Хозяин берега - Страница 46

Теперь всё упиралось в его показания.

«Поплывёт Бураков — и следствие выйдет бог знает на какой уровень! Умолчит — примет весь удар на себя. Нет, Буракову не выдержать очных ставок с браконьерами, которые давали ему деньги…» — подумалось мне.

— Он уже в тюрьме?

— Да.

— А что начальник рыбинспекции?

Цаххан Алиев снова оказался хитрее и удачливее всех — в час, когда следственно-оперативная группа покинула Дом рыбака, он, предупреждённый кем-то, обманом захватил катер на воздушной подушке — «гепард», принадлежащий заповеднику, и скрылся.

— Если по тихой воде да не подвели рубчатые ремни, он куда хочешь умотал… — Хаджинур был возбуждён, как гончая, почувствовавшая азарт псовой охоты, опьяняющую радость преследования и гонки. — Сейчас, наверное, уже на Кавказе. А может, в России…

Дела Хаджинура складывались удачно — руководители группы заметили сметливость и трудолюбие молодого лезгина — за его судьбу, по крайней мере на данном этапе, можно было не беспокоиться.

Он ушёл, а я всё сидел за столом.

Тайное становилось явным. Преступления, совершённые группой, как обычно, раскрывались все одновременно.

— Игорь Николаевич! Не забыли? — Гезель в дверях показала мне на часы. — Может, лучше раньше приехать? Они не любят, когда опаздывают!

— Сейчас еду. Мне надо ещё заскочить на набережную… Бала не появился?

— Нет. Я звонила — дома его тоже нет.

Садясь в машину, я увидел у ворот отца Умара Кулиева вместе с его снохой — они проводили теперь много времени у нас во дворе, ожидая известий.

Он пожелал мне счастливого пути, а его строптивая спутница, похоже, наконец улыбнулась.

Анна уезжала паромом «Советская Нахичевань». Я наблюдал с верхней дороги. Мелкая пыль, принесённая ветром, в городе была совсем незаметна, но, глядя сверху, можно было заметить, что он весь в дымке — небольшой, уютный, опущенный в неглубокое седло между двумя вершинами, названными в честь царских генералов — путешественников и топографов.

Паром медленно отвалил. На причале было пусто и голо. Надрывно прокричал маневровый паровозик внизу, тащивший игрушечные платформы с контейнерами.

«Познай самого себя!» — говорили древние. В школе я не раз смеялся над заблуждением мудрецов: да что может быть проще! Разве я не знаю, что у меня на уме? Куда собираюсь сегодня? Завтра? «Познать другого!» — вот проблема! Кто он? Какие у него намерения?

Святая простота! Что я знаю о себе? Не буду ли я всю оставшуюся жизнь мечтать об Анне, как об утерянном рае, утраченном навсегда отчем доме?

Не оглядываясь, стартовал я в нашей прокурорской «Ниве» кратчайшей дорогой — через перевал — и уже через несколько минут был в центре Нахалсгроя, у парикмахерской Гарегина.

Но что это? Согомоныч стоял на своём традиционном месте, только на этот раз он смотрел внутрь здания, словно не решаясь войти. Представитель частного капитала слышал шум подъехавшей машины и даже, как мне показалось, на мгновение глянул в мою сторону, прежде чем отвернуться.

Я вышел из машины, подошёл ближе, и мне открылась картина варварски уничтоженной парикмахерской.

Дверь частного предприятия была высажена, она так и стояла с отжатым ригелем замка; окна разбиты. Внутри злоумышленники разбросали, затоптали, побили всё, что попалось им под руку.

— Надо вызвать милицию. — Я тронул Согомоныча за плечо.

— Нет, — он отвёл глаза. — У нас так не Делается. Нужно сделать вид, что ничего не случилось, — он взглянул на меня. — Жаль только, что я не могу теперь по-прежнему заниматься вашей головой…

Это был ещё один мой заложник, попавший в беду. Расположение ко мне навлекло несчастье на его заведение.

Я отошёл к машине. Постоял, прежде чем сесть за руль.

Вокруг сплошным беспределом тянулся одноэтажный Самстрой — поставщик самой опасной уголовной преступности, организованной вокруг браконьерских семей и лодок. Честолюбивые юноши, взлелеянные крёстными отцами Берега, уже освоили свой путь, пока одряхлевшие вожди наверху награждали друг друга, а придворная номенклатура делила дачи, квартиры, пайки, пристраивала детей за границей.

