Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди - Страница 17

Хорошо Яцек не лезет, сообразил держаться по ту сторону порога.

– Я… не помню. – Тень покачнулась и поднялась. – Я ничего не помню…

– Случается. Перебрал?

– Н-нет…

– Принимал что?

– Нет! – Резкий злой ответ, и тут же виноватое: – Извини… запах этот… мне от него дурно…

– Тогда выйдем.

Предложение это Лихославу не понравилось. Он стоял, покачиваясь, переваливаясь с ноги на ногу, не способный все ж решиться.

– Выйдем, выйдем. – Себастьян взял брата за руку.

Влажная. И липкая… в крови… да он весь, с головы до ног в крови…

– Я… – Лицо искаженное, а пальцы вцепились в серебряную ленту ошейника, не то пытаясь избавиться от этакого украшения, не то, напротив, боясь, что оно вдруг исчезнет. – Я здесь… и лошадь… я ее?

И сам себе ответил:

– Я… кто еще… лошадь… хорошо, что лошадь, правда?

– Замечательно. – Себастьян старался дышать ртом.

Запах дурманил. Отуплял. И надо выбираться, а там уже, вне конюшен, Себастьян подумает… обо всем хорошенько подумает. А подумать есть над чем.

– И плохо… я не должен был убивать… я не должен был оставаться среди людей… ошибка, которую…

– Которую кому-то очень хочется исправить.

– Что?

Яцек держался позади безмолвной тенью. И только когда до двери дошли, он скользнул вперед:

– Погодите, я гляну, чтобы… нехорошо, если его таким увидят.

Правильно. Слухи пойдут, а вкупе с убийством, то и не слухи…

Отсутствовал Яцек недолго, вернулся без свечей, но и ладно, лунного света хватало.

Белое пламя уже погасло, оставив круг темной спекшейся земли, будто и не земли даже, но живой корки над раной. Лихо дернулся было, зарычал глухо.

– Что чуешь?

– Тьму…

Глаза его позеленели, и клыки появились, впрочем, исчезли так же быстро.

– Там это… бочка с водой… и корыто… он грязный весь. – Яцек переминался с ноги на ногу. – И… может, мне одежды принести? В доме осталась старая…

– Принеси, – согласился Себастьян.

И младший исчез.

А неплохой парень, как-то жаль, что раньше не случалось встретиться нормально. И в том не Яцекова вина…

– Лихо ты… бестолковое. – Себастьян не отказал себе в удовольствии макнуть братца в корыто с водой. Тот не сопротивлялся, хотя водица и была прохладной, а корыто – не особо чистым. – Раздевайся давай… хотя нет, погоди. Покажи руки.

Лихослав молча повиновался.

– Рассказывай.

– Нечего. Рассказывать. – Он говорил осторожно, еще не до конца уверенный в том, что способен говорить.

– Как ты здесь оказался?

– Не помню.

Он вновь нырнул под воду и стоял так долго, Себастьян даже беспокоиться начал, мало ли, вдруг да братец в порыве раскаяния, которое, как Себастьян подозревал, было несколько поспешным, утопнуть решил? Но Лихо вынырнул, отряхнулся и с немалым раздражением содрал окровавленный китель.

– Что помнишь?

– Ужин помню. Потом… потом мы перешли в курительную комнату… с Велеславом говорил.

– О чем?

Лихослав нахмурился, покачал головой:

– Он чего-то хотел…

– Денег?

– Наверное… или просил помочь… точно, просил помочь…

– В чем?

– Не знаю! – Лихо стиснул голову руками и пожаловался: – Она зовет… тянет… и с каждым днем все сильней… я иногда… как проваливаюсь. Однажды на улице очнулся… а как попал… как пришел? И еще раз так было…

– Евдокия знает?

– Нет.

– Зря.

– Нет, – жестче повторил Лихослав. – Это… моя беда. Я с ней разберусь… наверное.

– В монастыре? – Себастьян присел на край корыта.

– Это был не самый худший вариант… если бы я ушел, то…

– Велеслав очень бы порадовался. А уж супруга его вовсе вне себя от счастья была б.

Лихо вздохнул:

– Я не хочу быть князем.

– Понимаю. И в чем-то разделяю, но… дело не в том, что ты не хочешь. Дело в том, что он хочет. До того хочет, что пойдет на все.

– Лошадь убил не он.

– Да неужели! Ты помнишь, как ее убивал?

– Нет.

– Тогда с чего такая уверенность?

Лихо молча сунул палец под ошейник.

