Хранитель ключа - Страница 12
– Живы? – спросил Евгений, протягивая руку Чугункину.
Комиссар растерянно кивнул. Клим лежал в яме, прислушиваясь к своим чувствам. Да, безусловно, он был жив. И будто даже не ранен. Это расстраивало больше всего. Хоть бы плевая царапина, кожанка, порванная бандитской пулей, шашкой. Уж на совсем крайний случай сгодился бы и перелом. Но нет, все конечности были целы…
– Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил о вероятном направлении прорыва? – скупо улыбнулся комбат.
Чугункин еще раз кивнул. Отчего-то он ожидал, что Аристархов будет произносить обличительные речи, затем пристрелит его. Вместо этого Евгений вытянул Клима из ямы:
– Ну вставайте же… Осень, земля, поди, холодная. Простудитесь еще.
У Клима проскочила мысль: простуда приговоренных к смерти мало заботит. Значит, пока казнь отменяется.
– Где-то вы были правы, – рассуждал Аристархов. – Здесь не помогли бы ни три пулемета, ни дюжина. Я сам палил из пистолета. С таких расстояний обычно не промахиваются, но даже я никого не ранил.
Клим наконец поднялся. Черная кожанка была украшена рыжими пятнами глины. Комиссар попытался их оттереть, но только больше размазал.
– Вот вам и ваши пули, – пробормотал Клим.
– Поверьте опыту: штыковой удар тут бы тоже не помог. Видите, скольких шашками посекли?
Чугункин опять кивнул.
Кто-то оставался еще в поле, но большая часть батальона, во главе с комбатом и комиссаром, входила в деревню. Крестьяне проявили чудеса расторопности, и над зданием, где полчаса назад квартировала банда, реял красный флаг. Сами селяне сочли за лучшее попрятаться по домам. В подобном положении все хаты вдруг оказывались с краю. Но центральная площадь не была пуста. На ней стояла сгорбленная фигура. Еще держалась на ногах, но шаталась, словно нетрезвая. В одной руке фигура держала саблю, во второй руке – обрез.
– Пьяный, что ли? Проспал прорыв? – спросил Аристархов. И крикнул стоящему на площади: – Эй, бросай оружие!
Вместо этого фигура подняла обрез и, не целясь, пальнула в сторону комбата. Несмотря на численное превосходство противника, инсургент не собирался сдаваться. Комбат дал знак: остановиться.
– Не стрелять! – крикнул он.
Но сам тут же отобрал у рядом стоящего солдата винтовку, оттянул затвор, осмотрел магазин, ствол. Дослал патрон, приложил винтовку к плечу, прицелился любовно и нежно. Будто на стрельбищах, одновременно с выдохом, нажал на спусковой крючок. За мгновение пуля пролетела через площадь, ударила в грудь врагу. Тот вздрогнул, но устоял. Аристархов передернул затвор, звякнула гильза. Опять прицелился, выстрелил. Фигура в прицеле снова вздрогнула, но не упала.
– Что за черт!
– Это, наверное, вредительство, – зашептал Чугункин. – С завода нам прислали неисправные пули. Я извещу кого надо! Виновные будут наказаны!
Аристархов покачал головой. В это же время противник пальнул еще раз, его пуля ушла в белый свет как в копеечку, никого не задев. Теперь Аристархов целился долго. Невыносимо долго, кому-то показалось даже, что комбат и не думает стрелять, любуется миром через прорезь прицела. И прозвучавший выстрел оказался для многих неожиданностью. Стоящий на площади мотнул головой и стал медленно оседать. Сначала упал на колени, затем рухнул лицом в пыль. Аристархов перебежал небольшую деревенскую площадь, выбил ногой из рук упавшего обрез, саблю. Осмотрелся по сторонам: не появится ли еще кто. Тихо… Стали подходить солдаты. К стоящему посреди площади Евгению приблизился Клим.
– Ну что, он мертв? – спросил комиссар.
Человек на земле выглядел мертвее мертвого – последний выстрел Аристархова снес мятежному пол-лица. Но такой уж был день – во все что угодно поверишь. Аристархов нагнулся, коснулся рукой распростертого тела.
– Мертв. Думаю, уже два дня. Он совершенно холодный…
– Не понял?.. – спросил подошедший Чугункин.
