Хитрый коврик. Сказки и рассказы - Страница 2
Поняла она теперь, что нитки весь свет одевают. Нигде без них не обходится.
Хитрый коврик
Умной Машенька росла, да не всё понимала. Пошла она как-то в лес и ужалилась о Крапиву.
– Ах ты такая-сякая, колючая… Зачем только ты на свете живёшь? Один вред от тебя!
А Крапива рассмеялась на это и сказала:
– Так и о пчеле можно только по жалу судить. А пчела ведь ещё и мёд даёт.
Тут Маша как крикнет на весь лес:
– Да как ты можешь, бездельница, себя с пчелой-труженицей сравнивать!
– Вот что, – говорит Крапива, – приходи сюда осенью, я тебе ума-разума добавлю.
Не верилось Машеньке, что у Крапивы можно ума набраться, но пришла. А вдруг Крапива что-то дельное скажет?
– Ну давай, добавляй мне ума-разума, а я послушаю.
А Крапива пожелтела по осени. Состарилась. Голос у неё стал скрипучий, жёсткий.
– Добудь, Машенька, рукавички, – говорит Крапива, – да выдергай меня и свяжи в пучки.
Надела Машенька рукавички, выдергала Крапиву и связала в пучки.
– А теперь, – говорит Крапива, – вымочи меня в речке и потом подсуши.
Вымочила Маша Крапиву, подсушила и спрашивает:
– Ещё что придумаешь?
– Теперь, – говорит Крапива, – ломай мои стебли, мни, выколачивай из них лишнее. А дальше сама увидишь…
Опять Машенька сделала всё то, что Крапива просила, и получилось длинное, прочное крапивное волокно.
Задумалась Маша, а потом решила: коли есть волокно, из него можно нитки спрясть.
Спряла Маша нитки и снова задумалась. Думала, думала и решила из ниток коврик выткать. Выткала она коврик и вышила на нём зелёными нитками молодую весёлую крапиву. Повесила коврик на стенку и сказала:
– Спасибо тебе, Крапива, что ты мне ума-разума добавила. Теперь-то уж я знаю, что не всё на свете пустое да негодное, что пустым да негодным кажется.
И стала с тех пор Маша обо всём думать, во всё вникать, везде, в каждой мелочи для людей пользу выискивать.
Гусь лапчатый
Прослышал как-то Гусь, что пером из его крыла книги пишутся, государственные бумаги подписываются, возгордился и загоготал:
– Го-го-го! Государственная я птица, а не простая. Коли б не моё крыло да не моё перо, чем бы книги писались, как бы указы-приказы составлялись?
Услыхал эту похвальбу Чернильный орешек, на котором чернила настаивали, тоже хвастаться стал:
– Не простой я орех, а чернильный. Коли б не я да не гусиное перо, чем бы книги стали писать, чем бумаги подписывать?
Глядя на них и Старая тряпка нос задрала:
– Из меня бумагу делают. На мне пишут. Не будь меня, да гусиного пера, да Чернильного орешка – не было бы грамоты на земле.
– Го-го-го! – гогочет Гусь. – Пойдём втроём народ припугнём. Пускай он нам славу поёт, почести воздаёт. А не то мы его перьев лишим, чернил не дадим, бумагу придержим. Незаменимые мы!
Пошли Гусь, Чернильный орех да Старая тряпка почёт добывать, славу требовать. Выслушал их народ и велел вместо гусиных стальными перьями писать, чернила из чернильного порошка готовить, бумагу из дерева вырабатывать.
На этом и кончилась похвальба Старой тряпки да Чернильного орешка. Тряпкой стали пол мыть, пыль вытирать, а про орешек даже и забыли, где и на чём он растёт.
Притихли Орешек да Тряпка. А Гусь всё ещё не унимается. Гогочет! Крыльями машет, да взлететь не может. На это мало кто теперь обращает внимание. Только если случится в народе выскочка, или хвастун, или крикун, люди обязательно про такого скажут:
– Видали, каков гусь лапчатый? А?
Кто мелет муку
Жил в мельничном ларе́ мучной червь Дармоед. Наелся он как-то свежей муки, выполз на край ларя́, зевнул и спросил:
– А кто мелет муку?
– Как это – кто? – проскрежетал жёрнов. – Я!
– Нет, я, – проскрипела на это деревянная рабочая шестерня. – Я кручу ось, на которой ты, жёрнов, сидишь. Значит, я и мелю муку.
