Холодные песни - Страница 21

(это не все)

там было что-то еще. Животные словно прикрывали своими телами неправильную черноту, дыры в ткани мироздания. Джонас не мог объяснить проникший в него страх. Он уничтожил снимок, но тот остался жить в его голове.

Как и песни.

Песни острова Сейбл.

Остров стал общаться с ним, знакомить со своими мертвецами.

Первого мертвеца Джонас увидел через три дня после того, как сжег тот самый снимок. Покойник брел по отмели, а когда увидел фотографа, направился к нему.

– Помогите… молю… я со шхуны «Сильвия Мошер»… помогите…

Он не говорил – выбулькивал слова, но Джонас понимал его, к сожалению, понимал. У мертвеца был нереально, почти комично раздувшийся живот. Почерневшую шею опутывали веревки вен. Пустые глазницы утопленника заполнял мокрый песок.

– Помогите…

Джонас закричал, повернулся и помчался по песку в сторону станции. Он несся, плохо соображая, оставив у берега штатив с камерой. Мозг парализовал страх, алая пена, разум зациклился на мысли-команде «Беги!».

Мимо проплывали горбы дюн и встающие на дыбы лошади. Внезапно сквозь алую пену проник чей-то голос, он пел, и эта песня была похожа на холодный дождь, за пеленой которого прячется нечто непостижимое, уродливое и бесконечно злое.

Джонас обернулся и увидел, что мертвец идет следом. В каких-то десяти-пятнадцати шагах. Покойник протягивал к нему беспалую кисть.

Фотограф захрипел и побежал быстрее, хотя думал, что быстрее уже не сможет.

– Джери! Откройте! Джери! – Джонас забарабанил в дверь. Он почти не помнил, как добрался до станции. Он задыхался.

Через двадцать минут, сидя на кухне инспектора, Джонас пытался убедить себя, что виной всему солнце и переутомление.

– Вы ведь знаете историю острова. Сейбл коллекционирует кораблекрушения, как нумизмат монеты, – говорил Джери, устроившись на стуле напротив Джонаса. История Джонаса не удивила Джери: мертвец не произвел на инспектора должного – хоть какого-нибудь – впечатления. – Пейте, Джонас, это поможет.

Фотограф сделал глоток. Виски обжигал и действительно успокаивал. Сотня-другая таких стаканчиков наверняка решила бы все вопросы.

Эта мысль, несмотря на соблазнительность, была… не его.

Джонаса передернуло. Он действительно видел молящего о помощи мертвеца, или ему показалось? Безумие запечатленных в памяти картинок было слишком выпуклым и нереальным.

– В песке острова столько человеческих костей… – Инспектор заглянул в глаза Джонаса и чему-

то кивнул. – Призраки? Привидения? Почему нет? Это место идеально подходит для них. А еще для стрессов и странных мыслей.

– Но я… Меня не пугают все эти утонувшие корабли…

Не пугали до этого дня.

Джери поднял руку:

– Да, да, я знаю, что вы сами захотели приехать сюда, что были здесь счастливы в своей работе. Но – вы знали о порче, проклятии острова. И ваш разум воспользовался этим, выбрав момент слабости и превратив информацию в жуткое видение. Не вы первый и, боюсь, не последний. Прошлый смотритель покинул остров по схожей причине.

– Он… кого-то видел?

Инспектор кивнул.

– И слышал… Моряки, да и многие местные, по-прежнему не любят остров, даже несмотря на то, что последнее судно Сейбл слопал сорок три года назад, в сорок седьмом. Полакомился пароходом «Манхассент». Мы сняли проклятие. Лучи маяков видны за пятнадцать морских миль, в эфире постоянно слышны сигналы радиомаяка. Сейчас это заповедная зона, достояние Канады…

Какое-то время они молчали.

– Вы читали о том, что Сейбл движется? – первым заговорил Джери. – Остров меняет очертания. Сильные течения – Гольфстрим и Лабрадорское течение – сталкиваются, размывают песок здесь и намывают там. Благодаря этому Сейбл развивает безумную для куска суши, прикрепленного к мощной тектонической плите, скорость: двести метров в год. Он кочует на восток, двигаясь быстрее океанского дна. Геологи до сих пор хватаются за головы. Некоторые скорее склонны поверить в то, что остров – это живой кремниевый организм, таинственное существо, чем объяснить его неуклонное движение.

