Хорошие люди (СИ) - Страница 4

— Старый ритуал. Жертвоприношение. Ты убиваешь того, кто тебе дорог, и получаешь взамен силу на короткий срок.

Артур молчит.

— Здесь Эльзу забрали, — говорит Вортигерн, — в ночь, когда погибли твои родители. Нам предстоит долгий подъем, не хочешь передохнуть?

Артур мотает головой.

Они поднимаются в молчании и идут к разрушенному пирсу. Вортигерн вытягивает руку:

— Здесь умерла твоя мать. Здесь, — он показывает на камень, — умер твой отец.

Артур молчит.

Они идут дальше. К сокровищнице, где остался меч после клятвы, которую дал Артур. Вортигерн не смог заставить себя прикоснуться к нему. После того, что сделал Утер, меч приносил слишком много воспоминаний. Он мог пригодиться в будущем, поэтому лежал поблизости.

— Возьми его, — говорит Вортигерн.

Артур без колебаний берет клинок в руку.

— Закрой глаза, и давай закончим с этим.

Когда Артур закрывает глаза, меч вспыхивает от очередного всплеска магии. Мерлин был умелым волшебником. Он знал много. Достаточно много, чтобы сделать меч совершенным оружием, но недостаточно, чтобы увидеть, чем занят его ученик.

— Ты видел меня на пирсе, Артур, в своих снах, в видениях — прислуга любит болтать, а ты кричишь слишком громко, — говорит Вортигерн. — Ты видел, что я сделал. Я хочу, чтобы ты знал это. За все, что ты сделал для меня, это кажется мне достойным подарком.

Артур открывает глаза и выпускает меч из рук — его лицо искажено от ярости.

— Ты убил их! Убил мою мать, моего отца!

— Я убил не только их, — улыбается Вортигерн. — Список моих жертв очень длинный, Артур, и когда я получу свое серебро, он станет еще длиннее.

— Почему? Ради власти?

— Разве этого недостаточно?

— Нет, — Артур смеется, — нет, этого недостаточно. Ты мог отравить их, мог подло убить их в постели. Нет, здесь что-то еще. Личное, то, что нельзя оставить яду или кинжалу. Ты убил собственную жену, чтобы получить эту силу. Боги, сколько же в тебе было ненависти.

Вортигерн раскрывает правую ладонь, вызывая пламя. Башня не закончена, но убить Артура нужно именно так. С помощью магии, которой он совсем не боится.

Артур успевает поднять меч и отступает дальше — к стене.

— Скажи мне, почему ты сделал это?

— Если я скажу тебе, ты опустишь меч? — смеется Вортигерн. — Зачем мне это, Артур? Ты проиграл. Ты мог погибнуть героем, а теперь погибнешь трусом. Никчемным пьяницей.

— Это будет ближе к правде, сир, — Артур смеется в ответ. На секунду он превращается в того Артура, которого Вортигерн помнит в клетке. Безрассудного, отчаянного, бесстрашного.

— Твой отец первым узнал, что у меня есть магический дар, — Вортигерн заставляет пламя разгореться ярче. — Я показывал ему фокусы: управлял животными, заставлял воду течь по воздуху, создавал лабиринты из песка. Мне нравилась магия. Когда у тебя есть такая власть, ты ни о чем больше не можешь думать. Почти ни о чем. Потом появилась она.

— Мама?

— Она была красивой, умной и честной. И за это я ненавидел ее. Я не был ни тем, ни другим, ни третьим, я стал никем для него. Почти никем. Потом появился ты. И все закончилось. Все, кроме этого, — пламя над ладонью становится синим. От жара воздух вокруг него трещит.

— Из-за меня? Ты убил их из-за меня?

— Ну что ты, Артур, я же совсем не знал тебя. Я убил их из-за короны.

— Ты лжешь.

— Убил, потому что они мешали мне.

— Ложь.

— Убил, потому что мог. Потому что мне нравится видеть страх в глазах других людей.

— Ты лжешь.

— Какая разница? Ты вот-вот умрешь, Артур, так почему бы не подумать о чем-то хорошем.

— Я пытаюсь. Но ты не оставляешь мне шанса.

— Твои родители были хорошими людьми, Артур. Благородными и добрыми.

— Благородными и добрыми?! Будь они вместо этого сильными и дальновидными, я бы не вырос в притоне, — лицо Артура искажает еще одна гримаса ярости, — ваша дочь жива. Никто не пытался убить ее. Никто не смеет сказать ей даже грубого слова. Она заботится о птицах и знает о них все на свете, но она ничего не знает о том, как выживать на дне Лондиниума. Вы позаботились о ней. Вам пришлось для этого убить человека. Что с того? Люди умирают. Вы пошли до конца, и она жива. Беззаботно листает книжки о рыцарях. За всю жизнь я не прочел ни одной книги — у меня не было возможности отвлекаться на мелочи. За всю жизнь у меня не было ни птицы, ни собаки, ни кошки. В наших краях ели даже тараканов. Вы думаете, я жалею, что вы убили их? Нет, я жалею, что они не убили вас. Жалею, что они были теми, кого я всегда презирал. Жалею, что я — их сын, а не…

Пламя над ладонью Вортигерна гаснет.

