Хранитель ключа - Страница 11

– Смею вас заверить, что именно сюда они и ударят, – сказал Аристархов.

– Почему?

– Потому что это единственное не противоречащее здравому рассудку решение. В остальных местах или нельзя прорваться вовсе, или прорвешься в место еще хуже этого.

– Именно потому, что это кажется вам очевидным, они поступят как-то иначе. Исполняйте мои распоряжения!

«Ну а как ты такие распоряжения выполнишь? – думал Аристархов. – С таким друзьями не надо никаких врагов. Как распределить три пулемета на фронт в десять верст? Как размазать целый батальон на этой дистанции?» Новые приказы Аристархов раздавал быстро и максимально непонятно для штатского комиссара. Люди забегали. Чугункин действительно ровным счетом ничего не понимал в этой беготне, но вида не показывал, считая, что так и надо. Впрочем, пулеметы с холмов пришлось убрать – оставили только один, закрепленный на телеге, которая перегораживала дорогу. Аристархов ругал себя чуть не вслух – и как его угораздило ввязаться в эту историю? Внутренний голос отвечал: а что, разве были варианты? Да нет, признаться, выбор был. Можно было, к примеру, податься в карательный отряд. Работы там было много: в губернии шумят мужички, то и дело кого-то вырезают. Крестьяне ведь очень недовольны продразверсткой. Недовольны, что зерно, собранное часто на крови, потом попросту сгнивает. Не знают люди пришлые, что с зерном делать, как его хранить, распределять. Оно-то как было: крестьяне везли в город еду, получали в обмен мануфактуру или скобяные изделия, к примеру. А сейчас заводы стоят, а рабочие заняты революцией, то есть не работают. Спрашивается: за кой ляд кормить бездельников? Вместе с продразверсткой часто приходят агитаторы, которые объясняют, что это-де временные жертвы во имя мировой революции. Агитаторы вообще были забавными, наивными людьми, над ними можно бы вволю посмеяться и вытолкать за околицу. Только за их спинами стояли люди иные, с винтовками и лицами суровыми. Ведь если они не отнимут этот хлеб, то голодными останутся уже их собственные дети и жены в городах. Воевать с крестьянами было не в пример легче, чем, скажем, с белогвардейцами, не говоря уж про немцев. Но слезы доведенных до отчаяния селян били прямо в сердце больней, чем все пулеметы мира. Потому, когда появилась задача найти и ликвидировать банду Костылева, Аристархов вызвался сам. Казалось, что это задание хоть и не сильно простое, но более привычное: найти и уничтожить. Однако довольно скоро выяснилось, что власти у него не больше, чем у свадебного генерала. Любой его приказ может отменить комиссар, да и к тому же солдаты в батальоне, особенно из последнего пополнения, довольно часто имели собственное мнение.

– Жаль, что у нас все пулеметы – «Льюисы», – задумчиво проговорил Аристархов. – Хоть бы один «Максимка» был…

– Любите отечественную технику? – улыбнулся Чугункин. – Вы патриот?

– Патриот… Но к оружию это отношения не имеет. У «Льюиса» диск маленький. У «Максима» укладка же на две с половиной сотни патронов.

– Товарищ Аристархов, простите, но вы перестраховщик! Вы же сами говорили – противник имеет сотню сабель. Хватит одного пулемета системы «Льюис»! Всего два диска да винтовки солдат, и с врагом будет покончено!

– Кстати, пулемет «Максим»…

Но комбат прервался. В деревне явно что-то происходило. Меж домов, сараев то и дело мелькали всадники. Вот из деревни показалась колонна – пресловутая сотня и две тачанки. Аристархов сбежал с холма вниз, к телеге с пулеметом. Комиссар следовал за ним. На лице Чугункина легко читался испуг: он никоим образом не ожидал прорыва здесь. Но, к его счастью, испуга этого никто не приметил. Все, кроме него, через прорези прицелов смотрели на наступающую кавалерию. «Хватило бы, вероятно, одного выстрела шрапнелью, – думал Аристархов, – чтобы покончить с бандой. Ан нет, прут как на параде». Создавалось впечатление, будто знают, что здесь только один пулемет и людей с сотню…

От деревни бандитский эскадрон шел на рысях. И только когда до холмов оставалось с четверть версты, пустил лошадей в карьер, рассыпавшись неширокой лавой. Даже за грохотом копыт было слышно, как сотня шашек вышла из ножен. Кто-то пальнул из винтовки. Кажется, промазал. Оглянулся на комбата. Тот посмотрел на стрелявшего и покачал головой: рано. Все ближе и ближе: полторы сотни саженей, сотня… Когда до лавы осталось саженей семьдесят, Аристархов скомандовал:

– Огонь!