– А что тут понимать. Эти две раны, – Аристархов штыком коснулся тела, – вчерашние. Кровь запеклась. А это… – штык коснулся двух других отверстий, маленьких, почти незаметных на грязной и дырявой рубахе, – это мои пули. Я стрелял по трупу.
– У нас горячка? – Чугункин, кисло улыбаясь, коснулся рукой своего лба.
– Дурацкий день, – согласился Аристархов. – Ну отчего у меня такое впечатление, что я не проснулся.
Батальон входил в деревню. Аристархов глядел на свое войско, стоя на крыльце избы, в которой еще пару часов назад квартировали Костылев и его подручные. На солдат нельзя было смотреть без содрогания. Бойцы ободранные, одетые в тряпье, вероятно содранное где-то с пугал. Иногда бинты намотаны прямо поверх шинелей. Обувь – ботинки с обмотками, латаные сапоги, порой даже лапти. Солдаты напоминали не регулярную армию, а банду. Неделю они гонялись за этим бандитским эскадроном, ночевали в поле, на голой земле, не жгли костров. Почти загнали зверя… А догнать пешему конных – дорого стоит. Но за четверть часа труд, страдания недели идут прахом, противник уходит. Уходит без потерь, зато тебе приходится собирать раненых да убитых. Евгений тяжело вздохнул и зашел в избу. В доме после костылевцев было тепло и накурено. Иных трофеев не имелось, зато сидели Чугункин и пленный. Клим пытался расколоть последнего, но получалось это не весьма. Евгений как раз застал конец реплики пленного:
– …Только давайте условимся. Расстреливать два раза законы не велят.
Аристархов подошел, кивнул и даже улыбнулся:
– Ну хорошо, положим, от пули ты заговорен… А как насчет прочих неприятностей? Я ведь могу попросить у кого-то шашку тебя пощекотать. Или, что еще дешевле, – найти веревку и подходящее дерево. Извини, мыла не предлагаю. Я бы и рад, но нету…
Пленный поежился. Комбат продолжил:
– В общем, я не знаю, как тебя звать, и знать не хочу. Выходов у тебя два. Один – на дерево. Второй: ты признаешь, что до сего момента заблуждался, но отныне прозрел и готов бороться за власть Советов. Товарищ Чугункин и я тебе поверим, примем в ряды рабоче-крестьянской армии. Но ты должен оправдать наше доверие. Рассказать мне, своему командиру, что происходило в той банде, в которую ты попал, разумеется, по недоразумению. И советую тебе поторопиться.
Пленный надулся:
– Куда торопиться? Вашему слову поверить – себя обмануть. Ведь вздернете…
– Еще никто не сказал, будто Евгений Аристархов не сдержал своего слова, – отметил комбат. – А торопиться тебе надо из тех соображений, что скоро обед. И если ты к нему не управишься, я не успею поставить тебя на довольствие, соответственно обеда ты не получишь. Будешь голодать до ужина.
Пленный задумался, но не так чтоб крепко – скорей, просто для порядка. Вероятно, он давно уже решил стать разговорчивей, но ждал еще одного аргумента. Наконец, согласился:
– Хорошо, вы меня убедили…
Аристархов довольно кивнул:
– Логика – вообще страшная сила. Убийственная просто.
И пленный стал рассказывать… Говорил сбивчиво, быстро, словно торопился на все тот же обед. Его не перебивали, слушали внимательно. При этом Аристархов улыбался и кивал, а Чугункин демонстративно сохранял спокойствие и серьезность, иногда проверяя, на месте ли наган.
Из речей пленного выходило, что он действительно попал в смутное войско совершенно случайно. Ни в каких грабежах-бесчинствах, разумеется, не участвовал, и даже не слышал о таковых. Получалось, что этот повстанец святее патриарха Московского и всея Руси Тихона и дышит непосредственно в нимб апостолам. Но Аристархова и Чугункина интересовали иные показания: про тех, кто командовал прорвавшимся эскадроном. Эти показания выглядели еще сказочней повествований о праведности пленного. Но вот беда – совсем недавно батальон Аристархова попал именно в сказку. При этом сказку выбрали пострашней…
На своем непосредственном командире пленный почти не остановился, зато немало поведал о колдуне. Впрочем, иное из его рассказа Аристархов и Чугункин видели собственными глазами: эскадрон заговоренных от пуль, восставший из мертвых.