Ход королевой - Страница 17
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: мифология австралийских аборигенов
Когда радужный змей сотворил Землю, сердце планеты забилось. Биение ее сердца обеспечивал улей в ее сердцевине. Ритм сердцебиения задавали пчелы, стукавшиеся о стенки своего улья.
Однажды кожура сердцевины планеты треснула, и рои пчел устремились на завоевание Вселенной. Так зародились звезды. С тех пор пчелы могли улетать и возвращаться через трещину в сердцевине Земли. Но сама Земля из-за этого слабела и наполнялась печалью…
Теперь человек, желая собрать разлетевшихся пчел, должен ежедневно петь и плясать, чтобы у насекомых, превратившихся в звезды, появилось желание вернуться в свой улей в центре Земли.
Эдмонд Уэллс.
Энциклопедия относительного и абсолютного знания
Моника Макинтайр живет в индийском духовном центре уже пять дней. Фазы медитации сменяются у нее фазами отдыха и фазами йоги.
Она ничего не ест.
Как и в предыдущие дни, ровно в 6 утра Шанти будит ее ударами в гонг. Моника быстро одевается и спускается в общий зал.
– Где остальные? – спрашивает она.
Шанти преспокойно отвечает:
– Ты осталась одна.
Меня устраивает остаться в этом большом доме вдвоем с Шанти.
– Они не так упорны, как ты, – объясняет индианка. – Не есть, мало говорить, не двигаться – все это непросто для американцев с их образом жизни. Они чувствуют, что их стиль жизни лишает их сил, но не готовы от него отказаться, потому что привыкли.
Вредные привычки указывают на духовное нездоровье.
Шанти и Моника принимают позы медитации на специальных подушках. У Моники получается безупречная поза лотоса – сложенные кренделем ноги.
Обе ровно час не шевелятся, потом вместе идут в зал для асаны, где медленно чередуют различные позы.
– Браво! – хвалит Монику Шанти. – Я впечатлена. Ты уже занималась йогой раньше?
– Нет, никогда.
Тогда индианка делает неожиданное: кладет ладонь между грудями Моники, на чакру 4, чакру сердца.
Девушке, избегающей чужих прикосновений, странно, что в этот раз она терпит вторжение в свое жизненное пространство.
Шанти долго не убирает руку, потом улыбается Монике.
– Я установила связь с твоей душой.
– И?..
– И получила подтверждение того, что думала. Мы были знакомы раньше. В прошлой жизни мы состояли в браке.
Моника вздергивает бровь.
– У нас было трое детей, два мальчика и девочка. Мы жили недалеко от Гоа и принадлежали к касте брахманов.
Моника не знает, что ответить.
– Мы часто занимались любовью, нам было очень хорошо, потому что мы обе отлично знали «Камасутру». Мы практиковали тантризм.
– Гм… Кем была в нашей «паре» я, мужчиной или женщиной?
– Насколько я понимаю, ты была женщиной, и я целовала тебя вот так…
Продолжая слово делом, Шанти целует Монику в губы. Молодая американка смущена и готова отпрянуть, но что-то ее останавливает. Она боится шелохнуться.
Поцелуй затягивается.
Шанти принимается ее раздевать, потом берет крем с запахом пачули и втирает его в тело Моники. При этом индианка чувствует, что ее молодая ученица еще не вполне расслаблена.
– Не волнуйся, – говорит она ей, – я заперла дверь внизу, нас никто не побеспокоит. Это то, чего я хотела, – остаться с тобой наедине. Мое имя означает «процветание». Хочешь, поделюсь с тобой своей энергией?
Шанти не ждет от Моники ответа, она раздевает ее догола и сама полностью раздевается, оставив только «третий глаз» – кружок на лбу, между бровями. Неуловимое движение – и она распускает свои длинные черные волосы.
Что за роскошная фигура пряталась под просторным сари! И как упоительно она благоухает!
– Не зажимайся, – шепчет индианка.
Она терпеливо массирует все тело Моники, уделяя особенное внимание самым отзывчивым местечкам. Моника открывает новые для себя ощущения. После ладоней Шанти за Монику принимаются ее губы, исследующие все ее тело и кое-где задерживающиеся, вызывая бурную реакцию.
