Хорнблауэр и «Атропа» - Страница 11

– Свой, – сказал Хорнблауэр, распахивая плащ, чтобы фонарь осветил его мундир.

– Приблизьтесь и назовите пароль!

– Вечная память, – сказал Хорнблауэр. Он сам выбрал этот пароль – одна из тысячи мелочей, которые надо было предусмотреть вчера.

– Проходите. Все в порядке, – сказал часовой.

Это был ополченец – на время, пока тело лежит в Гринвиче, пришлось повсюду расставить часовых, чтобы публика не забредала, куда не положено. Госпиталь был освещен, и оттуда уже слышался шум.

– Губернатор одевается, сэр, – сказал одноногий лейтенант. – Мы ждем, что официальные лица начнут прибывать в восемь.

– Да, – сказал Хорнблауэр. – Я знаю.

Он сам составил расписание. Государственные сановники и высшие флотские офицеры прибудут по дороге из Лондона, чтобы сопровождать тело по воде. А вот и само тело, в гробу, помост, на котором стоит гроб, укрыт флагами, трофеями и геральдическими значками. А вот и губернатор, хромающий от ревматизма, его лысина сияет в свете ламп.

– Доброе утро, Хорнблауэр.

– Доброе утро, сэр.

– Все готово?

– Да, сэр. Но ветер с запада, и свежий. Он будет сдерживать нас.

– Боюсь, что так.

– Он, конечно, замедлит продвижение процессии, сэр.

– Конечно.

– Раз так, сэр, вы бы премного меня обязали, проследив по возможности, чтобы плакальщики отправились вовремя. Задерживаться нельзя никак.

– Постараюсь, Хорнблауэр. Но я не могу торопить адмирала флота. Я не могу торопить лорда Сент-Винсента. Я не могу торопить лорд-мэра – ни даже его представителя.

– Понимаю, это будет очень трудно, сэр.

– Я постараюсь, Хорнблауэр. Но все равно они должны будут позавтракать.

Губернатор указал на соседнюю комнату, где матросы с траурными повязками накрывали на стол под присмотром одноногого лейтенанта. На буфете уже стояли пироги, ветчина, запеченное мясо, на ослепительно белой скатерти – серебряные приборы. На маленьком буфете надежный унтер-офицер расставлял графины и бутылки.

– Хотите подкрепиться? – спросил губернатор.

Хорнблауэр взглянул на часы – это уже вошло у него в привычку.

– Спасибо, сэр. У меня есть три минуты.

Приятно было поесть, тем более, что он на это совсем не рассчитывал. Приятно было проглотить несколько кусочков ветчины, которые иначе отправились бы в желудок адмирала Паркера. На глазах у изумленного унтер-офицера Хорнблауэр запил ветчину стаканом воды.

– Спасибо, сэр, – сказал он губернатору, – теперь мне пора идти.

– До свиданья, Хорнблауэр. Удачи вам.

На набережной уже начинало светать – достаточно, чтобы, по определению Магомета, отличить черную нитку от белой[6]. Река кишела разнообразными мелкими судами. Ветер доносил плеск весел и отрывистые морские команды. Вот шлюпка с «Атропы», на корме Смайли и Хоррокс, здесь же дежурные шлюпки. Прибыл еще один отряд матросов.

Начинался горячий денек. Да, горячий. Надо было распределить команду по тридцати восьми шлюпкам, расставить их по порядку, растянув на целую милю. Нашлись дураки, неправильно понявшие приказы, и дураки, вовсе их не понявшие. Хорнблауэр носился на гичке туда-сюда, поминутно вынимая часы, в довершение ко всему торговцы грогом уже шныряли в своих лодчонках между шлюпками и, очевидно, заключили из-под полы не одну сделку – то там, то сям Хорнблауэр замечал красные носы и дурацкие усмешки. Хоррокс, на погребальной барке, не рассчитал, подходя к причалу – неуклюжее судно, подгоняемое ветром и течением, с громким треском врезалось правой раковиной в причал. Хорнблауэр открыл было рот, чтобы выругаться, но сдержался. Если орать по всякому поводу, скоро потеряешь голос. Достаточно было метнуть на несчастного Хоррокса гневный взгляд. Здоровенный детина сник под этим взглядом и тут же принялся орать на гребцов.

