Хороший человек - Страница 5

Хотя Мадла, по словам Бетки, рядом с Гаеком казалась маленькой, была она довольно высока и стройна, как сосна. Ножки ровные, как струнки, а плечи восковые. Когда с кем-нибудь заходила о ней речь, Бетка говорила: «У нашей Мадлы тело будто из масла!»

Мадла была даже не столь красива, как мила. И при этом проста, невинна, очень добросердечна. Подвижная, способная всему быстро научиться, среди молодежи всегда была веселая, любила петь, а парням нравилось с нею танцевать, потому что в танце она порхала легко как перышко.

Не один есеницкий парень тосковал по ней, но она до сих пор ни в кого из них не влюбилась, и, если бы родители выдавали ее за другого, хорошего человека, а не за такого злого и мерзкого, может быть, она и послушалась бы их, привыкла бы к нему и до самой смерти прожила бы в деревне, не чувствуя себя ни несчастной, ни счастливой, как живут обычно вместе сотни жен и мужей.

По пути до Градца Гаек подобрал еще двух мальчиков, которых родители послали в Вену на учение. Им было лет по двенадцать. У одного были отец с матерью и несколько братьев и сестер, у другого только мать, вдова, еще с двумя детьми, как об этом позже узнал Гаек. Ребят послали вместе, чтобы им было веселей. Одежда на них была добротная, так же как и обувь, которую они, однако, связали и несли через плечо, как им велели родители, чтобы не порвать. Кроме этого, каждый нес за спиною узелок с караваем хлеба и рубашкой.

Увидев их на дороге, Гаек сразу понял, что это за ребята.

— Кто такие? — спросил он, поравнявшись с ними.

— Идем в Вену на ученье, — ответили мальчики.

— Откуда?

— Из Залонёва.

— Как вас зовут?

— Меня Гонзик Стрнад, а этот вот — Франтик Стеглик[10],—сообщил тот, что был постарше.

— Хорошие пташки, — улыбнулся Гаек, и ребята тоже засмеялись над тем, что у них так получилось с фамилиями.

— А много ли у вас денег, ребята? — продолжал расспрашивать их Гаек.

— У меня двадцатник, — сказал старший.

— А мне мама дала двенадцать грошей, потому что больше не было. Зато у нас есть хлеб.

— До Вены его вам не хватит, милые птенчики, даже если бы вы его мало клевали, а что будете есть там?

— Отец сказал, что на дорогу хлеба нам хватит и как доберемся, сразу же надо подыскать место, а потом мастер даст нам все, что будет нужно, — сказал тот, что побольше.

— Вот, вот, это если бы вы могли добраться туда за день или за два, да чтобы мастера, как только вы придете, стояли бы и ждали вас — тогда конечно. Да что с вами об этом говорить! Хотите подвезу?

— Ах, папаша, мы были бы этому рады, мы уже просили одного возницу, только он не захотел взять нас бесплатно.

— Ну, если вы притомились, полезайте на воз, вон на тот, меньший... да не подходите близко к жеребцам, они манерам не обучены, лягнут и оглянуться не успеешь.

Все были довольны, но больше остальных ребята. Они тут же взобрались на воз, сняли свои котомки и поблагодарили доброго папашу.

— А хорошо ли вам теперь будет сидеть, панна Мадленка? — спросил Гаек, когда мальчики уселись. — Вы можете пересесть на первый воз, на мое место, я все равно больше иду, чем сижу.

И хотя Гаек на свой воз никогда попутчиков не брал, для Мадлены он делал исключение. Он был огорчен, когда на его предложение она ответила:

— Ох, не беспокойтесь обо мне, папаша, они мое место не заняли. Вы хорошо сделали, что взяли этих бедняг! У меня тоже есть брат примерно такого же возраста, как эти ребята, только бог весть, где он!

— Как же это вы не знаете, где он?

— Когда брат перестал ходить в школу, отец отдал его учиться сапожному ремеслу в Градец. И кто знает, то ли ему действительно было плохо, то ли ремесло разонравилось, только через три месяца он бросил его, сбежал, и с той поры мы о нем ничего не слыхали.

— А вы не искали его?

