Химеры. Легион иных - Страница 4

– Смотри, у него мои уши!

– Но глаза-то – мои.

– Как ты думаешь, цвет волос еще изменится? Я хочу, чтобы он был высоким брюнетом – тогда все будут думать, что это мой молодой любовник, и завидовать мне.

– А я?

– А что ты? Ты – муж.

– То есть тебе меня уже не достаточно?

– Ой, прекрати нести чушь. Ты же понимаешь, что это совершенно другое.

Кевин не вырос ни в высокого, ни в брюнета. Средний рост и мышиный цвет волос, который почему-то принято называть русым, дополняла слишком бледная кожа. Нет, в каком-то смысле его можно было даже назвать симпатичным, если бы не отвратительная подвижность лица, из-за которой он периодически напоминал мартышку. Мне неприятно об этом говорить – все-таки он мой сын, но у меня иногда появляется ощущение, что ко мне он не имеет никакого отношения. Найти определенное сходство между детьми и родителями можно всегда, было бы желание. Ну, а у меня его не было, так что в какой-то момент я встал перед выбором: признаться себе в том, что оказался рогоносцем, или делать вид, что сын пошел в деда, который, впрочем, тоже ни капли не был похож на своего якобы внука. Я никогда не был склонен к излишней сентиментальности, так что выбрал первый вариант. Наверное, это и стало той трещиной на зеркале нашей семейной жизни, которая ползла и расширялась, пока не расколола его на две части. Но к тому моменту ни я, ни Арин уже не чувствовали ничего, кроме взаимной неприязни.

А Кевин… Конечно, я любил своего сына, если вообще можно в моей ситуации говорить о таком понятии как любовь. В то же время я понимал, что не вызываю в нем ответных чувств. Скорее, наоборот: казалось, будто он ненавидит этот замкнутый мирок, на существование в котором мы его обрекли. И ненависть эту не могли перекрыть ни вечность, ни счета во всех банках мира, ни многочисленные подарки, которыми была завалена его комната. И я ничего не мог с этим поделать. Ситуация была сколочена из досок вечного дерева и прихвачена нержавеющими скобами. И единственным существом, которое удерживало нас от жизни по принципам волчьей стаи, была бабушка. Она была тем предохранителем, который гарантировал нам возможность остаться больше людьми, чем животными. Но предохранители имеют обыкновение рано или поздно перегорать, в этом их слабость.

Заседания Совета проходили по одному и тому же сценарию. Их можно было отменить в любой момент – и ничего бы не изменилось. Но куда было девать всех его активистов, наделенных особыми полномочиями и по этой причине чувствовавших превосходство над остальными, рядовыми членами нашей общины? Несмотря на то, что мы всеми силами старались противопоставить себя остальному миру, в конце концов, мы пришли к выводу, что все же пирамидальная структура правления является оптимальной при любом строе – даже если никто никому ничего не должен. Ощущение собственной значимости так же необходимо некоторым из нас, как и еда. Мы можем обойтись без жареных куриных ножек, но как отказать себе в удовольствии пожевать приготовленные с луком и горчицей мышцы и сухожилия? Поэтому сейчас я сижу на жестком деревянном стуле, на котором по слухам когда-то восседал сам Бенджамин Франклин во время подписания известной Декларации независимости, и терпеливо выслушиваю перечень проблем, с которыми наше закрытое общество столкнулось за последнюю неделю. Ну, или делаю вид, что выслушиваю. Господи, как можно вообще называть эти средства экзекуции стульями? Можно предположить, что раньше их использовали, чтобы гости не слишком засиживались за столом.

– Поэтому предлагаю снова разрешить дуэли, – подытожил Яков, долговязый огненно-рыжий мужчина с крысиным лицом. Я что-то прослушал? Нужно быть внимательнее.

– Мы уже проходили через это, – я стараюсь говорить так, чтобы никто не понял, что я не слышал ни одного слова из всей речи. – Зачем начинать снова?

– Я же сказал: нашим людям не хватает эмоций. Каждый выпускает пар, как может. Иногда это привлекает излишнее внимание к нам. За примерами не нужно далеко ходить. Вы слышали о последнем увлечении нашей молодежи?

Молодежью у нас принято называть тех, кому меньше ста лет. Действительно, чему можно научиться за такой ничтожно короткий срок? Это ирония, если кто не понял.

– Я не слышал, – мне действительно интересно, чем может заниматься человек в нашем положении.

– Эти идиоты садятся в электрички, как обычные, и катаются по стране.

– Что ж, я таких вещей не одобряю, конечно, но и ничего криминального в них не вижу.

– Это только начало. Они знакомятся со всеми своими попутчиками.

– Действительно, кошмар какой-то. Надеюсь, не слишком близко знакомятся, без эксцессов?

– Вы зря смеетесь, Главный, я еще не закончил. Обычно сразу несколько наших садятся в один и тот же состав, но каждый – в свой вагон.

– И что?

– А то, что в какой-то момент они на полном ходу выбрасываются на пути. Представляете себе реакцию нормального человека на такое массовое самоубийство? Все местные сми уже раструбили на всю страну о том, что появилась тайная организация, подталкивающая людей к суициду. Хорошо, что я вовремя среагировал, иначе мы бы получили второго Колмана.

Услышав это имя, все невольно поежились. Колман был тем единственным, кто решился пойти против всей общины и попытался рассказать людям о том, что у них под самым носом находится закрытое общество, владеющее огромной частью ресурсов. К счастью, сенсации удалось избежать, подкупив наиболее любопытных журналистов и политиков. Колман и по сей день томится в одной из подводных пещер где-то в Гренландском море. Рыбы его не едят, цепь, которой он прикован к горной породе, сделана из нержавеющей стали. Остается надеяться, что метан, медленно просачивающийся со дна, скрашивает его будни. Последний раз, когда я его видел из глубоководного батискафа, он что-то пытался мне сказать, но я не владею языком глухонемых и поэтому просто улыбнулся и помахал ему рукой.

– Хорошо, я займусь ими, – мне пришло в голову, что Колман будет рад компании. Почему бы и нет? – Что-то еще? Ах, да, дуэли. Убедите меня.

– У моего проекта куча плюсов и ни одного минуса. Во-первых, никто не пострадает. Ну, прострелит один дурак другому голову, через неделю-другую все заживет. Зато если устраивать из этого представления, то можно собирать большую аудиторию.

– Вы хотите совместить приятное с полезным? Повысить посещаемость выборов в органы управления?

– Что? Нет, я не подумал об этом. Блестящая мысль! Хлеба и зрелищ – я мог бы и сам догадаться.

– Не важно, проехали. Хорошо, я согласен на дуэли, если они будут иметь общественное значение. Подготовьте все документы, я подпишу.

– Прекрасно! – кажется, Яков доволен. Я втайне надеюсь, что на этом заседание закончится, но у остальных членов Совета другое мнение по этому поводу. Кажется, каждый второй фонтанирует идеями, большая часть которых напоминает то ли бред сумасшедшего, то ли речи офисного подлизы, которому необходимо, чтобы начальство постоянно гладило его по головке.

Выслушивая каждого и автоматически кивая головой, я думаю о том, что Арин пришлась бы здесь как нельзя кстати – ей всегда нравилось потешаться над ущербными, будь то действительно сумасшедшие, которые ходят по улицам крупных городов толпами, или такие вот «прозаседавшиеся», как их в свое время точно определил товарищ Маяковский. Уж она бы порезвилась на славу. Наконец, все кончено – мы жмем друг другу руки и с чувством выполненного долга расходимся каждый по своим делам. Хотя какие дела могут быть у тех, кто может позволить себе фактически все, что душе угодно? Многие мечтают о том, чтобы вести такой образ жизни, но могу утверждать, что ничего забавного в нем нет. Дорогие игрушки займут вас на несколько лет – не более. А дальше вы станете выдумывать для себя увлечения и хобби, которые смогли бы хоть как-то оправдать ваше существование. И если среднестатистический человек имеет возможность умереть прежде, чем окончательно пресытится и впадет в маразм, то нам деваться некуда. В наших школах едва ли не максимальное влияние уделяется сохранению себя как личности в условиях тотальной вседозволенности. Нужно сказать, что в этой сфере преуспели очень не многие. О чем вообще можно говорить, если сами преподаватели этой дисциплины подвержены депрессиям? Одним из лучших средств от хандры у нас считаются частые и продолжительные путешествия, они на самом деле возвращают ощущение реальности, правда, ненадолго. Остальное время мы вынуждены вариться в собственном котле с начищенными до блеска стенками. Его днище выложено стразами и украшено дивной резьбой, но это все же котел. В наших рядах давно появились великие философы, с учениями которых никто не знаком, гениальные физики и математики, чьи революционные трактаты пылятся на полках веками, поэты, продающие за бесценок свои рукописи первому попавшемуся проходимцу – только для того, чтобы их творения увидели свет, пусть даже под чужим именем. У нас есть все, но мы не в силах применить это во благо себе и чуждому нам человечеству. Мы самореферентны. Бесконечное количество раз проживаем жизни незнакомых нам людей. По поддельным свидетельствам о рождении и смерти восстанавливаем несуществующие документы, порой путаясь в именах и датах, потому что ни те, ни другие к нам не имеют никакого отношения. Кто я сейчас? Какое это имеет значение? Абсолютно никакого. Как только ты это понимаешь, время для тебя останавливается.