Хорги - Страница 14

Наконец он остановился передохнуть. Зарево заката угасало, словно жар-птица таилась, таилась до поры, а потом и улетела.

Михаилу показалось, что время идет как-то слишком быстро. Вот-вот вроде бы ушел он из Богородского — тогда солнце только что начинало играть в небе! — а уж свечерело.

Он все стоял и стоял в блаженной усталости. Какое-то дерево глухо шуршало листвой над его головою.

Он оцепенело слушал.

Листвою? Да ведь… зима!

Обернулся — и не сдержал невольного крика при виде чудовищно изуродованного дерева: с растрескавшейся корой, узловатыми ветвями, вялыми, огромными листьями.

«Что это? Опять кошмар, видение?!»

Сделал шаг ближе… лыжи вязко заскрипели. Опустил глаза: ноги по щиколотку утопали в траве!

И крутом, куда хватало глаз, лежала трава, и шелестели листвой березы… или это свечи белые горели зеленым пламенем?..

И правда, шел он куда как быстро! Прошел от зимы до лета, успел миновать весну, даже не заметив ее! А может, потому так тяжело шагалось, что все время под ногами и был-то не снег, а трава? Нет, нет, он помнил занесенный метелями лес, голые стволы… нет, только здесь, возле этой осины, царит невесть откуда взявшееся лето!

От потрясения кругом шла голова.

Он стоял в прозрачной тени ранней благоуханной ночи. Луна — зеркало Хозяйки Вселенной — вспыхнула в вышине. И странно было… так странно! Млечный путь обозначился в небе, и Михаилу почудилось, что он узнает в нем свою лыжню. Да: ведь айноу так и думают, будто Млечный путь — это лыжня небесных обитателей. И зеркало Хозяйки Вселенной — Луна — тоже их сказания.

Айноу? Михаил покачал головою. Кто такие эти айноу? Он никогда не знал этого слова, никогда! Но почему-то оно почудилось родным, просто давно забытым.

И так играли, так переливались вокруг звуки… Шум тайги? Клекот дальней реки? Или голоса?

Да, голоса, голоса! Откуда-то снизу!

Михаил нагнулся. Наконец догадался отцепить мешавшие лыжи, скинул торбаза и толстые носки, окунул босые ноги в прохладную траву. Она повила его колени, словно молила: «Погоди! Подумай! Вспомни!»

О чем?

Внизу что-то шевелилось, будто какое-то существо пробивалось наружу из-под земли.

Темнело, темнело, но звездные костры светили все ярче, и Михаил рассмотрел, что, просекая корни деревьев, преградившие путь, из земли поднимаются… шляпки грибов.

Ну да! Мухоморы!

Ох и сильное же грибное племя… Чудилось, если на пути окажется валун, они раздробят и его!

Он смотрел, смотрел на этот стремительный рост грибов и втихомолку гордился собой, потому что эти айноу… да, айноу, о которых он пока почти ничего не знал, но почему-то думал о них с волнением, — так вот, они были уверены, что мухоморы не каждому показываются, хотя бы человеку и случалось не раз проходить мимо гриба, даже не всякому колдовству открываются, а тут вон — целый хоровод вокруг него, Михаила Невре…

Прямо под ногой что-то забилось нетерпеливо, он поспешно посторонился.

Вдруг оступился, схватился за дерево…

Казалось, молниеносный бледный свет ударил с небес, всколыхнул, взвихрил траву. Мухоморы распрямились. Михаил отпрянул.

Что с его глазами? Очумел он, что ли?! Да ведь это люди… женщины.

Просто они сидели в траве скорчившись, и притом так малы ростом, что трудно было разглядеть их в сумерках. И теперь вот они выпрямились, и взявшись за руки, пошли хороводом вокруг Михаила.

Какие они веселые! И какие у них чудные, сладостные голоса! Они что-то поют, какую-то песню на незнакомом языке.

Да что в нем незнакомого? Это ведь язык айноу — его, Михаила Невре, родная речь! Это родовая песнь о Нёнкири — о Нёнкири и оборотне исо!

И он сейчас тоже запоет с этими нежноликими красавицами, чьи рыжие косы вьются по ветру, а губы то и дело мимолетно приникают к его губам. Горькие, жаркие губы!

Айноу, правда, говорят, что девушки-мухоморы опасны. Закружат, собьют путника с пути, не выпустят из своего хоровода!