— Отец и крестный из-за него ездили в Градец, только одному богу известно, кто из них сказал правду. Отец ругал его, говорил, что он всегда был негодяем и что заботиться о нем больше не будет, крестный же сказал, что парнишку так истязали, что он бросил все и сбежал в Вену. Ах, если бы господь послал мне такую радость, чтобы я в Вене его нашла!.. Он мне родной брат... а сестра не родная... Ее отец мне и брату отчим, — вздохнула Мадлена.

— Милая барышня, Вена город большой, и там часто бывает трудно отыскать постоянного жителя, а не то что ученика. Но если он там, случай, может, и сведет вас с ним. На свете удивительные вещи происходят.

— Конечно же, еще недавно я тоже не предполагала, что буду шагать по этой дороге.

— И если я не ошибаюсь, то вы из-за отчима ушли из дому? — стал выспрашивать Гаек. Он никогда не был чересчур любопытным, а тут вдруг его заинтересовало, почему Мадла ушла из дому.

— Из-за отчима и еще кое из-за кого, ответила Мадла слегка зардевшись. Гаек наблюдал за ней и хорошо видел это, у него на языке висел уже новый вопрос, но жеребцы отвлекли его. Они стали задирать друг друга, а так как кусаться им мешали намордники, то кони толкали друг друга головами и ржали на всю округу. Мимо проезжали другие лошади, так что Гаеку приходилось очень внимательно следить, чтобы они не подрались.

Разговор, таким образом, прервался, что Гаека огорчило, и кони, возможно, впервые, почувствовали на себе удар кнутом.

Мадла и не думала, что время в пути пролетит так быстро. Дни стояли прекрасные, дорога гладкая, и глазам ее все время представали новые, интересные для нее картины. Она никогда в жизни не была дальше Нового Места, Добрушки и Опочна. Яромерж она особо не разглядывала, поскольку глаза ее при прощании были обращены только на родные края.

Градец ей понравился, а за Градцем она любовалась полями, ухоженными, как сады, множеством овощей, которые выращивают главным образом около Куклен и Плотиште, а Гаек показывал ей Лохеницы, откуда развозят лук во все концы прославившиеся этим лохенячки. Когда приехали в Хрудимский край, Гаек рассказал о том, как богато там живут крестьяне, о коневодстве, о том, что в большом возу последняя лошадь и пристяжная из этих краев. Они повстречали немало крестьян на отменных повозках с красивыми упряжками, ехавших с базара в Хрудиме.

— Гляньте-ка, тут и девушки носят такие корсажи со шнуровкой, как наши есеницкие старухи. У нас же над ними смеются и говорят, что они корсаж не снимают, а расшнуровывают, как ботинок.

— Пусть смеются, а костюмы своего края все-таки сохранить надо, — сказал Гаек.

— Надо, папаша, да новые костюмы уже укоренились прочно. Матери приучают детей сызмальства носить их, потому что, мол, полушерстяная ткань становится все дороже и дороже, фартуки из ситца тоже, мол, уже не делают, а жакетки обходятся дешевле, чем длинные шубы. Так что от старых времен у нас не осталось ничего, кроме этих накидок с красным цветком сзади. Их мы вышиваем сами.

— Но ведь вы не думаете о том, что ваш новый костюм долго не проносится, хотя он и красивый, — сказал Гаек.

— На это не обращают внимания, мы теперь привыкли и думаем, что в шерстяных чулках летом нам не выдержать, в башмаках станем спотыкаться, а если зимой в костел без платка пойти, то горло простудим. Вот что делает привычка.

— Зато мужчины ваши остались верны длинным зеленым сюртукам с фалдами сзади. Есеницких музыкантов можно узнать издалека. Я несколько раз танцевал под их музыку, они здорово играют, — сказал Гаек.

— У нас каждый мужчина, каждый мальчишка музыкант. Во время праздников они ходят по четыре или же по шесть человек, всю округу обходят и много денег зарабатывают.

— Говорят, один из ваших земляков очень способный был, даже в Русскую землю попал. Вы, барышня, про это ничего не слыхали?

— Как же не слыхала, у нас про это каждый знает, а лучше всех пан старый учитель и потом еще один старик — ему уже сто лет, — они это хорошо помнят, я не раз слышала, как они рассказывали.

— А мне вы не хотели бы рассказать?