Хозяин берега - Страница 28

— Сюда. — Дверь открывалась прямо в комнату, прихожей не было.

Вдоль узкого пенала стояли подряд буфет, газовая плита, две узкие, с металлическими спинками, кровати.

На полу с самодельными половиками играли два ясельного возраста малыша. В конце пенала висела занавеска, там была вторая комната.

— Знакомься, — сказал Баларгимов женщине, показавшейся из-за занавески. — Это новый водный прокурор.

— Добро пожаловать. — Жена Баларгимова была русская — с открытым, приятным лицом, пышной грудью, с русым тугим пучком на затылке. На голом предплечье я увидел синюю татуировку — «Нина». — Как вам наши хоромы?

— Уютно, хотя и тесновато, — признал я. — А зимой? Не холодно?

— Газ обогревает… Жара, хоть двери настежь! А выключишь — тепло сразу выдувает.

— Другое жильё не обещают?

— Кому мы нужны? Если сами не позаботимся, о нас кто подумает?

Она взяла с буфета маленькие, послевоенные ещё часы «Звёздочка», подкрутила, положила на место.

Буфет был старый — с семейными фотографиями между стёкол. Фотоснимки чередовались со старыми поздравительными телеграммами. Была тут и завоевавшая мир неизвестная японская девушка, интимно мигающая с фотографии.

Разговор не получался — позади себя я постоянно ощущал присутствие настороженно-притихшего Баларгимова.

— Что же вы, пешком от самой прокуратуры? — подал он голос. — Или на автобусе ехали?

— Служебной машиной.

— Вроде я не видел её…

— Она у парикмахерской Гарегина. Я спрашивал, где Чапаевские тупики. На всякий случай я дал понять, что меня будут искать здесь.

— Да вы садитесь, — предложила хозяйка. — Какая правда в ногах…

— Надо ехать: дела… — сказал я.

— У всех дела. — Малыши потянулись к ней. — Да вы не спешите! Может, чайку?

— Прокурор так не придёт, чтоб чай тут с тобой пить, — подал голос Баларгимов. — Наверное, соседи что-нибудь наговорили… — Он всё стоял у порога. — Богатства наши кому-то спать не дают…

Женщина подняла с пола напёрсток и положила на буфет рядом с фарфоровыми рыбками и пачкой молочной смеси. Японская девушка интимно мигнула мне, не меняя выражения лица.

Рядом я увидел фотографию молодой пары — парень в белой сорочке, при галстуке, в шапке рассыпавшихся волос, прижимал к себе улыбающуюся счастливую невесту в белой фате.

— Сын? — Я кивнул на снимок.

— Нет. — Она отстранила малышей. — Это племянник мужа…

Баларгимов за моей спиной нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Я простился. Хозяйка пригласила:

— Заходите, если окажетесь в наших краях…

— А я уж решил, что вы стрижётесь в Доме быта… — Согомоныч повторил тезис: — У каждого человека парикмахер должен быть, как домашний врач, свой! И я хочу сделать вам предложение. Вы будете каждый день бриться у меня, и я буду следить за вашей причёской…

Я не ответил, и Гарегин, видимо, воспринял мою заминку как раздумье о совместимости моего высокого должностного статуса с возможностью пользоваться услугами наёмника капитала. Он быстро сказал:

— Впредь я это буду делать бесплатно. Я поинтересовался:

— А из чего же вы будете извлекать свою капиталистическую прибыль?

— Такой клиент, как вы, создаёт репутацию заведению. Всякое капиталистическое производство тратит значительную часть средств на рекламу. Вы будете моей рекламой…

— Боюсь, что меня обвинят во взяточничестве. Или, в лучшем случае, в злоупотреблении служебным положением… Он замахал руками:

— О чём вы говорите! Вы же на суше! Не в акватории. А кроме того, у нас священная традиция оказывать уважение людям, это называется «хэрмет» подарок бескорыстия…

— Если вы хотите, чтобы я поддерживал вашу рекламу, давайте оставим разговоры про хэрмет.

— Будет лучше, если вас станут подвозить ко мне на персональной машине…

Под ровное вибрирование воздуха у моего уха я вернулся к открытию, сделанному мною во Втором Чапаевском тупике.

«Свадебная фотография!»

Жениха — смуглого, с длинными волосами и выдававшимися вперёд скулами, в белой, с галстуком, сорочке — я видел впервые… А вот невесту я узнал. Я её видел вместе с рыбинспектором Пуховым вечером, накануне его гибели.