Опасность?.. Пусть! Разве кто-нибудь захочет, кто-нибудь сможет от них уйти? Да и если уйдешь, они увянут, умрут с горя.

Нет, Михаил Невре не уйдет.

Он кружился, кружился вместе с ними, кружился, отвечал на их поцелуи, пел… С языка срывались то слова, то дикий рык, в ушах звучали переклички птичьи, в глазах мерцали звезды… лица… звезды…

* * *

Вторая легенда о Хорги

Когда это было? В давние, забытые ныне времена! Тогда, говорят, айноу не только на Островах-в-океане, но и по берегам Обимура жили. Правда ли это? Кто теперь знает! Столько лет миновало, что одна лишь песнь с тех пор осталась.

Жила тогда богатая и знатная семья Ареэток. Издавна так уважали эту семью соплеменники, что во всяком доме любого из Ареэток непременно сажали на почетное место — к очагу, где потеплее. Потому их и называли этим прозвищем, которое означает «глоток огня».

Была в этой семье дочка по имени Нёнкири — «драгоценность». И правда — красота ее сияла подобно редкостному камню «Лунный Свет». Многие юноши мечтали о Нёнкири, но она ни на кого и смотреть не хотела, так что оставалось им только песни о своей любви слагать да распевать их украдкой.

Нёнкири больше всего любила забираться на самую высокую сопку и в небо смотреть. Слышала она от старой старухи, шесть людских поколений прожившей, будто иногда небеса отверзаются — и тогда внимательный взор может разглядеть, как Сыны Неба разъезжают в своих облачных лодках. Очень хотелось Нёнкири хоть разочек увидеть Сына Неба, потому и обращала она взоры ввысь. Но удалось ей увидеть только лишь, как странными огненными полосами покрылись однажды небеса… В страхе кинулась Нёнкири домой!

Потом страх покинул ее, и она вновь стала приходить на сопку.

И вот как-то раз, в ясный осенний день, когда ветерок играл первой опавшей листвой, из которой потом рождаются бабочки — да и спят до весны, до тепла, Нёнкири по обыкновению стояла на сопке, вдруг набросился на нее какой-то чужой человек, опутал веревкой, взвалил на плечо — и утащил в тайгу…

Всю ночь шел он потайной тропой через леса и горы, пока не спустился по ложу узкой речки к морскому берегу. Здесь обитало его племя. Называлось оно Минтуцци и, услышав такое, Нёнкири едва не умерла со страху. Ведь этим словом айноу называют водяного бога, злобного и коварного!

А разглядев своего похитителя и вовсе уверилась Нёнкири, что сам водяной Минтуцци принял человеческий облик. Не зря же говорят: обладать чьим-то именем — значит, быть подобным этому существу. Пальцы похитителя были подобны копытам старого изюбра, он смердел хуже чем гнилая рыба! И вот этот-то урод вздумал сделать прекрасную Нёнкири из рода Ареэток своей женой.

Свадебный пир Минтуцци назначил через три дня, а пока запер девушку в своей хижине и вновь отправился в тайгу. По древнему обычаю непременно следует перед свадьбой убить исо-медведя, иначе или муж скоро умрет, или жена от него сбежит. Ведь всякий брак должны Верхние боги благословить, а чтоб благословлять, им знать об этом событии надо. Вот исо — а он, как всем известно, сын Верхнего бога, однажды сошедший на землю и за ослушание навечно одетый в звериную шерсть, — и должен отправиться на небеса, весть туда передать. Ну а чтобы смог он дорогу найти, надо его душу освободить, то есть — убить его.

Молилась Нёнкири Богу Владыке Гор, Нупурикоркамуй, чтобы увел он всех Никункамуй — Богов, живущих в Горах, то есть медведей, подальше, скрыл от глаз ужасного Минтуцци, чтобы никогда не нашел тот посланника и не смог свадьбу сыграть! Но, видимо, к Нупурикоркамуй в тот день слишком много молитв посылали, и жалобы бедной девушки до него не долетели. Услышала она наконец радостный шум за стенами и увидела сквозь узкое окошко торжествующего Минтуцци и его соплеменников, которые волокли опутанного сетью зверя.

Это был медведь… Увидав его, Нёнкири от изумления даже позабыла о своем страхе и злосчастье. Ведь медведь-то был белый! Сквозь кровь и грязь серебрилась его шерсть, словно снег звездной ночью.