Хофманн - Страница 1

Полковник Анатолий Караков вылетел из Мурманска в понедельник 12 августа 1976 года. Испытания модифицированных двигателя и систем вооружения, установленных на МИГ‑25, привели его около полудня следующего дня на военно-воздушную базу Александровска-Сахалинского. Сразу после обеда, когда машина была проверена, он поднял свой сверхзвуковик, чтобы вернуться в Мурманск. Первым контрольным пунктом на трассе был Петропавловск-Камчатский. Над Охотским морем он сбросил скорость с двух сверхзвуковых до 1570 км/час, снизился до полутора тысяч метров и, заложив крутой вираж, взял курс на остров Хоккайдо. Этот опасный замысел и маневр удались. Скоро на горизонте показались изрезанные берега Японии. Снизившись до минимума, он поднырнул под японский радар и в 15.36 приземлился на маленьком провинциальном аэродроме в Хакодате. Прямо на аэродроме он попросил политического убежища в США, и под строгой охраной сотрудников ЦРУ был доставлен в «подарок» — модифицированный МИГ‑25.

Через четыре месяца, по случайному стечению обстоятельств, ровно день в день, в цюрихском аэропорту Клотен совершила посадку машина Аэрофлота, тут же отправленная на дальнюю от обычного пассажирского транспорта стоянку. Подали трап, из машины вышел пожилой человек в сопровождении двух внешне бесстрастных молодых людей. Казалось, человек колеблется — покидать самолет или нет. Но безучастные сотрудники, как и было положено по заданию, быстро свели его вниз по трапу и передали в руки ожидавших его представителей швейцарских властей. Те, в свою очередь, подвели к трапу другого человека, тоже пожилого, которого сотрудники КГБ приняли и препроводили на борт самолета. Машина Аэрофлота без промедления вылетела назад в Советский Союз. И в то время, когда бывший Генеральный секретарь Компартии Чили Рамон Мускис радостно ожидал предстоящую в Москве встречу с друзьями освобожденного советского диссидента Андрея Олгакова, в Цюрихе журналисты, с нетерпением ожидавшие пресс-конференции, забросали вопросами об этом странном обмене — вопросами, на которые он вряд ли мог ответить, так как не знал подоплеки этой политической игры.

Десять дней спустя, 23 декабря 1976 года, Сергей Тальков шел по Варшаве в направлении старинной части города. Морозило, и туманное дыхание прохожих плыло над их головами. Хотя и тепло укутанные, люди торопливо перебегали от магазина к магазину, чтобы успеть сделать последние покупки в канун Рождества. Тальков шел по узким улочкам Старого города твердым уверенным шагом, напоминавшим парадный, к старой Рыночной площади. Как всегда, такси сразу поймать не удалось, и от самого отеля, где он поселился, он шел пешком. Но дорога была недальняя, и к тому же, он любил этот вновь отстроенный город. Да и холод после Мурманска, куда он заезжал два дня назад, не казался ему таким страшным.

Гораздо более неприятное впечатление, чем холод, произвела на него полярная ночь. В этом самом северном городе мира ему явно не хватало двух часов дневных серых сумерек. И хотя по службе ему приходилось часто туда приезжать и у него было там много друзей, ему никогда по-настоящему тепло в этом, расположенном на 278 километров севернее Полярного круга и пропахшем, как ему казалось, рыбой, городе не было. Он понимал, что это несправедливо, но никакой иной рыбы, кроме форели, он не любил, даже пельмени по-мурмански. Его друг Анатолий пытался однажды переубедить его, угощая этими клецками с рыбой — Боже, как ему было плохо потом.

Он прогнал воспоминания. Как приятно — даже в такой мороз светило солнце, придавая городу на Висле сказочный вид. Всякий раз он поражался, как быстро идут реставрационные работы в Королевском замке. Если встать на Замковой площади лицом к колонне Сигизмунда, то можно даже забыть, как эта площадь выглядела после войны. В первый раз Тальков приехал сюда в 1946 году. От когда-то цветущей столицы на Висле остались только руины. И хотя в зимние дни — прежде всего в серые и пасмурные — одинокий трамвай, особенно в предместьях, выглядел сиротливо, город постепенно оживал.