«Вера — жена Умара Кулиева! Выходит: Умар Кулиев — племянник Баларгимова!»

Наёмник капитала снял с меня пеньюар, провёл щёточкой по затылку, отошёл, любуясь своей работой.

— Моё призвание — стричь! А вы, спасибо вам, первый человек, который называет меня правильно. Все остальные дикари зовут меня Георгин Самогоныч… Именно поэтому я предлагаю вам бриться и стричься у меня бесплатно.

Из автомата на углу я позвонил Орезову:

— Достань фотографию Баларгимова и любым способом предъяви её Вахидову. Только срочно…

В прокуроре, надзирающем за местами заключения, я узнал своего сверстника — уроженца того берега. Когда-то нас даже знакомили. Он поднялся мне навстречу — тяжёлый красавец с традиционными усиками, как две. капли воды похожий на Эдика Агаева.

— Игорь, — напомнил я.

— Фурман. Это имя. Не фамилия.

— Как имя оно даже симпатичнее.

Мы посмеялись. Я сел и перешёл к делу.

— Меня интересуют осуждённые по делам, отнесённым к подследственным водной прокуратуры. Не все, конечно. А только по неисполненным приговорам. Есть такие?

— Одно. — Фурман нагнулся, вынул из тумбочки заварной чайник, налил в него из графина воды и достал кипятильник. На столе появились пиалы, сахарница. — Приговор вошёл в законную силу, но ещё не приведён в исполнение. Умар Кулиев. Высшая мера наказания.

— Его не помиловали?

— Нет, Учли просьбы трудящихся. Да вот, если хочешь… — Фурман достал из сейфа несколько бумаг, одну протянул мне.

Я прочитал:

«Президиум Верховного Совета… Учитывая степень тяжести совершённого преступления и то, что личность Кулиева представляет исключительную опасность для общества, Президиум постановил ходатайство о помиловании отклонить».

— И когда? — спросил я, возвращая бумагу. Он понял вопрос, хотя я и не договорил.

— Этого не знает никто. Обычно Президиум через Прокуратуру возвращает уголовное дело назад в суд, а суд уведомляет органы исполнения приговора, что уголовное дело пришло… На этом переписка заканчивается.

— А дело Кулиева? — спросил я.

— Пока не возвратилось.

Напротив прокуратуры размещался пневматический тир, тускло выбеленный, с казёнными лозунгами ДОСААФ, которые вывешивают обычно только в тирах. С угла, рядом со старой, с выбитыми стёклами, телефонной кабиной пожилой, в пыльном халате казах торговал дынями. Я позвонил Гезель.

— Игорь Николаевич! Это вы? Я вас очень плохо слышу… — ласково, как ребёнку, сказала Гезель. Она боялась испугать малыша, который всё это время, очевидно, проводил в полудрёме, набираясь тепла и нежности на всю свою грядущую жизнь, которая, судя по всему, не обещала измениться к лучшему.

Внезапно мне стало тепло и спокойно.

— Что там, Гезель? Кто-нибудь есть?

— Бала здесь.

— Я же разрешил ему отдохнуть!

— Он тут. Они с Гусейном допрашивают брата Ветлугина.

— Гезель! Скажи, чтобы его не отпускали, я тоже хочу поговорить… А что у Сувалдина?

— В заповеднике спокойно. Бала заказал для вас справку в Институте экологии моря. По поводу икры, изготовляемой браконьерами…

— Отлично. Хаджинур не появился?

— Нет. Звонили от прокурора области Довиденко. Вы скоро будете?

— Сейчас еду.

Звонки начались, едва я появился у себя.

— Прокурор области… — Гезель открыла дверь. — Возьмите трубочку…

— Поздно приходишь, дорогой! — необычайно сердечно пропел Довиденко. Не икается? Весь день тебя вспоминаем… — Первый человек Восточнокаспийской прокуратуры готов был видеть во мне соратника, если я во всём буду следовать его желаниям. — Вот какое дело. Прохвост этот Вахидов — одумался! А может, кто-то его надоумил… Короче: от всего отказался!

— Хорош гусь, — поддакнул я.

— Надо ехать в обком — исключать из партии, а он одно твердит: «Я наболтал лишнего водному прокурору, чтоб отпустили!..» А у него, знаешь, шестеро детей…