Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Страница 3

Вот уж верно сказано: поспешишь…

Эльвира присела перед зеркалом… нет, надобно брать графа… конечно, ходят слухи, что в свои семьдесят он весьма по мужской части активен… но и лучше, меньше проживет… а вдовой быть не стыдно…

Дверь открылась без стука:

– А хто тут?! – Пьяный батюшкин бас перекрыл соловьиное пение.

Эльвира и сама пуховку выронила.

– Никого, батюшка…

– Элечка, ты одна? – Барон Чеснецкий покачнулся, но на ногах устоял.

– Одна, батюшка…

– Сбег?

– Он нам не нужен.

– А… – Барон хотел спросить, отчего вдруг случилась столь резкая перемена, но передумал.

Во-первых, на грудь он принял изрядно, а потому в голове шумело, и шум этот мешал должным образом вникнуть в объяснения. Во-вторых, избранник дочери ему не нравился. А в-третьих, князю зверски хотелось спать.

– Не нужен, – с нажимом повторила Эльвира, проводя по волосам щеткой.

– Ну… – Барон понял, что должен изречь что-то глубокомысленное, этакое, но не знал, что именно. – Затогда ладно… пущай… а ежели чего… то мы его того! Во!

Во устрашение беглого жениха он стукнул кулаком по каминной полке, которая хрустнула.

– Ах, папенька. – Эльвира вымученно улыбнулась: спорить с папенькой не имело смысла. С другой стороны, управлять им было легко. – Отчего мне так не везет-то?

Папенька лишь крякнул и вновь по полке кулаком шибанул, избавляясь от эмоций, выразить которые иным способом он не был способен.

– Так это… того, – ласково произнес барон, за дочь свою, излишне разумную, переживавший вполне искренне. И пускай не по нраву ему был выбранный Элечкой жених, но смирился бы.

Принял бы как родного.

А глядишь, лет через пару… или не лет, но бочек семейной настойки, каковую готовили по древнему рецепту – по слухам, именно благодаря ему Чеснецкие и вышли в бароны, а потому рецепт оный берегли крепко, – и сроднились бы…

– Ты только словечко скажи. – Он дыхнул Элечке в шею перегаром.

И та покачала головой: оно верно, стоит слово сказать, и батюшка Себастьяна за хвост к алтарю приволочет, а братья помогут, да только… что с того? Не ехать же и вправду к светлой жизни на лоне природы?

Нет, на подобные подвиги Эльвира Чеснецка готова не была.

– Нет, батюшка, не надо. – Она взмахнула ресницами. – Ты прав был всецело. Не тот он человек, который нам нужен… не тот…

А может, поискать кого похожего на батюшку? Сильного и не особо умного?

Папенька там про какого-то своего приятеля сказывал… граф-то никуда не денется, а на приятеля этого можно глянуть… если, конечно, он не мечтает отбыть на край мира оленей пасти… или медведей стрелять.

– Ты у меня такой сильный… и что бы я без твоей защиты делала?

Барон лишь крякнул.

Дочь он любил, как и прочих своих детей. И за них не то что князю, королю бы рыло начистить не побоялся. Впрочем, мысль сия была крамольной и даже во хмелю барон осознавал это, а потому прогнал прочь. Благо его величество поводов для баронского гнева не давал…

– Ниче, Элька, будешь ты у меня княжной. – Он ободряюще похлопал дочь по плечику, как по мнению барона, чересчур уж узенькому, тощему. Сам-то он предпочитал женщин солидных, в теле и нынешней моды на тщедушных красавиц не разумел. Но раз уж дочери хотелось голодом себя морить, то пущай. А что до обещания, то даром, что ли, молодой Дагомысл Ружайский, который не столь уж и молод, но ума невеликого, в грудь себя бил, что любого перепить способный… и еще спор предлагал…

В хмельной голове мысли заворочались быстро, причиняя барону едва ли не физическое неудобство. Его аж замутило слегка, но Вотан не дал перед дочерью опозориться.

– Станешь княжной. Чтоб мне век бутылки не видать!

Клятва была серьезна.

И следует сказать, что обещание свое он сдержал. Месяца не прошло, как Чеснецка роза переехала в ружайский розарий. К слову, победа эта далась барону нелегко, и к зятю он проникся великим уважением, которое выказывал громко, искренне, добавляя, что крепка княжья кровь.