Следующие четыре дня Джонас провел на станции. Он не мог решиться на что-либо: уехать или продолжить фотографировать. В сердце фотографа поселилась липкая тревога, по ночам ему снился тот самый снимок, он приближался, точно огромный плакат на трассе, и прятавшаяся за лошадьми темнота разъедала мускулистые тела, просвечивала сквозь ребра… Джонас просыпался с криком, но, помимо снов, ничего не происходило.

Четыре дня.

А потом он увидел шхуну «Сильвия Мошер».

Судно поднялось из песка между электростанцией и метеостанцией и осталось стоять на киле. Сломанные мачты окутывал мерцающий свет, а вокруг бродили мертвые матросы. Они молили о спасении. Когда фонтаны песка ослабли, а небо очистилось, Джонас почувствовал что-то похожее на облегчение. Потому что, потому что

(щелк)

он знал, что рано или поздно Сейбл снова заговорит с ним. Песнями или видениями – какая разница? – но заговорит. И в этом ожидании хранился настоящий ужас, расшатывающий нервы, парящий над головой черной птицей. Если ждать слишком долго, можно сойти с ума. Или пропустить сотню-другую стаканчиков виски.

На следующий день к нему подошел обнаженный мужчина с блестящей кожей, красными жабрами и перепонками между пальцев.

– Я съел королеву русалок, – сказал призрак и захихикал.

Фотограф захихикал в ответ.

Через две недели, когда колеса самолета оторвались от острова, Джонас сидел спиной к иллюминатору, баюкал в руках початую бутылку виски и что-то напевал под нос о залитом кровью подиуме и длинноногих моделях с отпиленными ступнями.

Сейбл подпевал.

Ночь перед стартом Юрий Таболин провел в неясных обрывочных сновидениях, однако после подъема, в четыре тридцать, чувствовал себя вполне бодро и свежо. Он представил, что впереди напряженный день. Что в этот раз он доедет до стартовой площадки, поднимется на лифте к люку в бытовой отсек корабля… «Клизму делают всем, а летят только основные», – шутил Семен Павлович Мунх, командир дублирующего экипажа. Таболина подобные шутки нервировали. Вечно вторые! Лестница в космос – вот она, прямо перед носом, но им дозволено лишь потоптаться у нижней перекладины и отправиться восвояси.

Мягкий сухой пар обволакивал тело. В бане, лежа на полке, Таболин закрыл глаза и стал ждать, когда до него дойдет очередь на «стерилизацию». Космонавты обоих экипажей перекидывались короткими репликами; мыслями все были уже в полете.

На Таболина легла тень врача, в запрокинутой бутылочке булькнуло.

– Варвар ты, Алексеич, – сказал Таболин; спирт испарялся, отбирая у кожи тепло. – Внутрь надо втирать.

Влажная губка прошлась по засохшему ожерелью из крошечных ранок на предплечье. Дублер открыл глаза.

– Не чешется? – спросил врач. Его узкое лицо выражало совершенную безучастность.

– Нет, – соврал Таболин. Зудело так, что хотелось содрать кожу.

– Хорошо. Перевернись.

После обработки Таболин получил герметичный пакет с чистым бельем. Космонавты побрились, умылись и влезли в тренировочные костюмы; основной экипаж уложил гражданскую одежду в сумки, которые отвезут их семьям дублеры.

В гостиничном номере Таболин поборол ставшее привычным чувство разочарования и тепло пообщался с ребятами из первой тройки. Когда-нибудь подбадривать и напутствовать будут его. В комнате толпились врачи, методисты, начальники. Мунх сыпал анекдотами. Вася Кравуш, запасной космонавт-исследователь, по-женски звонко хохотал. Опрокинули по бокалу шампанского, заместитель начальника ЦПК выдохнул: «С богом!», и все вышли в коридор. Основные расписались на двери номера, в котором жили перед стартом. От вспышек блицев Таболин зажмурился.

Автобусы – с прогретыми двигателями – ждали во дворе гостиницы «Космонавт». Оба экипажа выстроились на крыльце в ожидании сигнала. Из динамиков громыхнуло: «И снится нам не рокот космодрома…»