Хозяин озера (СИ) - Страница 47

– Не жалко тебе Яниса, тятенька? – Ладушка вздохнула грустно, на колени к воднику забралась, за косу ухватилась.

– Жалко, милая, – улыбается дух болотный, личину, что платье, меняя. – Да только выбора у меня нет.

Фыркнула Лада, глазенки синие сощурила, огонек из-за пазухи выудила, от света солнечного прикрыла.

Как домой вернулся, Янис не помнил, отпустил кобылу белую, сам под навес ивовый забрался, лег под ветвями, вверх глядит, в листву живую, шелестящую, пытается осмыслить, себя уговорить, что неважно все, неверно понято, перевернуто. Как бы ни старался слова Навьи от себя гнать, на водника не обижаться да про Ярого не думать, ан все одно возвращается. Тоска в другое чувство переплавляется, ширится. Уже не обида это, не каприз мимолетный, кипучий, который, дай срок, паром изойдет, выветрится. Осознание, что до этого жилось легко и просто, а потом кто-то занавесь ивовую отодвинул, отдернул, и показалось солнце слишком ярким, неопрятным, вода ледяной, неприветливой, а сам хозяин ненужным. Аль еще хуже – нужен, да только как силы источник, не сам по себе. Никогда не задумывался об этом Янис, никогда не подозревал, что всего лишь часть зеркала… не самая лучшая, видать, часть.

Ключи старшие, Колокольчик да Хрусталь, как почуяли, хозяина настроение уловили, на бережок выбрались, хоть и не любители яркого солнышка пекущего. Отмахнулся было озеро от них, да куда там, улеглись рядом, обняли, молчат, сопят нарочито.

– Наладится все, Янис, – Колокольчик на ухо шепнул, носом потерся.

– Мы всегда с тобой будем, – вторит ему Хрусталь, дыханием теплым обвевает, ластится. – Не грусти, все будет хорошо. Помиритесь. Янис, ты…

– Хватит, – взвился озеро, руки от себя отпихнул, прочь ушел.

Недоуменно переглянулись ключи. Не понимают, какая муха хозяина укусила, но следовать не смеют, боятся, еще больше разозлится. Сели поодаль у берега, и на глубину не спускаются, и на сушу не выходят.

В камышах Янис улегся, спрятался. Водица озерная с разговорами не лезла, плескала едва слышно, ласкалась. Целовала плечи, мокрой рубахой облепленные, волосы расчесывала, вокруг кувшинок обвивала, ряски мелким цветочками украшала. Шептала на ухо негромко.

– Хочешь, покажу тебе сад свой?

Янис под воду целиком ушел, когда понял, чей голос ласковый слышит, чье присутствие незримое рядом почувствовал. Но рот помимо воли сам открылся:

– Хочу.

Померкло зрение. Пропали облака пухлые на небосводе лазурном, пропали толстые стебли осоки сочной, шелестящей. Вместо леса темное пятно стало. Растеклось, расплавило краски дневные, наново картину мирскую перекрасила. Смотрит Янис удивленно, моргает. Думал он всегда, что цвет черный, угольный скупой да скучный, нет в нем жизни, нет легкости. Видит Янис перед собой равнину темную, переливающуюся всеми оттенками ночи непроглядной. Валуны высокие, иссеченные, каждый на цветок распущенный похож. Змеятся меж ними тропинки-трещины, причудливые, свитые, не разберешь. Листья у цветов-камней тонкие, прожилками блестят, как сколы графитовые, озеро такие в доме у Ярого видел, на дне реки встречал. Дрожат на ветру литья те, звенят мелодично, нежно, как мелодию выплетают, напевают, убаюкивают. За ними высятся деревья черные, стволы изогнутые, кроны на один бок скошены, будто ураган вечный их гнет, треплет. Листочки крохотные на веточках прозрачных каждый формы своей, единой;жилочки просвечивают, искорки черные под кожицей тонкой трепещут. Шелестит каждая крона на свой лад, в песню общую свой голос добавляет. Вот та, овальная, со слезами-лианами длинными – высокую чистую ноту издает, а рядом растрепанная, тонкими веточками торчащая в стороны разные – пониже пришептывает, причитывает. Трава под деревьями – травинка к травинке, колосок к колоску, хрустальная, на конце каждой слезинка-росинка подрагивает, алмазом темным подмигивает, не падает, колокольцем звенит.