А баронская – и того крепче.

Эльвира предпочитала помалкивать…

Ненаследный князь с легкостью перемахнул через витую ограду. Она, с коваными розами и стрелами, была красива, но и только.

Впрочем, Бяла улица Познаньска являла собой место тихое, спокойное. Преступления здесь случались редко.

Себастьян потянулся, подпрыгнул на месте и, поморщившись, сел на мостовую. Он стянул неудобные штиблеты, купленные, как и костюм, в лавке старьевщика, и с немалым наслаждением пошевелил пальцами.

– Жмут, – пожаловался он.

И, сняв носок, пощупал мизинец.

– Мозоль натер… это ж надо…

– А я, между прочим, говорил, что так и будет. – Темная фигура отделилась от могучего платана.

– Накаркали, ваше высочество.

Мизинец в лунном свете был бел и мал, и красная бляха свежего мозоля бросалась в глаза. Себастьян с кряхтеньем подтянул ступню к лицу и подул на пострадавший палец.

– Я не каркал. Было очевидно, что туфли тебе малы.

– Зато какой фасон! – Сдаваться Себастьян не привык, хотя ноющие пальцы свидетельствовали в пользу королевича. И ворчливо добавил: – С тебя двадцать злотней.

– Начинаю разочаровываться в женщинах. – Проигрыш его высочество не огорчил.

– Только начинаешь?

Королевич не ответил, но присел на мостовую, которая была довольно-таки чиста, и отсчитал двадцать золотых монет. Потянулся. Вдохнул свежий, напоенный ароматом роз воздух.

– Хорошо-то как…

Пел соловей. И круглая луна опустилась еще ниже, дразня маслянистым блескучим боком. Себастьян снял желтый платок и пиджачишко стянул, оставшись в мятой рубахе.

– Слушай, – королевич первым нарушил молчание, – а если бы она согласилась бежать?

– К саамам?

– К ним… вдруг бы и вправду любила?

– Ну… побежали бы. Мне тут отпуска обещались дать две недели, хватило бы, чтоб прогуляться… вагон третьего класса. Гостиницы… ты когда-нибудь останавливался в привокзальных гостиницах?

Матеуш пожал плечами – этаких конфузов с ним не случалось. Нет, ему доводилось путешествовать, но сии путешествия, как правило, происходили в королевском поезде, где помимо спальных вагонов, нескольких гостиных, библиотеки и столовой имелись купальни, игровой салон и иные, несомненно, важные в путешествии вещи.

О привокзальных гостиницах он имел представление весьма туманное.

– Клопы, блохи… поезда… не знаю, что раздражает сильней… я как-то жил три месяца… искали одного… клиента, который по оным гостиницам отирался. Жертв выглядывал… так, бывало, чуть заснешь, а за стенкой песню начнут… или поезд какой прибудет…

Себастьян вздохнул, воспоминания эти вызвали внеочередной приступ ностальгии, от которой стало тяжко в груди и спина засвербела. Он даже наклонился, прижался к могучему стволу вяза и почесался.

– А если бы… – не оставил свое королевич.

– Если бы не сбежала за две недели? – Себастьян чесался о вяз, но зуд не стихал. Напротив, с каждой секундой он креп, будто под кожу Себастьяну сыпанули крошек.

Что это с ним?

– Тогда б я признался.

Он встал и, стащив рубашку, позволил крыльям появиться.

Стало легче. Немного.

– И, если бы она меня не убила, женился б не глядя.

– Ты ее не любишь.

– И что? Ты вон любишь, а толку-то…

Не следовало заговаривать на эту тему, поскольку Матеуш разом помрачнел, видать вспомнив и о невесте своей, которая, того и гляди, с посольством заявится, чтобы раз и навсегда положить конец привольной жизни королевича, и о Тиане Белопольской… с нею его высочество не был готов расстаться. Упрямство его донельзя огорчало что матушку, проникшуюся к Тиане искренней нелюбовью, что отца, куда более благорасположенного, но тем не менее в первую очередь заботившегося о благе государственном. А Тиана с ее козой этому благу грозила воспрепятствовать.

Королевские проблемы Матеуша угнетали, ввергая в бездну тоски. А в перспективе и вовсе ссылкой грозились.

От печальных мыслей, как это случалось во все прежние дни, вновь отвлек Себастьян: