Химера - Страница 2

Раздался выстрел. Плечо Краепольского дернулось назад, и винтовка звучно упала на землю. Он, зажимая руку, свернулся калачиком и заверещал.

Старший офицер посмотрел на стрелявшего Майера, затем на Краепольского:

– Цирк! – выругался он и, потерев руки, ушел в жандармерию.

Глава 2. Полиглот

День выдался голубым и морозным. Черная служебная машина катила по мягкому польскому снегу, изредка виляя задом по колеям.

Ехали вдоль поля, и его уныние вперемешку с монотонной белесостью вызывало у Майера головную боль, которая настойчиво туманила глаза. Читать он не мог из-за тряски, да и не хотел, поэтому, чтобы совсем не впасть в тоску, то и дело вертел книгу в руках, открывая и закрывая. Ему вдруг вспомнилась Аня, ее лицо в момент убийства. Вспомнилось неизвестно почему, но так отчетливо, как будто Майер каждый день видел этот взгляд серых грустных глаз и искусанные пересохшие губы. Она висела на воротах собственного дома босая, в одной ночной рубашке, с кровавой звездой во лбу.

«Что за война», – подумал Майер и уставился в окно.

– Через четверть часа должны уже прибыть. Ты не будешь так грустить, – сказал сидевший впереди Густав Хопп своему племяннику. – Женский лагерь – прекрасное зрелище. Даже подобия Берген-Бельзен нет – концентрированный интернациональный слабовольный и исключительно женский сброд. С ними легче. Разговоров ведут мало, а если и ведут, то сами друг друга потом грызут из-за страха. Но селекция усердная. Сильные организмы.

Ровно через четверть часа, с немецкой пунктуальностью, машина подъехала к черным железным воротам лагеря, выстроенного из красного кирпича, и остановилась. Из постовой будки вышел часовой, взглянул на лобовое стекло и, завидев штурмбанфюрера Хоппа, крикнул, чтобы подняли шлагбаум. Рука в черной перчатке судорожно взметнулась вверх, приветствуя проезжающего офицера.

Еще через четверть часа Майер и Хопп стояли в кабинете начальника лагеря, оберфюрера Беренса.

–Да, да, – сказал он, когда Хопп подал на стол личное дело и рекомендательное письмо на своего племянника, который, вытянувшись в струну, ожидал приказа о назначении, – я был извещен, но уже думал, что задержитесь. Польские дороги ужасны… Итак, унтершарфюрер Йоахим Майер?

Он поднял бесцветные глаза на Майера и всем своим худым, впалощеким лицом выразил любопытство.

– Так точно, – отвечал тот.

– Где работали раньше?

– В четырнадцатой жандармерии села Красновка под руководством полковника Рихтера.

– О! Рихтер, – радостно воскликнул Беренс. – Ганс Рихтер… Я учился с ним во Франкфурте. Быстро поднялся, нечего сказать. Ах, время, время, – он вздохнул и потер переносицу, – летит, а тут эта война. Скорее бы уж… Ладно, что было в Красновке?

– Стало расти партизанское движение, несколько отрядов было выслано для его подавления.

– Что ж, успешно?

– Из двадцати трех зафиксированных отрядов на сегодняшний день осталось девять.

– В чем заключалась суть вашей работы?

– Работа с документацией, агитация населения, участие в следствии.

«И расстрел детей», – тревожно метнулось в голове, и перед глазами Майера на секунду возник мальчик без глаз.

– Сколько пробыли в Красновке?

– С сентября по декабрь этого года.

– Четыре месяца… Мало. Почему именно вас, Майер?

– Полиглот, пять языков, господин оберфюрер, – поспешил вставить Хопп.

- Зачем в Красновке полиглот? Партизан развлекать?

– Господин оберфюрер, «Химера» – передовой проект Рейха, ему необходимы такие работники, как Йоахим. К тому же, – Хопп раскрыл папку и трясущимися руками достал еще несколько бумаг, – господин Шипке, Лехнер и Хаазе прилагают к нему свои рекомендации.

Беренс недовольно принял бумаги и наскоро стал читать.