– Только воды нет, прости, – шепчет голос на ухо. – В мире мертвых лишь одна река, одинешенька, нет у нее ни притоков, ни ключей студеных… хмурая, седая. Потому и очарован я озером твоим был, когда зеркало искал. Идем по тропинке…

– Янис?! Янис! Очнись же!

Чаровник встревоженный озеро за плечи встряхнул, поднял. С трудом в себя юноша водный пришел, вернулся, отряхнул, сморгнул грезы страны подземной.

– Что ж от вас покоя нет, – промолвил недовольно, приподнимаясь лениво. – Что еще, Чаро? Опять страж зовет, собираться, бежать сломя голову?

Отпрянул ручей в удивлении. Еще миг назад Янис бледнел на глазах, прозрачным становился, только не в воду уходил, просто растворялся, а на руках раскинутых, безвольных, узоры вскипали теменные, вились, выше забирались. До самой шеи укутали цветами-шипами. Испугался ручей, будить кинулся.

– И дело тебе какое? – Янис вырвался, на руки мельком глянул. – Зачем пожаловал?

– Я… – растерялся Чаро от напора гневного. – Велел Ярый зеркало проверить….

– Так иди и проверяй, – хозяин озерный на дом махнул. – Открыто, и так проходной двор давно.

– Янис…

– Да, знаю, ведаю. Сам виноват. Иди смотри, защиту снял. Проверяй, коль душе угодно. От меня отстань.

– Дак без тебя не могу, – Чаро руками разводит, на попятный сдал, присматривается – неладное с Янисом творится.

Вспыльчивый озеро после ссоры еще стал, часто ругал его, прогонял, но таким нервенным, раздраженным, впервые его страж видел.

– Ты же… с зеркалом связан, я не подойду.

– Проверял его утром я, как обещался. Слово свое держать привык. Так вот: темени нет. Все спокойно. Мне не веришь – к воднику сходи. Он велел жить как прежде, веселиться, хороводы водить, ждать следующего полнолуния. Авось всех сожрут.

Отступил Чаро, поперек слова не сказавши, выпустил Яниса злого, пройти ему дал, вслед посмотрел. Рубаха мокрая спины узкой не скрывает, волосы на плечо сброшены, не застят – цветет поверх рубцов узор сложный, витиеватый, вроде дерева с короной разлапистой, на один бок скошенной, по плечам лианы сбегают.

Дверью хлопнул, по ступеням спустился, топая, озеро в опочивальне заперся, к зеркалу подошел. Темна поверхность, инеем черным подернулась, кристаллами снега проклюнулась, недвижимая.

– Покажи мне царство Навьино, – просит Янис.

Вздрогнул артефакт колдовской, просветлел, зазвенел довольно. Показал поле черное, рекой серой поперек пересеченное. Вдали лес, вблизи камни. Пустынно все, красоты первозданной. Ни душ, ни страшилищ голодных, хищных. Весь день оставшийся Янис из дома не поднимался, не показывался, рассматривал скалы черные, берега, кручи высокие, сверкающие. Красив мир нижний, но жить там не хочется.

– Вот и мне не хочется, я же живой, в отличие от душ, – Навья появился, едва солнышко спряталось, лучами еще золотилось.

– Но ты же хочешь их сюда привести, – озеро пугаться не стал, собеседника рассматривает, дивится.

Другой теперь Навь, спокойный. Глаза только горят по-прежнему, частичку мира нижнего в себе несут, показывают.

– Не звал я душ сюда и звать не собираюсь, – руками развел хозяин подземный, поморщился болезненно, чисто флюс его беспокоит. – Но и сам среди них жить устал. У меня тут избранник остался… не хотел я, чтобы мертвые здесь жили, только чтобы общались, в день единый на границе встречались, родных не забывали. Разве это неправильно?

– Не знаю, – тихонько озеро ответил, вздохнул негромко.

Улыбнулся Навья печально, присел на мрамор узорчатый, на зеркало глядит, Яниса избегает. Сызнова озеро растерялся.

– Пойдем к столу, – позвал внезапно, сам себе удивился.

Согласился Навья с радостью, осторожно столешницу хрустальную гладил, заново ощущения вспоминал. Угощение не тронул, только на тарелке разложил узором диковинным, потешил хозяина гостеприимного. А потом взялся рассказывать, как мир его устроен. Как души попадают, как живут, коли можно жизнью за гранью назвать. Сколько отмерено кому наказание, как вернуться, возродиться, как навечно остаться в садах темных.