Хозяин зеркал - Страница 3

Мальчик вздохнул и опустил взгляд на высохшую от жары грядку. Их собственный колодец почти иссяк. Оно и понятно. Была семья – и нет семьи. Джейкоб лениво ковырнул тяпкой рыжий земляной ком. Потянулся за длинным, цепко обвившим стебель латука сорняком. Запустил пальцы между твердыми комками, подрываясь под корень. Сзади зашуршало. Джейкоб обернулся.

Тетушка Джан стояла там со всеми своими юбками и со странным выражением лица. Левой рукой она упиралась в бок, правой протягивала Джейкобу небольшой кожаный кошелек.

Мальчик недоуменно моргнул. Не то чтобы он рылся в тетушкиных вещах – то есть рылся, конечно, заглядывал на случай, если придется, по выражению Пугала, делать ноги (Джейкоба всегда смешила эта фраза из уст Пугала, учитывая, что для человека и для голема слова имели совершенно разное значение), ну да, заглядывал, но чтобы тетушка вот так, сама, протянула ему кошелек со всей прошлогодней выручкой за коноплю… нет, подобного мальчик не ожидал.

– Тетя Джан, вы что? – осторожно спросил он.

– Вот, возьми, – просто сказала тетка. – Возьми и отправляйся в Город. Поезжай и купи себе ненависти. Потом возвращайся и исполни свой долг.

Джейкоб снова моргнул.

– Вы хотите, чтобы я пошел к Торговцам Ненавистью?

Тетка отрывисто кивнула, уронила мешочек к ногам Джейкоба и, не оглядываясь, пошла в дом. Ее узкая прямая спина на мгновение замерла в дверном проеме, и Джейкоб неожиданно для себя понадеялся – может, все же оглянется?

Нет. Не оглянулась.

Ездовой страус дремал, подобрав под себя длинные лапы, и лишь испуганно топорщил хохолок всякий раз, когда в костре потрескивала ветка бересклетника. Небеса были темны, только на востоке, над Городом, мерещилось бледное сияние. Горы тщились дотянуться до небес горбатыми спинами, почесать хребты и понежиться в прохладных лучах, но небеса смотрели презрительно на скучившееся внизу каменное стадо и оставались высоки и недоступны.

Синеватое, рыжеющее у корней пламя освещало узкую площадку. Слева утес и справа утес, а посередке Джейкоб, страус по кличке Страус и расположившийся на седле с высокими луками Пугало. Пугало мальчик прихватил с собой, справедливо заключив, что тетушке он вряд ли понадобится. Так же, без зазрения совести, он оседлал последнего страуса. Тетушке никуда ездить не надо, ведь со всеми соседями она давно перессорилась. Джаннат О’Линн была гордячкой и считала, что славный род О’Линнов напрямую произошел от Святого Пустынника. То, что остальные жители долины имели ровно такие же основания для гордости, тетушку волновало мало. То, что она вышла из кочевого племени сатсу и к славному роду О’Линнов принадлежала лишь по мужу, тоже не шло в расчет.

Самому Джейкобу на происхождение было глубоко наплевать, тем более что отца своего он в глаза не видел, а мать, Эрин О’Линн, младшая сестра дядюшки Поджера, скончалась, когда сыну не исполнилось и полугода. Джейкоб даже могилу ее навестить не мог, потому что долинники на манер кочевых племен заворачивали покойников в саван и оставляли на съедение перепончатокрылым стервятникам. Пугало почитал такой обычай отвратительным, а сыну рано ушедшей Эрин было все равно. Должны же стервятники чем-то питаться?

Сейчас Пугало, залихватски надвинув шляпу на левый глаз, рассуждал. Всякому, кроме Джейкоба, показалось бы, что это просто бубенчики тихо позвякивают, однако мальчишка слышал в их звоне слова. Пугало говорил так:

– Тебе небось все уши прожужжали рассказами, как ненависть у Торговцев кипит в серебряном котле под золотой крышкой, и вкус у нее как у лучшей ливерной колбасы?

Джейкоб хмыкнул. Он понятия не имел о том, что такое «ливерная колбаса». Пугало зачастую забывал, что говорит с выросшим в пустыне мальчишкой, который, кроме Долины да редких караванов скупщиков конопли или Старьевщиков, ничего не успел повидать.