Монике кажется, что у Шанти выросло множество рук, как у Шивы, а еще у нее множество ртов.
От умелых действий Шанти ее бьет током, сначала она издает стоны, потом следует долгий экстатический крик.
У нее такое чувство, что пробудилось все ее тело.
Так в индийском ашраме посреди Нью-Йорка Моника тоже познала любовь.
Март 1978 года.
Николь О’Коннор смотрит на тест на беременность и не верит своим глазам.
Результат положительный: это же надо умудриться забеременеть при первом же сексуальном контакте!
Она ни с кем не делится своей новостью и ждет.
Восемь, девять, десять недель задержки…
Николь вся на нервах.
На одиннадцатой неделе она делает УЗИ и с изумлением узнает, что ее тяга к коллективу получила отклик: она ждет двойню.
В конце концов она решается сообщить об этом отцу. Тот сначала не верит своим ушам, а потом заявляет:
– Ты не могла бы доставить мне большей радости: я стану дедушкой, причем сразу дважды!
– Послушай, папа, мне всего восемнадцать лет, я студентка, еще не начала сама зарабатывать на жизнь и не представляю себя матерью, тем более матерью двух детей.
– Не волнуйся, переедешь сюда, я найму нянек, детьми займутся они. Я уже придумал для них имена – и для мальчиков, и для девочек.
– Тебе неважно, кто отец?
Руперт берет свою излюбленную сигару, откусывает от нее кончик, выплевывает и с наслаждением закуривает.
– Ну и кто он?
– Тоже студент.
– Прекрасно!
– Он по происхождению абориген.
– Тем лучше. Родятся два красавчика-метиса. Похоже, чем люди разнообразнее, тем крепче здоровье их детей.
Николь поражена невозмутимостью своего отца.
– А ничего, что у нас обоих еще нет работы?
– Когда вы захотите поработать на ранчо, я вас найму.
Беззаботность отца уже начинает ее раздражать.
– Ты, возможно, видишь себя дедушкой, а вот я, увы, не вижу себя матерью.
– Кстати, раз у нас зашла речь об отце, то не считаешь ли ты, что следовало бы узнать и его мнение?
Назавтра Тжампитжинпу приглашают на фамильное ранчо.
– Та это вы – жених моей дочери? – как ни в чем не бывало обращается к нему Руперт О’Коннор.
– Мы познакомились в университете. Я, как и она, изучаю социологию.
Руперт протягивает ему пиво и чокается с ним.
– Социология – это наверняка захватывающе! А скажите, каковы ваши намерения в отношении моей дочери?
– Я люблю ее.
– Вы готовы на ней жениться?
– Это было бы для меня честью! – восклицает, не задумываясь, молодой человек.
Николь не разделяет их воодушевления.
Кухарка приносит огромную индейку, Руперт режет ее на части и кладет на тарелки молодых людей крупные куски. Потом поворачивается к Тжампитжинпе:
– Вы в курсе счастливого известия?
– Нет, я провел несколько дней в дороге, навещал своих дядек, они живут на севере.
– Значит, это мне выпало вас осчастливить: она беременна от вас, причем двойней!
Тжампитжинпа давится и долго не может откашляться.
– Вот-вот, у меня была такая же реакция, – шутит Руперт.
– Вы… вы уверены?
Абориген не решается встретиться взглядом с Николь.
– Она на одиннадцатой неделе, уже сделала УЗИ, на нем видны два зародыша. Думаю, скоро получится разобрать их пол: может, это два мальчика, может, две девочки, а может, мальчик и девочка – то, что французы называют «королевским выбором».
Тжампитжинпа смотрит на Николь. Руперт разражается своим фирменным оглушительным хохотом, молодой человек ему вторит, но без восторга.
– Ну, как, довольны?
– Да, да… – выдавливает Тжампитжинпа немного испуганно.
Они чокаются второй раз. Николь не тянет к ним присоединиться.
Нахохотавшись и утолив жажду, Руперт поворачивается к дочери.
– Все в порядке?
– А вот и нет! Как я погляжу, вы решаете вдвоем, что произойдет с моим телом, не заботясь о моем собственном мнении.