Хемлок, или яды - Страница 106

Лейтенант Кларк трепался налево и направо о том, что хочет убрать с дороги Джойс, и этот секрет полишинеля открыто обсуждался в клубах: «Его безумное бахвальство... Помните, когда я завел речь о терапевтических свойствах мышьяка, он сказал, что все зависит от дозы... Его жена приучена к ядам, ведь она съела их такое количество, которое убило бы десятерых мужчин... В мае... Мол, в печенках уже сидит... После отставки Бальфура...[240] Явился ко мне и так прямо и сказал: сидит в печенках... Как раз на праздник ее величества в Дели... Дескать, в печенках уже сидит, и при первой же удобной возможности... Много раз пробовал, но безуспешно... Перед отъездом в Индор я написал миссис Кларк и попросил о встрече - хотел предупредить, но в последний момент струсил, да у меня ведь и не было доказательств... Пойдет бить окна, как суфражистки... Если вы внимательно меня слушали, он никогда и не утверждал, что намерен жениться на миссис Фулхэм, а говорил только, что влюблен в нее... По уши... Но китайское мороженое-фри... Сейчас ведь строятся Ворота Индии... Инннндхия...»

Абдул Латиф радовался тому, что спереди еще осталось два зуба - синий и каштановый. Ему бы ни за что не прокормить девятерых детей и кривую жену, не работай он хитмагаром[241] и не приноси домой объедки из больничной столовой. Там-то лейтенант Кларк его и завербовал - прислуживать на кухне и подавать на стол за шесть рупий в месяц, которые миссис Кларк платила из своего кармана. Желая, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, а также зная о сомнительной репутации лейтенанта, Абдул Латиф не стал увольняться из госпиталя, где заручился поддержкой безвестного заместителя.

Абдул проработал у Кларков чуть больше трех месяцев, когда его вызвала к себе миссис Фулхэм. Она сидела с лейтенантом, но обратилась к Абдулу сама. Давний разговор с Бибу повторился слово в слово - с точностью до жестов.

— Я дам тебе пятьдесят рупий...

— Нет, мемсахиб... Не хочу.

— Кретин!.. Тебе нечего бояться... Вот и лейтенант-сахиб полностью согласен...

— Все равно... Не хочу...

Он ушел, посасывая бурый и синий зубы, забеспокоился и с тех пор больше не мог прислуживать миссис Кларк. Абдул сослался на то, что в госпитале слишком много работы, однако хозяйка настояла, и, в конце концов, он остался.

Абдул размышлял, лежа на койке, вдоль которой стояла этажерка, заставленная аптечными пузырьками, красными свечами, пакетами с пряностями, спичками, религиозным фигурками и латунными мисками. На глинобитных стенах висели корзины, белье на гвоздях, мотки троса и набор железных колокольчиков, так что трудно было рассмотреть отдельные части грубо намалеванного охрой бога Ганеши и стилизованный узор с Искандером верхом на павлине[242]. На земляном полу кучей-малой резвилась детвора, а мать варила в котелке чечевицу, сидя на корточках перед очагом.

Абдул Латиф всеми силами пытался сосредоточиться. Он не знал, как поступить, и не смел ни у кого спросить совета. Как-то вечером, когда он готовил в больничной ламповой светильники для ужина, пришел лейтенант и передал ему пакетик с порошком.

— Я растер его вчера ламповым стеклом. Подсыпь миссис Кларк.

Абдул Латиф согласился, а мемсахиб после этого захворала, хотя и не слишком сильно.

— Получишь пятьдесят рупий, если миссис Кларк серьезно заболеет. Повторяю: се-рьез-но.

Теперь это был крупный, тяжелый и блестящий, как сахар, порошок. Абдул Латиф испугался, и тогда лейтенант рассердился не на шутку:

— Не хочешь?.. Ну, ладно...

В это время Общественное медицинское управление как раз решило уволить негодных к воинской службе младших больничных сотрудников, и на следующий день имя Абдула Латифа попало в черный список. В отчаянии он рассказал миссис Кларк, что лейтенант пытается разжаловать его после восемнадцати лет службы. Миссис Кларк была женщиной отзывчивой, пусть иногда и поднимала крик по малейшим пустякам. Она обещала поговорить с сахибом, но, главное, убедила Абдул Латифа обратиться к майору Бьюкенену из ОМУ и даже дала денег на писаря. Когда майор ответил, что Абдул Латиф может остаться в госпитале, тот ушел от миссис Кларк, испугавшись дьявольского искушения.