– Именно… он на тебе, поэтому обернуться ты не мог. – Себастьян заложил руки за спину. Теперь, когда отступили и вонь, и дурнота, и беспокойство, думалось не в пример легче. – Я понимаю, что ты у нас – создание ответственное, родственной любовью пронизанное до самых пяток, только… Лихо, да пойми ж ты наконец, что родственник родственнику рознь!

Понимать что-либо в данный конкретный момент Лихо отказывался.

Он вновь окунулся в корыто, а вынырнув, содрал рубашку. Прополоскав ее – на белой ткани остались розовые разводы, – Лихо принялся тереть шею, руки, грудь, смывая засохшую кровь.

– А теперь давай мыслить здраво…

– Давай, – согласился Лихослав, отжимая волосы. – Я – волкодлак…

– У всех свои недостатки… и вообще, ты не с того начинаешь. Итак, ты пришел на семейный ужин… поужинал, надо полагать, неплохо? Ты голоден?

Лихо покачал головой.

– Вот… ты не голоден… заметь. Далее ты имел беседу с Велеславом, после которой у тебя напрочь отшибло память. И ты оказался у конюшен, где на тебя, маловменяемого, и натолкнулся Яцек.

– Он…

– Он хотел тебе помочь, но тут же объявился Велеслав, который заявил, что ты у нас любитель серого порошка.

– Что? – У Лихо от возмущения рубашка из рук выпала, плюхнулась на траву влажным комом. – Я не…

– Верю. И не только верю… Видишь ли, Лишек, мне по работе доводилось сталкиваться с любителями серого порошка… и вот если поначалу они от обыкновенных людей неотличимы, то со временем у них на руках проступают вены… и не только проступают, черными становятся.

– Ты поэтому на руки смотрел?

– Поэтому, – согласился Себастьян. – А еще потому, что рубашка у тебя хорошая… была.

Он поддел влажный ком носком сапога.

– Манжеты узкие… на запонках… кстати, запонки подбери, небось не дешевые… и главное, что на месте, и запонки, и манжеты целые… и мундир твой… а в тот раз, когда тебе обернуться случилось, от одежды одни лохмотья остались.

Лихослав, склонившись к самой земле, перебирал травинки.

– Значит, ты не оборачивался…

– Или оборачивался, но не полностью…

– Руки все одно изменились бы… а рубашка целая… нет, Лишек, ты не оборачивался… и отсюда вопрос. Как ты эту лошадь убил?

– Загрыз? – без особой, впрочем, уверенности, предположил Лихослав.

– Загрыз… зубами и в горло… очень по-волкодлачьи.

– Издеваешься?

– Пытаюсь представить.

Себастьян сцепил за спиной большие пальцы.

– Темная-темная ночь… зловещая такая… хотя нет, луна же ж светит… Как там писала одна моя знакомая, зыбкий ея свет проникает сквозь… в общем сквозь куда-то там да проникает. И князь-волкодлак на цыпочках крадется к лошади.

– Почему на цыпочках?

Лихослав аж приподнялся.

– Для полноты образа и пущей зловещести.

– Я в сапогах!

– Это твои проблемы. В сапогах аль нет, но злодей обязан красться на цыпочках… а вообще, дорогой мой братец, я что-то в этой жизни упустил или ныне принято на семейные ужины по форме являться?

– Отец просил.

– Интересно… – Себастьян принялся расхаживать, притом что шаги он делал неестественно широкие, от бедра. Дойдя до угла конюшни, он развернулся. – И чем мотивировал? Любовью к форме?

– Почти. – Лихо сумел улыбнуться, пусть улыбка и вышла кривоватой. – Сказал, что ему приятно будет осознавать, что…

– Ясно, – махнул рукой Себ. – Итак… в сапогах и на цыпочках ты крадешься к конюшне… Кстати, Яцек ушел, а куда подевался Велеслав?

– Ты у меня спрашиваешь?

– Я думаю.

– Как-то ты громко думаешь. – Лихо все-таки нашел запонку, которую подбросил на ладони.

– Как уж получается… Допустим, он не захотел вести тебя в дом… И почему к лошадям? Бочка-то у левой конюшни стоит… и логичней, проще отвести тебя туда. Дать отсидеться, отойти… а он потащил к конюшням…

– А если так и было? Если он меня оставил…

– Ага, ненадолго. Сам отошел по великой надобности… карты стыли. Или коньяк… и вообще, не его это забота – тебя сторожить… Лихо, да очнись ты уже! Велеслав тебя тихо ненавидит. Он все ждал, когда ж ты уйдешь к богам, а ты, паскудина этакая, не ушел, а вернуться соизволил… и венец отцовский из-под носу увел… Не жди от него добра!