Хороший человек - Страница 19

Он передал пани Катержине «привет с маслом», а Мадле — небольшой сверток от тетки и привет от Беты.

Мадла обрадовалась и рассказала Якубу, как она встретила Вавржинека. Напомнив, чтобы каждый, кто хочет что-нибудь с ним передать, подготовил все на завтра, Якуб ушел. Мадла, прочитав письмо, передала всем приветы, сообщила, что все здоровы, потом отдала пани Катержине то, что было в свертке: кусок полотна «мальчику на рубашку», как от имени тетки написал учитель. Вавржинека пани Катержина не отпустила.

— А вы завтра приходите, и мы решим, как с ним быть, раз уж Гаек не приедет, — велела она Мадле, после того как все пожелали друг другу спокойной ночи и Мадла с Ленкой собрались уходить. Девушки с удовольствием поговорили бы еще между собой, облегчили бы душу, но их провожала старая Анча. Идти Мадле было недалеко. У ее дома девушки подали друг другу руки.

— Спокойной ночи и пусть тебе приснится хороший сон о Гаеке! — шепнула Ленка. Мадла стиснула ей руку и поспешила в свою каморку, где наконец вздохнула с глубоким облегчением.

Наступило время жатвы. В Вене, правда, этого не замечают, как говорит пани Катержина, там многие понятия не имеют, как хлеб растет. На полях Гаека оживленно. Гаек, снова здоровый, еле дождался жатвы, даже не столько самой жатвы, как Маркитиной свадьбы, и даже не столько свадьбы, как поездки в Вену. С какой радостью он давно бы уже уехал, но не позволяли обязанности. И на жатве, и на свадьбе он должен был занимать отцовское место. То, что нельзя было изменить, он старался терпеливо пережить и ждал. «Живые могут сколько угодно ждать, как мертвые могут сколько угодно лежать!» Гаек дождался жатвы и дня свадьбы сестры, дождался и следующего за свадьбой дня — дня отъезда. В доме пир горой, музыка, гостей— яблоку негде упасть, а хозяин весело щелкает кнутом и мечтает, чтобы запряженные в повозку кони удалые, те, что его чуть на тот свет не отправили, обрели крылья и быстро домчались туда, где ему суждено узнать, будет ли он счастлив, как Маркитка, или же останется несчастным старым холостяком, как Якуб. Он не мог дождаться, когда наконец увидит Мадлу.

Якуб, правда, привез от нее привет, рассказал, как панна Мадленка испугалась, узнав о папашином несчастье, сообщил также, что она похудела, что грустит. Огорчило же Гаека замечание Якуба, что панне Мадленке не идет городское платье. Ведь он просил ее не расставаться со своим костюмом, а она этого не сделала. И ему показалось, что вместе с костюмом, который так ему нравился, от нее ушла память о нем. Сбивали его с толку также Беткины разговоры о сыне старосты, хотя вообще-то он не обращал внимания на бабью болтовню. Поэтому, уезжая, он сказал матери:

— Хотелось бы наконец освободить телегу от этого груза, чтоб колесам стало легче!

А мать подумала: «Плохо дело будет, если Иржик этой девушке не понравится».

Когда у пани Катержины решали, как помочь Вавржинеку стать настоящим музыкантом, она вспомнила о старом учителе, который приходит в день святого Яна играть чехам святоянскую песнь. Им повезло. Это был известный музыкант и учитель музыки. После того как Вавржинек сыграл на кларнете и на скрипке, он сказал:

— Из вас получится музыкант, — и сразу взял его себе в ученики. Вавржинек остался жить у Михала целиком на его обеспечении, а за это он учил Яноушека игре на скрипке. Его полюбили, несмотря на некоторую его мрачность и неразговорчивость. Мадла говорила: Вавржинек в отца. Ей стало легче от того, что теперь она уже не горевала о брате.