— Вам незачем оставлять меня в живых, я знаю. Я вам не нужен. Скоро у вас будет башня. Вам не нужен будет никто. Если бы я знал об этом тогда, в клетке, я не стал бы вымаливать эти несколько недель. Умереть героем — неплохо. Умереть, зная, что потерял, гораздо хуже. У меня не было ничего, сир, ни дома, ни семьи, ни власти. Вы показали мне все это. Если вы хотели отомстить моим родителям, и если они видят нас сейчас, думаю, вы одержали победу. Снова.

Он отбрасывает меч к камню, из которого вытянул его несколько месяцев назад. К телу отца.

— Закончим с этим.

— Нет, — отвечает Вортигерн. — Я еще не все показал тебе.

«Если твои родители видят нас, я еще не победил», — мысли Вортигерна путаются. Он проверяет, нет ли вмешательства другого мага, но сознание чисто. Эта путаница из-за другого.

Они приходят к старому лесу. Чаща стала почти непроходимой. Гвардейцы остаются позади, когда их с племянником проглатывает кустарник.

— Мы часто приходили сюда с Утером, — говорит Вортигерн. — Отец ничего не знал. Конечно, он был в курсе, что мы убегаем в лес, но он не знал, что здесь происходило. Никто не знал. Ни Игрэйн, ни Бедивер — никто. Он так боялся, что кто-то узнает. Каждый раз, когда мы собирались домой, он просил: «Не говори никому».

Артур шарит взглядом по бесконечным травинкам, опавшей листве, веткам, пытаясь представить события далекого прошлого.

— Вы с ним… — говорит племянник, не решаясь закончить.

— Что бы ты ни представил, представь еще больше, — усмехается Вортигерн. — Мы были мальчишками.

— Но как, ведь…

— Поверь, когда тебе придет на ум что-то подобное, ты найдешь способ. Иногда мы просто смотрели в небо, Артур. Не важно, что именно мы делали. Мы не должны были, и он это знал. Никто никогда не говорит о таких вещах, но ты всегда знаешь, что нельзя делать, если делаешь это. Потом появилась Игрэйн.

— И он перестал? — Вортигерн радуется, что Артур вырос в борделе — говорить с ним невероятно просто.

— Если бы, — отвечает Вортигерн. — Он приходил сюда еще чаще. Когда гвардейцы начинали подозревать что-то, он менял их. Когда я отказывался, он волок меня силой. Он сходил с ума. Но потом появился ты, и все закончилось. Утер был счастлив. Вы трое стали семьей. Такой, какую всегда хотели для нас родители и наставники. Настоящей, правильной.

— У вас тоже есть ребенок.

— Он сказал завести семью. Сказал, что мы уже выросли и нам нужно вести себя, как взрослые. Сказал, что когда у меня родится сын, я пойму, о чем он говорит.

— Но у вас родилась дочь.

— И я благодарю богов за это, — Вортигерн отворачивается и идет к выходу из лесной чащи.

— Ему бы это не понравилось, — говорит Артур. — Моему отцу. Если бы он узнал, кем я стал, ему бы это не понравилось. Я не защищаю бедных, обездоленных, не спасаю тех, кто попал в беду. Я собираю плату с торгашей за возможность безопасно провести товары от порта до городских ворот. Я вытряхиваю долги из пьяниц в борделе. Я торгую с Легионом, поставляя им втридорога товар из соседней лавки. Мой отец сказал бы, что я плохой человек.

Вортигерн смотрит, как взбираются муравьи по стволу дерева. Старый муравейник он выжег много лет назад. Но они всегда возвращаются.

— Вы не понимаете, чего я хочу, сир, потому что у вас была семья. У меня — не было. Девочки, которые вырастили меня, не могли защитить меня ни от побоев, ни от краж. Они давали мне воду, хлеб, стирали мою одежду и целовали в щеку, если видели, что я пришел весь в грязи и синяках. Они хорошие женщины, но они — не семья. Вот почему я хочу остаться, сир. Вы вытряхнули мои сундуки, лишили меня дома, и если теперь я попытаюсь разыскать своих друзей, они будут смотреть на меня, как на предателя. Я не могу вернуться, у меня осталась единственная возможность выжить, и я воспользуюсь ей.