– Так вот, ты этим вракам не верь, – продолжал голем. – Всё брехня. Ненависть перегоняют в лабораториях, принадлежащих Господину P, и разливают по маленьким стеклянным ампулам. Она не имеет цвета, вкуса и запаха, и у лучшей ненависти вязкость как у разбавленного сахарного сиропа. Или нитроглицерина. Поэтому, если тебе предложат какую-то бурду с запахом и вкусом ливерной колбасы, не вздумай купиться.

Джейкоб поворошил палкой в костре и потянулся к фляге. Воду следовало экономить. На всю дорогу он взял две фляги, да и для тех воду пришлось процеживать через марлю. На марле осталось полно песка. Третий Колодец умирал. А если Джейкоб все же доберется до Города, и Торговцы Ненавистью его не обманут, и он как-нибудь сумеет пристрелить Боба О’Сулливона и его придурковатого братца из кривой двустволки, Второй Колодец умрет прежде Третьего. Радости в этом никакой.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, мальчик нацарапал обгоревшим концом прута на камне три буквы: WPF. В надписи не было законченности, и Джейкоб раздраженно стер буквы носком сапога.

– Правильно, – откликнулся Пугало. – Господа W, P и F – изрядные сволочи. Жаль, что в жизни их вот так не сотрешь. Но с помощью всеобщего просвещения и повышения самосознания граждан, а также новейших винтовок системы «Оббернум»…

Дальше Джейкоб не слушал. Его не интересовали бунтарские речи голема, и на несправедливости, чинимые Господами W, P и F – хозяевами крупнейших в Городе, а то и во всем Третьем Круге корпораций, – мальчику было начхать. Ему только не нравилась надпись. Она требовала продолжения, завершения. Джейкоб попробовал расположить буквы треугольником, но все равно выходило, что требуются еще две – иначе не построишь пирамиды. Настоящей пирамиды, с четырехугольным основанием и острой, недоступной вершиной. Недоступной, как Аврора над Городом. Самая правильная пирамида, основанием вписанная в круг, но вырывающаяся вершиной за его четко очерченные, обреченные на вечное повторение пределы. А получившийся из WPF треугольник в круг вписывать было даже как-то неловко, до того он вышел неполный и жалкий.

Джейкоб спихнул разболтавшегося Пугало с седла и улегся сам, закинув руки за голову. Ветерок, не горячий, а уже по-ночному прохладный, коснулся лица. Юный путешественник уставился в небо. С минуту небо безразлично смотрело в ответ, а затем вдруг прорезалось яркой точкой метеорита. Метеорит приближался. Он пронесся низко над горами, едва не задевая их каменные загривки, и скрылся на юго-востоке, растворившись в сиянии над Городом. Показалось, или сияние сделалось ярче? И еще – когда метеорит пролетал над головой Джейкоба, мальчику почудилось, что это не просто сверкающая точка, а что-то вроде арбы, запряженной снежно-белыми волками. В арбе сидела женщина небывалой красоты, и стекающая с ее плеч серебристая мантия пульсировала тем же неспокойным светом и в том же ритме, что и полотнища Авроры, распростершиеся над Городом. Женщина оглянулась на Джейкоба и улыбнулась ему бледными красивыми губами – но это было уже во сне, где хозяйка арбы превратилась в тетушку Джан и та стояла в полукруглом дверном проеме, смотрела на Джейкоба через плечо и печально и прощально улыбалась.

Сверху Город похож на снежинку, пораженную одновременно раком и псориазом. Некоторые лучи снежинки – проспекты, отходящие от Смотровой башни, – безобразно раздулись, обросли кварталами лачуг. Другие, напротив, съежились, осыпались, облезли. По периметру снежинка и вовсе уже смахивает не на снежинку, а на серо-зелено-желтую медузу, чьи щупальца – дымы бесчисленных заводов – сносит к западу упрямый восточный ветер.

Если взять сильный бинокль и навести на одну из центральных улиц – смотреть желательно с той высоты, на которой пролетал позавчерашний метеорит, – заметишь унылое кирпичное здание с вывеской цвета болотной гнилостной зелени. Вывеска гласит: «Plclnc»[1], и буква P на ней заметно довлеет над прочими, не столь нагло раскорячившимися буквами. Рядом с поликлиникой находится «Phrmc»[2]. «P» в слове «Phrmc» выглядит еще более нахально, чем на родственном заведении. Присмотревшись еще внимательнее, можно заметить маленькую фигурку в балахоне цвета песка. За плечом у фигурки плотно набитая сумка, в руке – повод, на другом конце повода – изнуренный трехдневным переходом страус по кличке Страус.