«Новыми успехами встретим…» — было выведено на розоватом выгоревшем полотнище, соединявшем городской роддом с домом для престарелых. Продолжение не читалось, но мысль была ясна. «Успехов много, хотя старых для встречи чего-то там пока недостаточно…

Я закрывал «Ниву», когда к обкому подкатила чёрная служебная «Волга». Из неё вышел человек в прокурорской форме. Я узнал Фурмана.

— Привет, Игорь! — Мы вместе вошли в здание. Поднялись по лестнице. Фурман вёл себя так, словно между нами ничего не произошло. — Хочешь новость? В этом доме пока никто не знает. Ты — первый… Бураков повесился. В следственном изоляторе.

Я поразился:

— У нас в следственном изоляторе? Чего они…

— Не у нас, слава Аллаху! В следственном изоляторе КГБ…

— А туда-то он как попал? — удивился я. — Как шпион?

— Да нет! При поступлении у Буракова обнаружили обострившийся геморрой. Ну, и решили подлечить. Консервативно, разумеется. В нашем изоляторе условий нет, а у них и условия, и специалисты. Тебя это удивляет?

— Меня уже трудно чем-нибудь удивить, Фурман. — Постепенно я пришёл в себя. — У других обвиняемых, надеюсь, нет геморроя?

— Нет вроде.

Над дверью вспыхнула лампочка, и секретарь Митрохина, до того не обращавшая на меня ни малейшего внимания, оторвалась от своих ногтей и кокетливо улыбнулась:

— Вас приглашают…

Знакомое аэродромное величие кабинета, ощущение взлётной полосы, обозначенной ковровой дорожкой. Первый поднялся из-за стола.

— Присаживайся… — Митрохин кивнул на приставной столик и сам тоже пересел, оказавшись напротив меня. — Что там с этим делом Умара Кулиева? спросил он. — Ну, мало ли что преступник сочинит, чтобы выкрутиться? Стоит ли сразу бить в самые большие колокола! Я по поводу телеграмм…

— Стоит! Умар Кулиев невиновен… Меня мучила жажда, но графин с водой стоял на столике в стороне.

— Мне докладывали обратное… — сказал Митрохин.

Без стука в кабинете появились прокурор Довиденко и полковник Эминов. Довиденко поздоровался со мной коротким, сухим кивком. С лица Эминова не сходило злое, капризное выражение. Он снова не заметил меня.

Митрохин подал знак — Довиденко и Эминов сели чуть поодаль, чтобы не мешать нам, и в то же время при первой необходимости дать Первому справку. Всё у них спланировано, который раз я снова мог в этом убедиться.

— …Между прочим — раз уж мы заговорили о работе водной прокуратуры, — сказал Митрохин, — как ты смотришь, если мы переведём вас в помещение бывшей военной?

Это — нежилой дом, всё приспособлено. Вначале людям необходимо создать нормальные условия, а потом спрашивать с них работу. Устроитесь, а там, глядишь, решим и жилищные вопросы… Надоело, наверное, жить как на бивуаке?

Я знал теперь, что меня ждёт, если я соглашусь быть послушным. Особняк бывшей военной прокуратуры. Квартира. Кормушка. Как равный, получу я свой кусок от общего жирного пирога. Я перестану быть парией в среде местного начальства. Мы будем встречаться с Митрохиным, Довиденко и Эминовым на сессиях и активах, обмениваться новостями, приглашать друг друга на юбилеи и праздники. «Ты — нам, мы — тебе!» Ничего другого не требовалось.

В кабинете стало тихо. От меня ждали ответа.

— Надо срочно освободить невиновного, — повторил я. — Дело Умара Кулиева полностью сфальсифицировано… Сделка не состоялась.

— Вы говорите об улучшении работы водной прокуратуры… — тотчас подал голос Эминов. Это был опытный демагог. — А он делает вид, что не понимает!

Брезгливое выражение не сходило с его лица.

«Это не маска, — подумал я. — Он действительно оскорблён. Какой-то водный прокуроришка выступил против исконных привилегий здешней чиновничьей мафии…»

— Пусть скажет тогда, для кого его помощник сегодня утром получил взятку — ни много ни мало — тридцать тысяч…

Я выслушал эту клевету молча, не шевельнув ни одним мускулом.