Несчастный случай с Гаеком заставил ее страдать, тем более что она не знала, как Иржи себя чувствует. Мадла скучала без него и не знала, верить ли собственным ощущениям, что мила она ему так же, как он ей. Единственно, кто мог поднять ей настроение, была Ленка, поэтому Мадла с удовольствием забегала к ней посидеть в ее маленькой комнатке, где было много цветов. Ленка покупала их у той бедной цветочницы, о которой ей рассказала Мадла. Иногда она встречала у подруги господина Томана, он нравился ей тем, что рассуждал справедливо, как Гаек, и был совсем не похож на уличных щеголей. Познакомившись, она перестала удивляться, почему Ленка верит его слову и возлагает на него все свои надежды. Пани Катержине тоже стало известно о любви Ленки. Любовь невозможно утаить. Сначала она Ленку увещевала, но, видя бесполезность уговоров и услышав от знакомых, у которых та жила, о порядочности господина Томана, умолкла и лишь жалела девочку за то, что она лелеет несбыточные надежды. Пани Катержина была знакома с домом Томанов, знала, что мать добрая, но отец, заносчивый и скупой, брак с Ленкой сыну не разрешит.

Случилось это в канун дня святой Марии Магдалины в сумерки, когда Мадла возвращалась домой из предместья Новая Вена. Ее посылала туда хозяйка, которая с мужем и детьми на два дня уехала за город. Мадла об этом не жалела, потому что на следующий день были ее именины. Дома, в деревне, не придерживалась обычая справлять именины, но когда Ленка захотела их отпраздновать, а пани Катержина предложила сделать это у нее, Мадла не отказалась от компании. Пани Катержина пригласила также и господина Томана, просила его не пренебречь их гостеприимством. Мадле не хватало лишь одного человека, которого она была бы рада видеть больше всех.

Мадла никуда не спешила и, проходя мимо храма святого Стефана, зашла туда помолиться. Окончив, перекрестилась, встала и пошла. Лицо ее отражало внутреннее волнение, она ничего не замечала вокруг. Поэтому и не обратила внимания на человека, который шел за нею от самых Пржикопов. Пока Мадла молилась, он стоял и ждал; как только она тронулась, двинулся и он, следуя за девушкой буквально по пятам. Увидев, что Мадла входит в дом, остановился, а затем, словно решившись на что-то, пошел вслед за нею.

Квартира хозяев, у которых Мадла служила, располагалась на третьем этаже особняком от других. В квартире, кроме Мадлы, — ни души. У девушки был ключ от кухни и от первой комнаты, остальные хозяйка спрятала. Войдя в кухню, Мадла задвинула за собой засов, сняла платок, положила сумочку и пошла в комнату закрыть окна. В темноте пустой комнаты на нее вдруг напал необъяснимый страх, она стала озираться, словно опасаясь чьего-то прикосновения. Подошла к окну и, запирая его, принялась напевать: «Что же ты, моя головушка, все время болишь» — песню, которую в последнее время она вспоминала часто. Вдруг послышался стук в дверь.

— Это вы, Анча? — спросила Мадла.

— Я, — отозвался снаружи грубый голос, похожий на голос Анчи.

Мадла отодвинула засов, дверь отворилась, и перед нею явился... ухмыляющийся есеницкий мельник. Мадла отпрянула, словно наступила на змею, и вскрикнула. Спохватившись, она бросилась на мельника и стала выталкивать его за дверь; он, хоть невелик собою и хлипок, оказался сильнее, чем она.

— Э, нет, я так не играю, теперь ты в моей власти и сам черт тебя не вырвет у меня. Даром, что ли, я за тобой сюда тащился! — воскликнул он, и лицо его стало еще более мерзким от дьявольской радости, что теперь-то он осуществит свою месть. Мадлу охватил страх, отчаяние придало ей сил, она вырвалась из его объятий и, бросившись к плите, схватила топорик. Опершись о стену, бледная, дрожащая, она решительно воскликнула:

— Если ты коснешься меня, подлец, я тебе череп вдребезги разнесу!

— Мне твое оружие не страшно, смотри!

И, подняв упавшую на пол палку, вытащил из нее длинный узкий нож.

— Я хотел тебя, дочь голодранца, госпожой сделать, а ты меня на посмешище всей деревне выставила. Теперь я тебя в жены не возьму, но моей ты станешь!

— Лучше в могилу, чем стать твоей! — в отчаянии крикнула Мадла. Мельник собрался было выбить палкой у нее из рук топорик, но в это время за дверью послышались быстрые шаги. Мадла стала звать на помощь, и прежде чем мельник успел к двери, в нее молнией влетел Гаек.

— Гаек! — крикнула девушка и радостно бросилась к нему.

— Что тут происходит? Кто этот негодяй? — спросил Гаек, и от гнева вены на его лбу вздулись жгутами.