– Мне было достаточно рекомендательного письма от части, – сказал он, скрывая раздраженность от навязчивости штурбанфюрера.

Если бы не было рекомендации части, а особенно замечания господина Хаазе, Беренс бы, не моргнув, отправил Майера с Хоппом обратно на границу Советов: «Присылают неизвестно кого. Пять языков у него, посмотрите! Мальчишка! А поглядеть, так истинный ариец. Пусть побудет, пусть почувствует настоящую работу. Это не дикарей допрашивать. А окажется глупым – будет украшением «Химеры», радостью проверок. Ох, Хаазе, злопамятный черт! И кого берем…»

– Я не могу дать обещания, что будут созданы все условия для работы такого уникума. Огромная бумажная работа с утра до вечера, пока не добавится штат. Вы быстро постареете, Майер. А вам сколько лет? Двадцать? Двадцать два? Сами пожалеете, что за вас так усердно просили, добрым словом вспомните бунтующую Красновку, ее мелкие допросы. «Химере» хватило бы трех языков. Знаете ли, все от излишества… Какие же языки, Майер?

– Английский, русский, французский, латынь, идиш, – ответил тот раздосадованный на Хоппа.

– Давайте я не буду доставлять себе удовольствие слушать каждый из них. Я верю. Сейчас придет эшелон организмов, мы сразу и убедимся, - Беренс встал из-за стола, сложив документы Майера в стопку. - Почему вы так вспотели, Хопп? Жалко женщин? Будьте добры убить в себе это.

– Ох, Йоахим, – стирал пот с лица Хопп, медленно шагая за Беренсом по коридору штаба, – если бы не Шипке…

– Зачем ты это? – недовольно спрашивал Майер.

– «Зачем ты это?» Ты смеешься что ли, племянничек? Ты вообще думал об окладе? Четыре, пять красновских окладов плюс премиальные. А ты говоришь «зачем ты это?» Умный ты, Йоахим, но такой дурак…

– Что вы там шепчете, Хопп? – не оборачиваясь, спросил Беренс. – Если про назначение, то уже надо бы успокоиться, а то как ребенок, честное слово.

Он вдруг остановился. Молодечески скрипнув блестящими сапогами, оберфюрер не сдержался, чтобы еще раз не уколоть Хоппа. Беренс уже ненавидел его. Но бесцветные глаза сверкнули на Майера. И сверкнули с издевкой.

– Да, да, вы приняты, унтершарфюрер. Но имейте ввиду, что за любой ваш проступок будете отвечать не только лично вы, но и господин Хопп. Шипке, Лехнер и Хаазе, – эти фамилии произносились как заклинание, – уже не будут иметь никакого значения. Теперь вы полностью подчиняетесь «Химере», то есть мне, а я подчиняюсь исключительно Рейху…

Беренс осознавал, что заходит далеко, но остановиться уже не мог. Все-таки у него было болезненное чувство собственного достоинства, и Хопп в глазах оберфюрера стал женоподобным сплетником и подхалимом.

– Ваша ошибка – это его ошибка, – продолжал Беренс, стараясь заключить помягче, но глаза все еще смотрели на Майера с укором и призывом пристыдиться, – но с одной оговоркой: я с него спрошу больше за то, что протолкнул, но не доглядел. А у вас молодость, Майер. В таком возрасте все мы ошибаемся, – он повернул голову на Хоппа, что тот вытянулся и снова вспотел. – Но, как говорится, родственников не выбирают. Идемте, я покажу вам все.

Глава 3. Ты можешь быть полезен

Майер был принят коллективом несерьезно. Женщины-надзиратели видели в нем офицерика, ничего не смыслившего в войне да, впрочем, и в женщинах; мужчины – мальчишку, который будет вертеться под ногами и мешать работе. «Мда, замается полиглот с бумагами. Он что, не знает, что секретарь? Слабоват… Наверное, и крови боится», – такие мысли непроизвольно рождались в головах у каждого. Хотя дальше предвзятости и некоторого сочувствия не доходило. Как и Беренс, коллектив решил в случае приезда Фюрера выставлять Йоахима для отвода глаз: подобную каноничную и истинно арийскую внешность на памяти многих почти никто не имел.