Как всегда, он бросил 10 рублей в стеклянную копилку для пожертвований — скромная дань патриотическим настроениям этого неутомимого народа. Нищий на ступенях Иезуитского костела, не получивший подаяния, напомнил ему нищих, которых он видел в Праге. «Их существование противоречит нашей системе», — подумал он с горечью.

Старинная Рыночная площадь уютно светилась своими освещенными то здесь, то там окнами и витринами. И так как до встречи с Хофманном время еще было, Тальков обошел ее. Он постоял у витрин государственных магазинов народных промыслов, прошел вдоль картин художников, выставивших свои полотна вдоль фасадов домов. Еще раз полюбовался богато украшенными фасадами этих новых старых домов, так любовно и тщательно реконструированных, что вызвало бы восхищение самого Каналетто. Из зарешеченных окон старинного винного погребка на булыжную мостовую струился мягкий свет. Перед «Крокодилом» Тальков остановился. «Очень удобное место для встречи, — подумал он. — Кто же кого съест?»

Он решительно вошел в ресторан. В баре «Крокодила» было, как обычно по вечерам, слишком людно, для того чтобы спокойно поговорить, а ресторан слишком дорог. И он прошел через бар в кафе, в кофейню, которая по-польски так и называлась «Кавярня». Сдав свою серую шляпу и длинное пальто с меховым воротником в гардероб, он отдернул занавеску, отделявшую кофейню от остального заведения. На него пахнуло уютным теплом. Большинство столов были еще свободными. В дальнем углу в одиночестве сидел мужчина средних лет. Он испытующе взглянул на вошедшего Талькова, и тот, не колеблясь, направился к столику и сел напротив Хофманна. Они кивнули друг другу.

— Ты сегодня очень рано, Ханнес.

— Я только что пришел.

Оба внимательно оглядывали друг друга. Они были примерно одного возраста. И если у Талькова были редкие седые волосы, то Хофманн с густыми каштановыми волосами и темно-коричневыми усами выглядел значительно моложе. Его ясные голубые глаза пытливо смотрели на Талькова, у которого глаза прятались от слишком яркого света за густо-дымчатыми очками. Подошла молоденькая официантка, чтобы принять заказ.

— Мы еще не успели посмотреть меню, — извинился Тальков, быстро пробежал его глазами и передал Хофманну.

— Для начала я с удовольствием выпил бы апельсинового сока.

— К сожалению, у нас сейчас нет.

Неловкая заминка.

— А грейпфрутовый сок?

Она утвердительно кивнула.

— Хорошо. Два грейпфрутовых сока и потом для меня утку с хлебом и бокал «Мартини бьянко». А что ты будешь, Ханнес?

— Мне то же самое, но только «Мартини Россо».

Она, улыбнувшись, кивнула и ушла.

— По крайней мере, у них есть утка. Сыр был вычеркнут.

— Ты не очень хорошо выглядишь, Сергей.

— В последнее время было слишком много работы.

— Все идет, как ты планировал?

— Пока да, но еще рано говорить об успехе или неудаче. Расскажи лучше, как Хельга?

— Спасибо, хорошо. Она еще в ужасе оттого, что наши лишили Бирмана гражданства. У нас дома был настоящий скандал, когда я запретил ей публично вступаться за него. Она, к сожалению, все меньше и меньше считается с моим положением. Дети становятся на ее сторону. Так что мне бывает нелегко.

— Ты хочешь развестись?

— Нет. Но я не знаю, что делать.

Принесли заказ, и они стали молча есть. Потом оба заказали кофе: Тальков по-старопольски — с коньяком и корицей, а Хофманн крепкий, по-итальянски. Оба задумчиво помешивали кофе в чашках.

— Ты виделся с Анатолием перед вылетом его в Мурманск?

— Об этом, я надеюсь, знаешь только ты.

— Ты опасаешься чего-то, Сергей, хотя тебя все боятся.

— Да, но боятся до такой степени, что усиленно подпиливают стул, на котором сижу я.