Абдул рассчитывал, что его наконец оставят в покое, но как-то вечером его вызвала миссис Фулхэм: лейтенант Кларк был с нею и на этот раз.

— Я дам тебе не пятьдесят, а сто рупий... Что скажешь?

Слуга нерешительно переминался. Сто рупий - большие деньги.

— Мне нужно подумать...

И вот теперь он думал - в первую очередь, о сотне рупий, которые постепенно материализовались перед глазами, словно для того, чтобы он ими завладел, они должны были сначала завладеть им. С наступлением темноты Абдул вышел из дому и отправился на базар Лалкурти.

Лабиринт Лалкурти разительно отличался от ярко освещенных базаров, где туристы покупали медные чеканки, изготовленные в Бирмингеме, или самаркандские ковры, прибывшие прямиком с Петтикоут-лейн. Путаница заваленных отбросами темных пещер и смрадных дворов, словно высеченных из глыб тухлятины, тупики и ловушки с множеством углов и закоулков, логова из отрепья и трухлявых досок, облезлые картонки и несмываемая грязь - вся эта чудовищная архитектура, кишевшая насекомыми и сизыми крысами. Там, посреди усеянной мухами мясной шквары, гниющих кожевенных отходов, извлеченных из мусорных куч остатков и кусков, составлялись заговоры и замышлялись убийства. Здесь умели расшифровывать послания по взаимному расположению чапатти[243]; продавали толченое стекло и бамбуковую пыль, вызывавшие кишечное кровотечение и смерть; держали в корзинах свернутых кольцами кобр и загнанных с помощью колдовства в бутылки демонов; и здесь же предлагали свои услуги наемные убийцы - пестрая когорта презренных негодяев, готовых на любые злодейства. Таких, как Сукха.

Сукха, человечек в грязном дхоти, с табачного цвета кожей, один из миллионов себе подобных, родился в этом же лабиринте и всегда находил здесь пропитание. Прячась, как за шторой, за висящим тряпьем, Сукха выслушал рассказ Абдула Латифа и пообещал ответить на следующий день. Ответ его был четким и ясным:

— За сто рупий не могу - маловато...

Абдул Латиф повел Сукху к миссис Фулхэм, но она как раз вышла с лейтенантом. Сидя на корточках в саду, двое мужчин подстерегали парочку, а затем терпеливо дождались, пока Августа и Генри поужинали. Кларк жестом показал, что можно будет поговорить, как только уляжется прислуга, и пригласил обоих соучастников в столовую уже почти в десять часов.

— Деньги вперед, сахиб, и я все сделаю.

— Нет, ты получишь их только после того, как выполнишь задание.

— Нет, так не пойдет...

— Я подожду тебя здесь и тут же заплачу, когда закончишь.

— Вы могли бы сразу отдать деньги Абдулу Латифу...

— Ни в коем случае, - вмешалась Августа. — Абдул Латиф с тобой не справится, если ты вздумаешь отнять деньги силой.

Так они спорили до самого рассвета и никак не могли прийти к согласию. Когда Августа просила говорить потише, они перешептывались с присвистом, шипя друг на друга в полутьме, точно змеиный выводок.

***

Август. Точнее, его конец, когда были зачаты X. и Хемлок. Meсяц избытка, зенита, безумного опьянения ароматом канталупы и запахом молодой подмышки, который источает базилик, но уже и месяц конца, предвестник всевозможных изъянов. Лето пожирает себя - катоблепас[244] нашей жизни занят самоедством. Природа еще ликует, но гшин ее уже перерастает в похоронное карканье. В августе содрогнулась в кратере лава, которая затем погребла под собой Кракатау, в августе забурлил вулканический ил, затопивший Помпеи, а с омраченных красноватым дымом небес низринулись горящие заживо птицы и раскаленные лапилли[245]. Августовские катаклизмы. Яростный бред Беатриче Ченчи. Конец. Содрогания.