– Это ещё что? – заспорил главный вал мельницы. – На ком ты надета, шестерня? Не на мне ли? Не я ли мелю муку?
Тут мельничные крылья не утерпели и засвистели на ветру:
– Мы, крылья, всех вас вертим, крутим и двигаем! Значит, мы и мелем муку.
Услыхал это ветер и сильно разгневался. Рванул он дверь мельницы, выдул прочь мучного червя Дармоеда и так задул, что только крылья у мельницы замелькали.
От этого главный вал, деревянная шестерня и жёрнов заработали-завертелись быстрее. Веселее пошёл помол муки.
– Поняли вы теперь, кто мелет муку?
– Поняли, батюшка ветер, поняли! – ответили все.
– Ой ли? – усмехнулся мельник. – Не всем дано понимать, кто мелет муку, кому подвластны все ветры, все воды, кто строит все мельницы на земле.
Сказал так мельник и повернул главный ветровой рычаг. Остановилась работа на мельнице. Все замерли. И жёрнов, и вал, и шестерня. Потом смазал мельник скрипучие места, засыпал нового зерна, выгреб смолотую муку и опять пустил мельницу.
Плавно заработали крылья. Молча завертелись главный вал и рабочая шестерня. Без болтовни, без пустого скрипа.
– Так-то оно лучше, – молвил старый мельник.
Запер на замок мельницу, пригрозил ветру пальцем: «Смотри у меня, мели!» – и пошёл обедать да эту самую сказку своим внучатам рассказывать, чтобы они знали, кто мелет муку, кому подвластны все ветры, все воды, все мельницы на земле.
Филя
Хвалился Филя, что он всё может делать. Всё умеет.
Заставили Филю траву косить. Весь день Филя косил. Ничего не накосил. Только время потерял.
– Как же это ты, Филя, оплошал?
– Коса тупа и коса, – отвечает Филя, – то в землю норовит воткнуться, то поверх травы косит. Я лучше коров буду пасти.
Стал Филя коров пасти. Разбрелось стадо. Еле собрали.
– Как же это ты, Филя, оплошал?
– А это не я оплошал, – отвечает Филя. – Это хозяева. Они ноги коровам не связали. А как их несвязанных пасти? Разбредаются. Я лучше баркас буду водить. В рулевые пойду.
Стал Филя баркас водить. Баркас туда-сюда рыскает. Рыскал, рыскал да и сел на мель.
– Как же это ты, Филя, оплошал?
– Клина не дали, – отвечает Филя.
– Какого клина, Филенька?
– Того, которым руль заклинивают, чтобы баркас туда-сюда не поворачивался. Я лучше на скрипке играть стану.
Стал Филя на скрипке играть. Собаки на селе завыли, кошки по чердакам попрятались. Люди на улицу выбежали.
– Ты что это, Филя, народ полошишь? Зачем хвастал, что всё можешь?
– Да глазами-то я всё, что хочешь, сделать могу, только руки меня не слушаются. Они во всём и виноваты, а не я.
Опять Филя отговорился и правым оказался. Но работы верхогляду с тех пор никто больше не доверял.
Белая бабочка
Там, где кончается синий лес и начинается золотая степь, старая Тушканиха вырастила пушистого сына. Выучила она его чему могла и стала напутствовать в молодую жизнь:
– Осторожнее будь, Тушкан, в молодой жизни. В оба гляди. Не всякому зверю верь. С умом невесту выбирай. Работящую.
– Ладно, – говорит Тушкан, – в оба буду глядеть, с умом невесту выбирать.
Стал Тушкан свою молодую жизнь начинать, невесту подыскивать.
Белочку увидел. И до чего же у неё хвост хорош! Так и развевается. Одна беда: не в норке живёт, а в высоком дупле-тереме. Не достанешь.
Ежову дочку приглядел. В норке живёт. Да колюча.
У Крота Кротовочки тоже хороши. И шубки мягки, и лапки копки, и сами ловки. Всем Кротовочки лепы, да малость подслепы. Глаза малы. Днём плохо видят.
– Не искал бы, Тушкан Пушканович, худа от добра, – говорит Серая Сова. – Не по одёжке бы невесту искал, а по работе выбирал.
А тот ей:
– Да нет, Сова Совинична, я не хочу жить, как все. Невеста моя должна быть на особицу. Уж очень у меня мех пушистый.
Только он сказал это, как видит – над ним Белая Бабочка вьётся. Складненькая. Маленькая. Аккуратненькая. Так порхает… Такие узоры своим полётом выпархивает – загляденье. Диву дался Тушкан: