Хомункулус - Страница 2

После того как также это "учреждение" не удалось, бросается Мункель в то, чтобы тех обезьян, которые при человеческом становлении этого поколения остались стоять еще на ступени обезьяны и которые по его мнению, должны быть значительно непорочнее чем их дегенерированные отпрыски, также еще воспитывать до человека и создавать с ними новое государство. Также и это государство нездоровит от ошибки, как и все другие предпринимательства Хомункулуса. Хотя обезьяна и становится внешне человеком, она живет даже в формах государства, однако ей недостает опять Души. Обезьяны есть механизмы, их государство также. Все должно показать себя поэтому окончательно в своей невозможности. Вскоре тоскует Мункель по новому удовлетворению своей жажды деятельности. Он ищет его в том, что он проповедует евреям эмиграцию в Палестину (Palдstina) и учреждение нового еврейского царства (Judenreiches). Он ставится во главе процессии и становится в Иерусалиме царем евреев. Однако евреям нужна Европа и Европе нужны евреи. И так возвращаются они, после того, как они показали себя совершенно неспособными к руководству собственного государства, назад в Европу. Хомункулуса, их царя, распинают они прежде на кресте. В этой песне стоит Хамерлинг со своей обдуманной объективностью мудреца напротив как евреев так и антисемитов. Здесь скорее всего имеется конечно возможность, эту объективность недооценивать, не осознавать. Наибольшая близорукость состоит однако в том, когда, как уже так многократно случалось, сверх-чувствительными, щепетильными евреями непредвзятое суждение обстоятельств уже рассматривается как ошибка. Однако не имеют никакого права того, кто не подчеркивает ясно свою солидарность с евреями, немедленно обвинять в установке против них.

Хомункулус, позорно оставленный, спасается с помощью Агасфера (Ahasvers) и появляется снова в Европе, чтобы позволить теоретическим воззрениям пессимизма стать делами. Созывается конгресс, который имеет цель подвинуть все существа в один день через единодушное решение, чтобы положить конец бытию. Соглашение достигается, и наивысший идеал пессимистов кажется, через гениальность Мункеля, близким к своему осуществлению. Первое Апреля должен быть днем конца, все идет хорошо. Тут слышится в решающее мгновение поцелуй любовной пары, и все снова срывается. Здесь видит Хомункулус наконец, что с этим испорченным поколением ничего больше не начать, он строит дирижабль и отправляется в бесконечное мировое пространство. Молния ударяет в транспортное средство, и так парит Хомункулус, прицепившись к его остаткам с Лурляй (Lurlei), которую он, после того как она за ним повторно проследовала всегда снова находит, в бесконечном мировом пространстве, игра космических сил, то этим, то тем мировым телом притягиваться и отталкиваться. Он не может умереть, он становится игрой элементов, из которых он машинообразно составлен вместе. Бездушный человек не может быть счастливым. Только из собственной самости (Selbst) приходит наше счастье. Глубокая, содержательная внутренняя глубина (Inneres) единственно способна дать удовлетворение. Кто таковой не имеет, тот в высшем человеческом смысле не состоялся истинно. Где недостает этого первоисточника (Urquell), жизнь появляется как блуждание без цели и назначения. То, что взяло начало в таком охарактеризованном высшем смысле, может спокойно снова уходить, если его задача исполнена.

Хомункулус однако не может умереть, он ведь никогда истинно не рождался. Чистый механизм не знает ни рождение, ни смерть. Поэтому он будет вечно парить в мировом пространстве.

Видно, что глубокомыслию Хамерлинга удалось великолепным образом представить заблуждения времени. Как основная идея является великой и важной, так является также и отдельность живой. Хамерлинг остался также и здесь идеалистическим поэтом. Таковой имеет ведь задачу, вывести последствия действительности, взглянуть из случайного прочь в глубинное. Как действительно великое и достойное в идеале появляется только еще более усиленным, более исполненным достоинства, так является плохое, превратное у идеалистического поэта карикатурой. Многие натолкнутся на эти искаженные образы, карикатуры; они должны былы бы искать вину только не у поэта, но в мире, из которого он творил. Наша критика, конечно, является наиболее удаленной от такого объективного суждения творения, она втянула это в спор сторон, партий и наиболее невероятным образом пыталась исказить публике картину творения. Мы хотим в дальнейшей статье поговорить о таком отношении критики к "Хомункулусу".

*

На поведении нашей критики по отношению к "Хомункулусу" снова еще раз так верно показано, что вся она лишена стремления к объективности. Обнаружит ли она суть творения, выставит ли она дело в правильном свете, ей это безразлично; ее касается только то, чтобы отточить ряд "остроумных" фраз для того, чтобы "развлекать" свою публику.

Последняя, затем в основном, также не спрашивает, точно ли критик судил или нет, является ли он в состоянии бескорыстно углубиться в творение; она спрашивает только то остроумничающее духообилие (Geistreichtuerei), которое является врагом всей позитивной критики. Такая критика не обдумывает никогда, что она является совершенно неплодотворной, если она не ставит себе серьезную задачу предварять публику в понимании времени и его явлений. Критик хочет использовать только продуктивную духовную работу истинного писателя или художника как подставку для ног, чтобы свою собственную неплодотворную личность повсюду сделать заметной. Везде есть эта недостающая серьезность в понимании своей профессии, которую должно сделать упреком современной критики. Образцовую критику использовали, например, оба Шлегеля (Schlegel), у которых всегда великие принципы искусства, важное мировоззрение стояли на заднем плане, когда они судили. Сейчас предоставляют себя, однако, всецело субъективному произволу. Только этому обстоятельству должно приписать то, что критик сегодня выдвигает вещи, которые находятся в резком противоречии с тем, что он утверждал за немногие месяцы до этого. Где серьезное понимание искусства и мира выносит отдельные суждения (Einzelurteile), там является такое шатание немыслимым. Об ответственности перед форумом мировой истории современная критика не имеет, в основном, ни малейшего сознания. Хамерлинг метко изобразил в песне "Литературная Валпургиева ночь (Literarische Walpurgisnacht)" неутешительное состояние нашей современной литературы, конечно всегда остающейся верной задаче поэта, чьи изображения должны оставаться неподвержеными тенденциям и лозунгов партий, сторон.

Что однако сделала критика из этого "Хомункулуса"? Она втянула его в спор партий, а именно в его наиболее отталкивающую форму, в расовую борьбу. Определенно нельзя оспаривать, что сегодня иудаизм (Judentum) все еще выступает как законченное целое и как таковой многократно вмешался в развитие нашего современного состояния и таким образом, который западным культурным идеям был никак не меньшим, как благоприятным. Иудаизм, как таковой, однако, давно изжил себя, не имеет никакого права внутри современной народной жизни, а то, что он себя все-таки сохранил есть ошибка мировой истории, чьи последствия не могли не наступить. Мы подразумеваем здесь не только формы еврейской религии, мы подразумеваем преимущественно Дух иудаизма, еврейский образ мышления. Непредвзятый человек теперь должн был бы полагать, что лучшие судители такого поэтического облика, который придал Хамерлинг именно затронутому факту, являлись бы евреи. Евреи, которые вжились в западный культурный процесс, должны были бы однако лучше всего усмотреть ошибки, которые имеют, из серой древности в новое время пересаженный и здесь совсем непригодный, нравственный идеал. Евреям самим должно ведь, самыми первыми, стать ясным распознание того, что все их особые устремления должны быть орошены через Дух современного времени. Вместо этого творение Хамерлинга просто было представлено так, как если бы это было вероисповеданием некого сторонника антисемизма.