Хозяйка мертвой воды. Флакон 1: От ран душевных и телесных (СИ) - Страница 8

Собравшийся народ снова принялся улюлюкать над парнем. А посрамленные его подглядыванием девушки краснели, но улыбались.

Розоволосая Хельга не унималась, оставляя на самолюбии парня все новые раны. Вряд ли такой эффект был бы от наказания сдирающей кожу плетью. Душевные раны гораздо больнее. Они не заживают годами, а иногда и до конца жизни. В минуты уединения эти раны дают о себе знать, заставляя вновь и вновь переживать унижение.

— А как отрастет, ты главное не трогай его лишний раз. А то глядишь и девки тебе уже не понравятся… — девушка вошла в раж. Она ходила вокруг столба, смеялась и все время показывала ему, дразня, согнутый мизинец.

Толпа затихла.

— Хватит, Хельга, еще слово, и ты встанешь на место Храбра! — послышался из толпы народа голос ведуна Пересмысла. Старик своим видом источал ауру благоговейного ужаса. Девушка мгновенно прикусила язык под его нестерпимо тяжелым взглядом.

Хоть нарушительница покоя и замолчала, селяне, после недолгой паузы, продолжили улюлюкать над парнем.

Хельга виновато потупив взгляд опустила голову, чувствуя, что все-таки, как говориться, своими обидными изречениями «перегнула палку». Слепая ярость и жажда мести застилала ей глаза, и в этот момент не было видно той черты, которую переступать не стоило. Но она с легкостью её перешла.

Пересмысл, проигнорировав старосту и родителей парня, сложил руки на груди и вынес окончательный вердикт:

— Всыпать ему сто двадцать розг. По десять за каждую посрамленную девушку.

Судя по тому, что перечить ему никто не стал, именно он являлся бесспорным авторитетом у всех жителей в деревне. Ивовый дол, в отличие от старосты Деяна, который такового только изображал.

— Дед Пересмысл, дак нас тринадцать было, это сто тридцать розг получается? — подметила веснушчатая Ариша, высчитывая количество ударов на пальцах.

— Хельга уже за себя воздала, даже с лихвой, так что, по-хорошему, и ей пяток розг на сдачу дать не было бы лишним.

Хельга испуганно уставилась на старика.

Мужики из деревни Иволг отвязали Храбра от столба, приволокли козлы для распилки дров и распластали парня на них. Содрали с него остатки разорванной рубахи, закрепили веревками руки и ноги.

Матушка Храбра, Златоцвета, кусала при этом костяшки своих сухоньких пальцев, еле сдерживая крики. Ее супруг, Татьмир, смотрел на экзекуцию сына с каменным выражением лица, видимо понимал — заслужил парень.

Привести приговор ведуна в исполнение вызвался один лихой и крепкий мужчина. Рука у такого точно не дрогнет. Специально для него несколько отроков нарезали пучки ивовых хлестких и гибких прутьев.

Мужик взялся за порку росомахи с пристрастием. Хлесткие прутья со свистом рассекали воздух, оставляя на спине Храбра красные полосы. И их вскоре стало столько, что на спине не осталось ни единого целого кусочка кожи. Парень сначала держался, потом начал превращаться в росомаху; рычал, скулил, как побитая собака, шипел и огрызался.

Златоцвета от такого зрелища лишилась чувств. Её подхватили братья и не дали рухнуть на землю. Татьмир сурово молчал, но взгляда не отвел. Остальной народ смотрел на расправу спокойно. Старухи показывали непослушным детям на наказание и стращали их. Некоторые мужики смотрели на парня с презрением. Хельга хотела отвернуться, ей стало жаль Храбра. Пересмысл не позволил.

— Смотри! — сказал ей ведун и силой развернул её лицом к месту наказания.

Когда наконец парню воздали по заслугам, отвязали от козел, родственники Храбра подхватили его и отвели в сторону. Ведун, он же и целитель, предложил промыть парню раны. На что получил резкий отказ от оскорбленных росомах. Впрочем, сказать что-то резкое Пересмыслу никто не осмелился.

Старейшина росомах задержался в Ивовом долу. Ему требовалось решить со старостой Деяном важные дела: сторговаться на счет цен, на мёд осенью.

Ольга вместе с Ведуном всё еще топтались у окровавленных козел. Какая-то баба отмывала козлы водой из ведра, которую таскал ей из реки пацанёнок Сява.

Ольга и Пересмысл понуро провожали жителей из деревни росомах взглядами.

Как-то не по-человечески поступила Ольга с парнем-оборотнем и теперь, осознав это, терзалась угрызениями совести. В её-то мире такие выходки иногда и мимо ушей пропускают, а здесь за такое могут отомстить или кровно обидеться. Она не сразу поняла это и теперь жалела о содеянном.

— Знаешь, дед, если этот вайерист мне отомстит, я, пожалуй, пойму, — сказала она старику-птице теребя подбородок.

— Повезло тебе, что ты девка, за такое тебя могли на поединок вызвать, — ответил Пересмысл. Он продолжал сердиться на неё, но все же понимал, что девушка могла не знать местных устоев и жизни.

Как полагалось, старосты двух деревень, стоявшие неподалеку, начали справляться о здоровье и благополучии родственников.

— Как ваши поживают, все ли живы и здоровы? — справился у Зорана Горыныча, Деян.

— Слава Семерым, все живы, вот только не все здоровы, — ответил староста Росомах.

— Чего так?

— Да тесть младший, Боровик, коликой мучается. Сильно мучается.

Их разговор заинтересовал Пересмысла, стоявшего неподалеку. Он все же Ведун, а стало быть и целитель. Его кустистые брови слегка приподнялись.

— А где, у вашего тестя колика?

— В кишках, кажись. Все за бок правый держится, не похоже на колику. — Зоранпоказал на себе, где именно болело у его тестя.

Увидев эти жесты к ним подоспела и Ольга или, как её все теперь называли, Хельга.

— А сильные боли в боку-то? — спросила она у Зорана и уставилась на него, жмурясь от солнц

Староста от такой наглости поперхнулся.

— Я на врача училась. Разбираюсь немного.

— Что?

— Ну, на лекаря. Терапевта. Очень уж по описанию вашему все это похоже на абсцесс.

Пересмысл и Деян переглянулись.

— Ты, Хельга, объясни, что такое абсцесс, и что за такой терапевт, — попросил Пересмысл.

— Терапевт, это диагност… Не важно, одно, что лекарь и всё… Воспаление у вашего Боровика и, похоже, воспаление аппендикса, — почесала в затылке новая и странная жительница деревни Иволг.

— Апенди…что? — попытался повторить староста Зоран.

— В общем, воспаление рудиментарного отростка в кишечнике. Надеюсь не гнойный, — пыталась объяснить Ольга. Она взяла прутик и начала чертить на песке под ногами пищеварительную систему человека. — Вот это кишечник, это, как раз аппендикс, если он воспалился и его не удалить, то каюк вашему тестю любимому!

Три умудренных жизненным опытом человека вытаращив глаза смотрели на юницу, которой были известны тайны неведомые им ранее.

— Внутриутробный гнойник неизлечим. И если с человеком такое приключилось, дня три-четыре ему мучиться осталось. Как я вам сочувствую, уважаемый Зоран, — уголки губ Пересмысла опустились вниз.

Ольга мысленно усмехнулась на них:

— Его можно удалить и спасти вашего тестя. Вот если бы глянуть мне, — произнесла девушка и затерла рисунок на песке ступнёй.

— Ну что, Зоран Горыныч, позволь-ко глянуть нам на больного. Хельга чужая, у них может и лечат такое, — как можно добрее попросил Пересмысл. Старик не был лишён любознательности и понаблюдать за тарапевтом из другого мира ему не терпелось. А что до больного, дак ему уже ничего не поможет…

— Жалко мне что ли, гляньте, коль так хотите. Да только наш лекарь ничего сделать не может, а вот чем эта девушка поможет? — недоумевал Зоран немного надменно посматривая на странную чудачку с необычным цветом волос.

— Помогу — чем смогу! — ответила за себя Ольга.

Решив все дела и завершив переговоры, Зоран Горыныч отправился домой в Звериное полесье, прихватив с собой двух лекарей из Ивового дола. Они пошли коротким путём, по тропе через сосновую рощу. Тропа была усыпана жухлыми иглами и шишками. Ольга иногда наступала на шишки босыми ступнями и ойкала. Зоран шустро шёл впереди. У старика на ногах были удобные тапки плетенные из лыка. Пятки Ведуна Пересмысла были грубее Ольгиных. Старикан привык без обуви ходить. А вот Ольга все время спотыкалась и ощущала, как её ступни кололи опавшие сосновые иглы.