Закашлял «Льюис», ударили винтовки, сам Аристархов палил из своего пистолета. Казалось, вот сейчас живая масса столкнется со свинцовым ливнем, споткнется, рухнет наземь. Погибшие на полном скаку лошади сомнут траву, вспашут землю. Мгновение, второе. Сейчас… Но нет, лава неслась дальше. Кто-то из солдат беспокойно оглядывался, перезаряжал винтовку. Пулеметчик косился на пулемет. Выпущенные пули не убивали и даже не ранили никого из бандитов. Когда до противника оставалось саженей двадцать, комбат отдал приказ:

– Отходить на холм! Уйти с дороги!

Впрочем, не будь этого приказа, через мгновение солдаты побежали бы сами. Да что там: за грохотом копыт, оружия и сердец не все и слышали тот приказ. И бежали по собственному разумению. Кто-то лез под телеги, кто-то, совершенно испуганный, бежал по дороге. Остальные оттягивались на холмы, готовясь к круговой обороне. Но высоты совершенно не интересовали бандитов – они просто выходили из окружения. По ним все еще стреляли, но пули по-прежнему никому не причиняли вреда. Один солдат, не поняв в чем дело, поднес руку к стволу, нажал спусковой крючок… И завопил от боли: пуля пробила руку. От конницы рванул и Клим, побежал по дороге, как и большинство солдат, молодых, необстрелянных. Было это неправильным решением – конники легко догоняли бегущих, рубили шашками. Все заканчивалось быстро. Блеск. Сталь. Удар! Крик!!! Хруст, кровь! Горячее дыхание – не разобрать чье. На мгновение Чугункин обернулся, и это спасло ему жизнь. Он не заметил канаву, увидев которую, он бы наверняка перепрыгнул. И уже за ней бы его достала сабля. Но нет, Клим споткнулся, рухнул в придорожную яму, конь пролетел над ним. Уже занесенная сабля рассекла воздух. Только потом совершил еще одну глупость: высунул голову из ямы. Тут же едва не схлопотал копытом от следующей лошади, но испугаться забыл.

Сотня уходила. Мимо пронеслись две тачанки. На второй Клим увидел кроме возницы и пулеметчика еще какого-то человека, совершенно неуместного на гражданской войне. Этот пассажир носил очки, имел бороду-эспаньолку, одет был в приличный костюм, на голове – котелок. Картину довершал баул, стоящий на сиденье рядом, и маленький саквояж непосредственно на коленях у таинственного пассажира. Выглядело так, будто врач, практикующий в данной волости, едет по делам. Сотня прорвалась, потеряв лишь одного человека пленным. Да и тот оказался таковым лишь по досадному недоразумению. Конь споткнулся и рухнул на землю, его всадник скатился на землю. Конь, испуганный стрельбой, умчался. Палили и по нему, стоящему на земле в паре саженей, но каким-то непостижимым образом промахивались. Вероятно бы, истыкали штыками, но пленный счел за лучшее отбросить винтовку и поднять руки вверх.

Аристархов спустился с холма. Вокруг все были испуганы и растеряны, лишь Евгений выглядел спокойным и серьезным. Его вид успокаивал солдат. Говорили, будто году в пятнадцатом или шестнадцатом германский снаряд угодил в блиндаж, где находился Аристархов и еще несколько человек. Остальных попросту не нашли, думали, что не выжить и капитану. Но хирург и дежурное божество были в хорошем настроении – Аристархова вытащили с того света. Из тела вынули сколько-то там осколков, но самый крупный из груди извлечь не удалось. И якобы он до сих пор был возле самого сердца Аристархова. Говорили, именно эта сталь охлаждала сердце комбата, и потому командир всегда спокоен. Шрамы на теле Евгения имелись, но только историю про осколок он ни опровергал, ни подтверждал.

По полю боя ходили солдаты, собирали раненых, считали убитых. Комбат подошел к кювету, в котором лежал комиссар.