Хищные птицы - Страница 4

За годы и века иноземного владычества островитяне более ста раз поднимались на борьбу с угнетателями и поработителями. Роман «Хищные птицы» убедительно показывает, что нет такой силы, которая оказалась бы способной остановить ход истории, что никому не удастся покорить филиппинцев, истребить в них дух свободолюбия. Писатель верит: наступит день, когда подлинным хозяином страны станет филиппинский народ. И во имя этого светлого дня, говорит Мандо, не жаль отдать свои жизни.

Шла вторая половина тысяча девятьсот сорок четвертого года. Японская императорская армия на Филиппинах постепенно утрачивала свою былую мощь. С каждым днем нарастало сопротивление филиппинских партизан, все больше и больше беспокойств причиняли ей мирные жители. Японская армия испытывала серьезные затруднения с продовольствием. Однако полмиллиона штыков противника по-прежнему были направлены в грудь двадцати миллионов безоружных граждан, истощенных (трехлетним голодом, болезнями и зверствами оккупантов. Филиппинский народ мужественно противостоял врагу, пытавшемуся сокрушить его с отчаянием раненого зверя.

Обещания президента Рузвельта и генерала Макартура оставались обещаниями. Редкие налеты американской авиации не могли облегчить участь филиппинского народа, но он был исполнен решимости бороться до победного конца. После падения Батаана и Коррехидора в апреле и мае тысяча девятьсот сорок второго года массовое движение охватило самые отдаленные уголки филиппинского архипелага: горы Сьерра-Мадре на Лусоне, леса Минданао, побережье Бисайев. Лесистые склоны гор, поля и долины, реки и озера превратились в арену партизанской борьбы. Сердца всех, кому были дороги честь родины и память о национальных героях Лапулапу, Радже Солимане, Андресе Бонифасио[3], пылали благородным гневом.

Сентябрьским вечером к скромной хижине, приютившейся у подножия гор Сьерра-Мадре, подошли трое усталых путников. В сгущавшемся мраке издали хижину невозможно было различить на фоне лесистых гор. Вблизи же она напоминала гнездо огромной птицы, укрытое в густой листве деревьев.

Трое путников, выйдя незадолго до полудня, одолели пятнадцать километров и к наступлению темноты достигли намеченной цели. День выдался пасмурный — лишь изредка выглядывало солнце. Почти непрерывно лил дождь, и путники изрядно промокли. Увязая по колено в болотах, пробираясь сквозь лесные чащобы, они изодрали до крови руки колючками, сбили ноги об острые камни…

Подойдя вплотную к хижине, путники тихо окликнули хозяина, но никто не отозвался. Они окликнули еще раз и только тогда услышали:

— Кто там?

— Свои, — ответил один из них, и, не дожидаясь приглашения, все трое вошли в хижину.

— Тата[4] Матьяс, — радостно воскликнул шедший впереди.

Старик молча оглядывал пришельцев. По выражению его лица можно было предположить, что ему более знакомы их голоса, нежели лица. И хотя старик был слаб глазами, он тотчас признал того, кто назвал его «Тата Матьяс».

— А-а, так ведь это же Мандо, — весело проговорил он, пристально вглядываясь в покрывшееся испариной смуглое лицо того высокого молодого человека атлетического сложения, кого он назвал Мандо.

— Да, это я, Тата, — почтительно ответил Мандо, вытирая рукой пот с грязного лица.

— Когда же ты в последний раз был здесь, Мандо? — спросил старик, бросив любопытный взгляд на двух его спутников.

— Месяца четыре назад, — припомнил Мандо и представил своих товарищей: — Это — Карьо, а это — Мартин. Оба партизаны.

В Карьо безошибочно угадывался крестьянин, а Мартин вообще не был похож на тагала. Старик поклонился и сказал, что всегда рад принять под свой кров друзей Мандо.

Тата Матьяс провел гостей в небольшую комнату и пригласил садиться прямо на пол, поскольку в комнате, кроме сундука, не было никакой мебели. Сам же зажег небольшой масляный светильник, сделанный из скорлупы кокосового ореха, и прикрепил его к железной скобе, прибитой к перекладине под крышей. Теперь в тусклом свете светильника можно было разглядеть выцветшие портреты Хосе Рисаля[5] и Андреса Бонифасио, висевшие на стене один подле другого.

— Вы, наверное, очень устали, — проговорил старик, подсаживаясь к гостям. — Издалека, видно, идете?

— Да, расстояние не шуточное, — согласился Мандо и добавил: — Японцы напали на Сампитан.

Известие поразило Тата Матьяса, и он с нетерпением ждал подробностей.

— Они напали на нас неожиданно, — продолжал Мандо. — Мы потеряли почти всех наших людей.

Старик сокрушенно кивал головой. Ему был ясен страшный смысл происшедшего. Сампитан являлся последним опорным пунктом филиппинских партизан в этой части обширного гористого Лусона. Инфанта, где находился Центральный штаб партизанского движения, представляла собой настоящую крепость. Совершив внезапное нападение на Сампитан, японцы намеревались получить доступ к Инфанте, расположенной неподалеку от морского побережья, куда тайно подходили подводные лодки союзных войск, доставлявшие военные грузы, начиная с середины тысяча девятьсот сорок третьего года. Из Инфанты оружие, боеприпасы, военное снаряжение и медикаменты быстро доставлялись партизанам Южного и Центрального Лусона, и даже в отдаленные районы на Бисаях.

Мандо подробно рассказал о кровавом сражении, которое разыгралось в Сампитане. Помимо того что противник был гораздо опытнее, он значительно превосходил партизан в численности и вооружении. Почти все партизаны пали в бою. Тогда Мандо спрятался в укрытие и стал отстреливаться из винтовки, но очень скоро у него кончились патроны, и он вынужден был спасаться бегством, ибо дальнейшее сопротивление было равносильно самоубийству. Мартину и Карьо тоже посчастливилось уцелеть в бою. Они ушли подальше в лес, где и повстречались с Мандо.

Из своего укрытия Мандо видел, как несколько партизан пытались спастись на моторной лодке. Но далеко уйти им не удалось. По ним открыли ураганный огонь. Одни были убиты, другие попрыгали в море. Неизвестно, что сталось с ними.

Мандо считал, что ему и двум его спутникам удалось избежать смерти благодаря внезапно разразившемуся ливню. Японцам не хотелось покидать хорошо оборудованное укрепление, поэтому они не стали преследовать трех уцелевших партизан. А эти трое, свернув с дороги, углубились в чащу леса. Идти становилось все труднее и труднее, но желание выжить заставляло забывать о трудностях. Здесь, в хижине Тата Матьяса, они наслаждались сознанием покоя и безопасности.

— Наверняка вы изрядно проголодались, — проговорил Тата Матьяс, как только Мандо закончил свой рассказ.

— А когда партизан не бывает голоден? — уклончиво ответил молодой человек.

Старик прекрасно понял Мандо, он знал, что партизаны в горах бывали счастливы, если удавалось поесть хотя бы раз в день.

— У меня есть вареный рис. К нему можно поджарить рыбы, — предложил он.

— А если еще найдется соль, то получится прекрасное угощение, — воскликнул Мандо.

— Жареная рыба! — Мартин проглотил слюну. — А сколько у вас килограммов вареного риса? — в шутку поинтересовался он.

— Я так проголодался, — вставил Карьо, — что для меня жареная рыба все равно что жареный поросенок.

— Нам повезло: кроме риса, есть еще и жареная рыба, — отозвался Мандо.

Тата Матьяс рассказал, что совсем недавно поймал двух больших талакиток и одного булига, которыми питался вот уже несколько дней.