Хорошо быть тихоней (СИ) - Страница 38

Потом наступило время произносить речь пяти лучшим ученикам. В нашей школе это традиция. Моя сестра вторая в своём классе, так что она выступала четвёртой. Золотой медалист всегда идёт последним. После этого мистер Смолл и его заместитель, гей, как мне сказал Патрик, выдают дипломы.

Первые три речи были почти одинаковыми. В каждой упоминались цитаты о будущем, взятые из попсовых песенок. Пока произносились речи, я смотрел на мамины руки. Она сжимала их всё сильнее и сильнее.

Когда объявили имя сестры, мама разняла руки и зааплодировала. Здорово было смотреть, как сестра поднимается на подиум, ведь брат в своём классе был чуть ли не двести двадцать третьим и, следовательно, речи не произносил. Это может прозвучать предвзято с моей стороны, но когда сестра цитировала попсовую песню и говорила о будущем, это было прекрасно. Я оглянулся на брата, а он — на меня. И мы оба улыбнулись. Потом мы посмотрели на маму, которая тихонько и сбивчиво плакала, и взяли её за руки. Она посмотрела на нас, улыбнулась и расплакалась сильнее. Тогда мы оба положили головы ей на плечи, как бы обняли с двух сторон, и из-за этого она заплакала ещё сильнее. Или, может быть, это позволило ей плакать сильнее. Я не уверен. Но она немного сжала наши руки, и очень нежно сказала:

— Мальчики мои, — и снова заплакала.

Я так люблю свою маму. И не важно, что это сентиментально звучит. Думаю, на свой следующий День рождения я куплю ей подарок. Думаю, это должно стать традицией. Получаешь от всех подарки, а один покупаешь для мамы, ведь она тоже участвовала в процессе твоего рождения. Думаю, это было бы здорово.

Когда сестра закончила свою речь, мы все захлопали и одобрительно закричали, но никто не хлопал и не кричал громче моего дедушки. Никто.

Не помню, что говорила золотая медалистка, разве что она процитировала Генри Дэвида Торо, а не попсовую песню.

Потом на сцену поднялся мистер Смолл и попросил всех воздержаться от аплодисментов, пока все имена не будут названы, а дипломы — выданы. Должен сказать, что, как и в прошлом году, это не сработало. Я увидел, как сестра получает диплом, а мама опять плачет. А потом увидел Мэри Элизабет. И Элис. И Сэм. И Патрика. Это был прекрасный день. Даже когда я увидел Брэда. Всё казалось отличным.

Мы встретили сестру на парковке, и первым её обнял дедушка. Он был очень горд. Все говорили, как им понравилась речь сестры, даже если на самом деле это было не так. Потом мы увидели папу, идущего к нам через парковку, с триумфом держа над головой видеокамеру. Вряд ли кто-то обнимал сестру дольше папы. Я оглянулся в поисках Патрика и Сэм, но нигде не мог их найти.

По дороге домой на вечеринку мои двоюродные братья из Огайо снова достали косяк. В этот раз я тоже затянулся, но они всё равно назвали меня «неженкой». Не знаю почему. Может быть, братья из Огайо всегда так делают.

Доехав до дома, братья из Огайо тут же пошли за выпивкой, потому что выпуск — это, похоже, такое событие, где пить можно всем. По крайней мере, и в прошлом, и в этом году всё было именно так. Интересно, а каким будет мой выпуск? До него ещё так далеко.

Весь первый час вечеринки сестра открывала подарки, и с каждым свитером или чеком на пятьдесят долларов её улыбка становилась всё шире. В нашей семье богачей нет, но, похоже, для таких событий все подкапливают как раз достаточно, и на один день мы все притворяемся, будто богаты.

Единственными людьми, кто не подарил сестре деньги или свитер, были мы с братом. Брат пообещал как-нибудь взять её с собой в магазин закупиться для колледжа всякими вещами типа мыла, за которые он сам заплатит, а я купил ей маленький домик, вручную выточенный из камня и раскрашенный в Англии. Я сказал ей, что хотел подарить что-то, с чем она будет чувствовать себя как дома, даже когда уедет. За это сестра поцеловала меня в щёку.

Но лучший момент вечеринки произошёл, когда ко мне подошла мама и сказала, что мне звонят. И она совсем не выглядела напряженной, поэтому я не понял сразу, кто мне звонил. Я подошёл к телефону.

— Алло?

— Чарли?

— Патрик!

— Когда ты придёшь? — спросил он.

— Сейчас! — ответил я.

Но папа, который пил виски, прогремел:

— Ты никуда отсюда не уйдёшь, пока не уедут родственники. Ты слышишь меня?

— Ох, Патрик… Я должен подождать, пока не уедут мои родственники, — сказал я.

— Да? Хорошо, Чарли, родственники – это важно. Мы будем тут до семи. Мы потом тебе позвоним и скажем, куда пошли, — голос у него был радостный.

— Хорошо, Патрик. Поздравляю!

— Спасибо, Чарли. Пока.

— Пока.

Я повесил трубку.

Клянусь, я думал, что мои родственники никогда не уедут. Каждая рассказанная ими история. Каждая съеденная ими сосиска в тесте. Каждая просмотренная ими фотография и каждый раз, когда я слышал очередное «Когда ростом ты был всего лишь…» с соответствующими жестами. Как будто время остановилось. Не то чтобы я возражал против этих историй, нет. И сосиски в тесте были довольно вкусными. Но я хотел увидеть Патрика. Я ужасно скучал.

К половине десятого все наелись и протрезвели. Без четверти десять закончились объятия. И без десяти десять подъездная дорожка освободилась. Отец дал мне двадцать долларов и ключи от своей машины со словами:

— Спасибо, что остался. Это много значило для меня и для всей семьи.

Он уже был навеселе, но говорил серьёзно.

— Спасибо, папа. Для меня тоже много значит это, - я позвенел ключами. Папа все еще был против, но он принимал меня.

Патрик сказал мне, что они пойдут в ночной клуб в городе. Так что я положил подарки для всех в багажник и уехал.

Есть что-то особенное в тоннеле, ведущем в город. Ночью он восхитителен. Просто восхитителен. Это начинается, когда едешь вдоль гор, вокруг темно, громко играет радио. Когда въезжаешь в тоннель, ветер пропадает, и ты щуришься от света огней у себя над головой. Привыкнув к огням, вдалеке ты можешь различить другую сторону, в то время как магнитофон перестаёт играть, потому что радиоволны сюда не достают. Ты уже в середине тоннеля, и всё превращается в мирный сон. Ты видишь, как приближается выход из тоннеля, но не можешь добраться до него. И наконец, когда ты уже думаешь, что никогда до туда не доберёшься, выход предстаёт прямо перед тобой. Звуки радио возвращаются ещё более громкими, чем какими ты их запомнил. Тебя ждёт ветер. Ты вылетаешь из тоннеля прямо на мост. И вот он. Город. Миллионы огней и зданий выглядят такими же волнующими, как в первый раз. Это твой по-настоящему большой выход.

Я где-то полчаса ходил по клубу, пока, наконец, не увидел Мэри Элизабет с Питером. Они пили скотч с содовой, которые взял Питер, ведь он старше, и у него есть на руке пропускной штамп. Я поздравил Мэри Элизабет и спросил, где все. Она сказала, что Элис в дамской комнате принимает наркотики, а Сэм с Патриком на танцполе. Она посоветовала мне посидеть и подождать их, потому что не знала точно, где они. Я сел и стал слушать, как Питер и Мэри Элизабет спорят о кандидатах Демократической партии. Мне опять показалось, что время остановилось. Я так хотел увидеть Патрика.

Где-то через три песни Патрик и Сэм вернулись все мокрые.

— Чарли!

Я не успел даже встать, как Патрик почти влетел в мои руки. Мы обнялись, как будто не виделись несколько месяцев. Кажется, такое ощущение было у нас обоих. Патрик поцеловал меня коротко и лег на мои колени. Потом он взял бокал со стола и отпил. Я поздоровался с Сэм, она наклонилась, обняла меня, улыбнулась Патрику.

Патрик проказливо улыбался, лежа на моих коленях. Думаю, он был навеселе. Но Патрик и на трезвую голову может выкинуть что угодно, так что сложно сказать.

Внезапно он вскочил, хватая меня за руку.

— Чарли, слышишь, какая песня!

Он повел меня к танцполу. И начал танцевать. Я тоже стал танцевать. Играла быстрая песня, так что у меня не очень хорошо получалось, но Патрик только посмеивался. Мы просто танцевали, и этого было достаточно. Песня закончилась, и заиграла медленная. Он посмотрела на меня. Я — на него. Присутствие людей вокруг все также не беспокоило меня. Я взял Патрика за руки и потянул к себе. Он обнял меня за шею, снова прижимаясь очень близко.