Надо признать, что церемониальные барки представляли собой, на взгляд моряка, удручающее зрелище. Двенадцати весел с трудом хватало, чтобы удерживать на курсе более чем сорокафутовую посудину, а громадные кормовые каюты действовали как хорошие паруса. Хорнблауэр оставил Хоррокса мучиться с баркой и опять шагнул в гичку. Они прошли вниз по течению, потом вверх. Вроде все в порядке.

Хорнблауэр опять вышел на набережную и, глядя на воду, убедился, что отлив кончился. Поздновато, конечно, но все равно хорошо. Из госпиталя долетел высокий и чистый звук трубы. Немузыкальному уху Хорнблауэра эти звуки не говорили ничего, но достаточно было их услышать. Ополченцы выстроились вдоль дороги от госпиталя до набережной, и из госпиталя выступили сановники, попарно, впереди наименее важные. Шлюпки и барки начали подходить к причалу в обратном порядке номеров – какого труда стоило Хорнблауэру втолковать это унтер-офицерам, командующим шлюпками. Взяв пассажиров, они выстраивались на реке, восстанавливая прежний порядок. Одна или две шлюпки все-таки подошли не в очередь, но сейчас это некогда было исправлять. Сановников, не давая им возразить, теснили в чужие шлюпки. Все более важные лица прибывали на причал – герольды и помощники герольдов, среди них мистер Паллендер. А вот наконец и главный плакальщик – адмирал флота сэр Питер Паркер, за ним Блэквуд в качестве пажа несет край мантии, за ним восемь адмиралов, с печальными – как предписывает устав – выражениями лиц. Может быть, лица их печальны и не только по уставу. Хорнблауэр смотрел, как все они сели в свои шлюпки. Прилив начался, течение стало уже заметным. Дорога каждая минута.

Оглушительно громыхнула пушка, и Хорнблауэр от неожиданности вздрогнул. Это начался салют – теперь он не смолкнет, пока тело не положат на временный отдых в Адмиралтействе. Для Хорнблауэра это означало, что тело вынесли из госпиталя. Он помог сэру Питеру Паркеру спуститься в барку. Полковник выкрикнул приказ, солдаты перевернули ружья прикладами вверх и замерли – в течение последних двух дней Хорнблауэр наблюдал, как они отрабатывают это движение. Он тоже перевернул шпагу эфесом вверх, стараясь сделать это по-военному четко. Дня два назад, Мария, зайдя в спальню, застала его за этим упражнением и от души посмеялась. Барка плакальщиков отвалила, и Хоррокс поспешно подвел к причалу свою. Подошел военный оркестр – Хорнблауэру любая музыка казалась невыносимой, но эта, решил он, невыносимей всех. У причала оркестранты свернули направо, открывая дорогу матросам, которые медленным шагом, с низко склоненными головами, тащили орудийный лафет. Монотонно громыхала пушка – уходили бесценные минуты. Лафет придвинули к краю причала. Перегрузить гроб с лафета на барку было непросто. До слуха Хорнблауэра донеслись ругательства руководившего погрузкой унтер-офицера, и он еле сдержал улыбку – так мало грубые слова вязались с торжественной обстановкой. Но гроб благополучно перегрузили и быстро принайтовили. Пока укладывали венки и флаги, Хорнблауэр подошел к барке. Он заставлял себя идти медленно, склонив голову и сохраняя печальное выражение лица. Шпагу он держал под мышкой эфесом вверх. С тем же печальным лицом Хорнблауэр прыгнул на корму, позади навеса.

– Отваливай! – приказал он.

Салют гремел не смолкая. Барка отошла от причала. Хоррокс повернул румпель, и она вышла на середину реки. Хорнблауэр, не поднимая головы, искоса взглянул на остальную процессию. Все вроде в порядке. Шлюпки местами растянулись, местами сгрудились – естественно при таком ветре, – но, когда они выйдут на середину реки, станет легче.

– Не торопитесь пока, – приказал Хорнблауэр Хорроксу, тот передал приказ гребцам. Надо было дать остальным шлюпкам время занять свою позицию.

Хорнблауэру хотелось посмотреть на часы. Мало того, он понял, что придется смотреть на них постоянно и что он не сможет ежеминутно вытаскивать их из кармана. Основание гроба было совсем близко. Быстрым движением он вытащил часы вместе с цепочкой и привесил на гроб – здесь они и раскачивались, прямо перед его носом. Все хорошо – они задержались на четыре минуты, но в запасе еще одиннадцать.