. Подходят двое, просят закурить. Я отвечаю: сам не курю и другим не советую… Один взбеленился, дескать, будет мне какой-то хмырь советовать! И за винтовку схватился… Ну я быстрей оказался – а то меня положили бы.
– А вам не приходило в голову, что солдаты рабоче-крестьянской армии хотели вас просто испугать? Пошутить? – предположил Чугункин.
– У меня с империалистической войны три ранения и одна контузия, – врал пленный, – я таких шуток не понимаю напрочь. На войне ведь как: если в тебя целятся – в тебя стреляют.
– А когда набежали солдаты, неужели вы не заметили на фуражках звезды, красные околыши?
Допрашиваемый пожал плечами:
– Вы знаете, из здания был неважный обзор. Оно ведь как – подымешь голову, тебя сразу и хлопнут. Да и не знал я, что это солдаты рабоче-крестьянской армии. Мне показалось – бандиты бандитами. Если бы они представились – может быть, не стрелял бы. Хотя, честно говоря, в том не уверен…
Чугункин нетерпеливо кивнул и задумался: да, действительно, моральное состояние вверенной части оставляло желать лучшего. Недавно двух поймали на мародерстве. Суд тянулся десять минут, приговор к расстрелу был приведен в исполнение публично взводом красноармейцев. Чтобы разбавить молчание, комиссар спросил:
– А как вас звать-то?
– Геллер моя фамилия, – ответил пленный. – Рихард Геллер.
Чугункин посмотрел на Аристархова. Тот коротко кивнул: именно так. Молчание продолжалось. И тут Клим поднялся и сообщил, что ему надо отлучиться по делам. Хотя по лицу было видно: не по делам, а по нужде. Может, стоило отойти за ближайшие кусты, но отчего-то Клим не стал этого делать. Возможно, намеренно оставил старых знакомых наедине. Глядишь, пока его не будет, все и решится: может, пленный рванет, а его кто пристрелит. Может, побегут оба, часовому придется тяжелей, но этот военный специалист уже давно был под подозрением комиссара. И если случится предательство, то пусть это произойдет сейчас. Проходя, Чугункин что-то шепнул часовому. Тот кивнул и напрягся.
Молчание, оставленное комиссаром, продолжалось и далее. Аристархову не хотелось разговаривать вовсе, он злился на Клима Чугункина за то, что тот ушел, оставив его в дурацком положении. Первым заговорил пленный:
– Когда мы с тобой виделись последний раз? Кажется, совсем недавно…
– В прошлом году, – отрезал Евгений.
– Я же говорю – недавно.
Аристархов кивнул:
– Ну да, еще недавно было лето, а нынче уже пол-одиннадцатого… Сейчас год – целая эпоха.
Еще когда они служили вместе, Геллер заметил: с Аристарховым совершенно невозможно говорить, когда тот сам того не хочет. Будет отвечать односложно. Станет использовать то, что все его считают чужаком, делать вид, что не понимает, о чем речь. Ну вот, времени все меньше и меньше. Придет комиссар – и выбраться отсюда станет сложней. Что делать, что делать, ведь действительно: так могут и убить. Потому Геллер пошел напролом:
– Евгений, ты же меня не убьешь? Приятель, отпусти меня.
Строго говоря, приятелями они никогда не были. Бывало, пили вместе, играли в штос по маленькой, не столько ради выигрыша, сколько для удовольствия. Везло все больше Геллеру, но поскольку ставки были невелики, то Евгений зла на штабс-капитана не держал. Правда, и нежных чувств не испытывал…
– Отпусти, не убивай, – частил Рихард, – глядишь, и я тебя когда-то отпущу.
– Если я тебя сейчас пущу в расход, – ответил Аристархов, – то и в перспективе мне тебя бояться не надо…
Геллер замолчал и кивнул: в словах Аристархова была просто убийственная логика.
В вихре Гражданской войны пленных часто не брали, раненых добивали. Геллер не питал иллюзий: его никто не любил. Женька Аристархов, которого он за глаза звал «жиденком» или «выкрестом», наверняка не был исключением. Мало того: Геллера боялись многие, подавляющее большинство тех, с кем он сталкивался. Говорится же, что католические храмы строят не для красоты, а для того, чтобы вселять в сердца грешников страх. Геллер был человеческим аналогом католического собора. Сослуживцы думали, что как раз Аристархова Геллер не пугает. На самом деле это все обстояло не совсем так: чувство было загнано так глубоко, что о нем часто забывал и сам носитель.